Шахматы Богов

Массивная дверь в зал открыта, Русберг подобно молнии влетел внутрь зала. Двое стояли перед обелиском с кристаллом иостепенно умедляющееся дыхание, сердцебиение почти не слышно лу. их кукловоды. вновь, послали расколо и и пока еще не заметили его. Не успели заметить. Молниеносный рывок, рассекающие воздух несколько ударов вспыхнувшими клинками — рассеченные тела попадали кусками на каменный пол, из них посыпался истлевающий еще в воздухе песок.

Клинки упали на пол, расплавляясь от пожирающего пламени, Русберг еле держался на ногах, кровь просачивалась сквозь одежду, текла изо рта и носа, глаз и ушей. Сквозь раздирающую боль он побрел прочь. В свои удары он вложил всю пробудившуюся ненависть и очень много крови, поставив на кон и так проставленную жизнь.

Опираясь на стены, он брел по коридорам, кровь беспрепятственно просачивалась через одежды, постоянные отхаркивания захлебывающих комков оставляли на стенах и полу кровавые пятна, разорвавшиеся сосуды сделали глаза красными. Мышцы пылали, судороги сковывали до боли, но Русберг продолжал идти, и его лицо скривилось в болезненной улыбке. Разум возвращался постепенно с отходящим опьянением силой крови, вытесняемым жуткой болью. Он понимал, что это его конец, ведь никто не выживает после пресечения черты, за которой на мгновения дозволено все, но плата уже заберется сполна, даже если ничего не сделаешь.

Уже накатывают волны бессознания, теряются мысли, оседает тело, все чаще спотыкаются ноги, не слушаются руки. Но он продолжает идти, выбравшись на крепостную стену, с которой еще надо как-то спуститься. В башне, до которой он добрался с большим трудом, чем забрался на стену, оказалась заботливо скрученная кольцом веревка толщиной с палец. Превозмогая все более усиливающееся помутнение и боль, Русберг обмотал веревку одним концом вокруг поясницы, а другой крепко примотал к зубцу бойницы. На последнем осколке сознания, истекая кровью, он перевалился через кладку просвета и, крутясь подобно юле, ринулся вниз.

Неизвестно сколько длящееся забытье сменяется кратковременным пробуждением, с каждым разом сокращающееся, в котором он вновь осознает, что свободен, и это позволяло преодолевать неимоверную боль и непосильную тяжесть слабеющего тела. Подобно раненному зверю Русберг то полз, то брел на четвереньках, непрерывно следуя бессознательно прочь. И лишь кровавый след стелился, вычерчивая петляющую тропу уходящего из жизни. Он не знал, куда бредет, взгляд не поднимался, сил хватало лишь на перебирание все менее послушными конечностями, побуревшими от крови и грязи.

Вновь помутнение, глаза закрылись, пришла темнота. Такая тихая, спокойная, ничего не болит, ничего не беспокоит. Лишь только тишина и безмятежность. И вдруг внезапная боль, словно молния, ударила, вернув обратно в сознание, глаза немного приоткрылись. Его кто-то куда-то тащил, без церемоний, не заботясь о торчащих в траве камнях старой дороги. Поднять голову нет сил, но он видит, что тащат на большом листе какого-то дерева, руки волочатся следом, ног он не чувствует, боль поглотила все тело, превратив в кусок мяса, попавший под отбивной молоток мясника.

Забытье, вернувшее в царство мрака, лишающего бренных оков. Вновь тишина и безмятежность, вновь все теряет свой смысл. Кто он, где он, зачем — все это где-то там, а здесь лишь спокойствие и тишина. Вновь молния, вернувшая в сознание, кто-то держит за голову и что-то вливает в горло, приходится глотать и терпеть боль от каждого глотка.

— Выпейте это, господин хороший. Выпейте, рано вам еще умирать, не пришло время. А сделали вы все правильно. Теперь отдохните, а я вас доставлю, куда следует, там вас не найдут.

Вновь спокойная накрывающая темнота, сметающая всю боль, всю тягость. Но уже другая, иная, не та, в которой все было безразлично, в этой он уже он. Тот, кто сжег мосты, кто убил марионеток, кто убьет кукловодов. Тот, кого боятся даже боги.

Он сидел на невидимом полу, рассматривая вращающееся серебряное кольцо вокруг сияющей точки, бесчисленные обрывки образов хаотично метались вокруг кольца и стремились к нему примкнуть, но отражались невидимым заслоном.

Русберг вглядывался в образы кольца, все больше осознавая свою прошлую сущность, сливаясь с ней и обретая все накопленное ею. Нынешняя сущность Нерожденного переплеталась с северосом, обретая новые корни, стягивающие две жизни в одну, полную войн, убийств, страданий, горечи, радости, сострадания и ненависти, свободы и плена. Знания сливались воедино, обретая новые формы, усиливаясь, приумножаясь.

Он анализировал все так быстро, как никогда, знания Теней давали огромную информацию, которая сейчас усваивалась целиком, а не залегала где-то внутри разума, выдаваясь порциями, когда это было необходимо. Русберг изучал своего врага изнутри, пленившего себя добровольно в стремлении защититься от победивших завоевателей миров, которые вновь собираются прийти в этот мир, где их встретит он.

Знания Теней огромны, почти безграничны, но все равно оставались огромные пробелы, на некоторые вопросы не было ответов, или же стояла неприступная стена, которую сломить не удавалось даже силой.

Ресницы приоткрылись, и яркий свет ослепил, причиняя медленно отпускающую боль отвыкшим глазам. Он лежал на палубе баркаса, детали которого явно знакомы. Силуэт в режущем свете расплывался, но запах от него тоже был знаком, как и голос. Он постоянно что-то говорил или пел, не имело значения, главное, что боль ушла, кровь не текла, но одолевала неимоверная усталость.

— Отдохните, господин хороший, вам сейчас нельзя двигаться.

Сон накатил разом, захватив своими незримыми руками и утянув в океан образов. И Русберг вновь сидел перед серебряным кольцом, всматриваясь в образы. Он продолжал изучать прошлую жизнь, навалившуюся кипу знаний, тайн, языки этого мира, число которых оказалось огромное, одних людских было несколько десятков. И все эти знания зеленоватыми писаниями высвечивались в разуме на отпечатки черного камня Теней, к которому его когда-то допустили, а тот отдал все, что таили внутри его вопреки воле хозяев. Это он узнал сейчас от камня, тот сказал сам, спрятав сказанное глубоко в сознании так, что даже следов для хозяев не осталось. Камень тоже был узником, когда-то разумным существом, народ которого был уничтожен.

За рассказами камня Русберг, казалось, провел вечность, тот рассказывал обо всем, что знал и что утаил от других. Но все равно и этих знаний не хватило, чтобы ответить на все вопросы. Последнее слово, что сказал отпечаток камня, было "отомсти". И он отомстит, непременно, в благодарность за то, что ему дали, за то, на что его обрекли.

Сколько времени прошло, не имело значения, Русберг лишь всматривался в образы и стремился постичь все. Он не хотел упускать такой шанс, ведь до этого все его попытки были малоэффективны, а сейчас все так легко давалось. И скорее всего из-за того, что, будучи на грани смерти, его сущность раскрылась, сломив часть замков, расширилась, сметая некоторые стены. И может быть смела бы все, но его вернули к жизни, удержав в мире живых.

Когда он вновь открыл глаза, то оказался на какой-то телеге, едущей по какой-то дороге. Рядом шли люди в бедных одеждах больше смахивающих на лохмотья. На него посмотрел худощавый мальчик, увидел, что он открыл глаза, и улыбнулся, и в глазах его блеснуло что-то, зацепившее потаенное внутри.

Небо спокойное, лишь редкие облака бодро неслись, играя вперегонки. И чувство, переполняющее изнутри, греющее и придающее силы жить. Лежа на дребезжащей телеге, он наслаждался мгновениями свободы. Вдыхал воздух, вслушивался в звуки и голоса, пытался улыбнуться, когда лучи солнца падали на лицо. И пусть тело не слушается, пусть руки болтаются, не подчиняясь, главное, что теперь никто не отнимет свободу.

Люди вокруг говорили немного, шли все прочь из имперских мест, стремясь убежать прочь от непосильных налогов, от невыносимой жизни. Шли старыми почти заброшенными дорогами, пугая лесных зверей. Его кормили пару раз, обычно подходила девушка и вливала в горло что-то горячее, походящее на бульон из какого-то зверя или птицы.

Вечером кто-то в длинном плаще подошел и что-то влил в горло, тут же нахлынула дурманящая усталость, и, закрывая глаза, Русберг в расплывающейся картинке успел только заметить серебряно-золотой перстень под миской...

Бескрайнее черное от пепла поле идеально ровное до самого горизонта, в саже, от малейшего беспокойства срывающейся и взлетающей вверх на безветрии и обнажая скелеты людей, животных, птиц, смешавшиеся в одну костяную мозаику безумного художника. Черная плоскость на горизонте переходит в пылающие очертания лесов, клубящийся дым стеной застилает фиолетовое небо, скрывая разноцветные звезды, бесчисленно вспыхивающие и гаснущие. Завершал картину гибели кроваво-алый свет от сошедшихся в одном параде двух лун и солнца, переставшего сиять живым чистым светом, походя больше на агонизирующее око.

Мертвая тишина усиливала зловещность видимого, он не ощущал присутствия чего-либо живого по близости, будь то жучок в траве или птица в небе.

Впереди далеко на горизонте по ту сторону бескрайнего поля его взору предстали мириады существ, но он видел лицо каждого так ясно, как будто бы смотрел на расстоянии вытянутой руки прямо в глаза. Каждое существо, будь то человек, нелюдь, существо, источающее чистое сияние, от каждого исходила первородная ненависть, презрение, желание опустошить мир.

Среди этой бесчисленной армии некого было жалеть, ни один не был достоин сожаления. Их амбиции, фанатичность, безжалостность, маниакальное стремление к уничтожению всего, не соответствующего критериям идеальности, чистоты, порождали внутри непримиримую злобу. И не было среди них хоть одного менее запачкавшегося в убийстве недостойных, все были равны.

Кулаки сжались, и в них из праха сотворился фламберг, тлен павших на поле поднялся и устремился в кривое лезвие меча, пропитывая то, чернеющее с каждым мгновением. Вся ненависть павших, их боль, страх, скорбь, мучения питали фламберг силой, способной уничтожать миры, сокрушать армии, убивать богов. Лезвие с каждой частицей все сильнее полыхало черным пламенем, неистово бьющимся в порыве схватиться за живую плоть.

Собственное тело было иным, не тем, которое беспомощно лежало на телеге. Силы несравнимо велики, сущность иная, более полная, но все равно неведомая, любые попытки познать себя надвигались на невидимые преграды, которые он не мог сокрушить. Вскоре его окликнули, он обернулся и увидел, что наблюдающий с неба силуэт демона указывал вперед, и на лице его напряженный взгляд. Русберг обернулся, с ухмылкой смотря на продолжающие бездвижно стоять орды врага. Те не спешили идти в атаку. Знамена колыхались, хотя ветра и не было, сияющие доспехи словно насмехались над мирской сажей, поднимающейся в небо. Мир погибал, но еще не погиб, и только он остался, как последний рубеж. Уступи он сейчас, и мир погибнет окончательно подобно тем вспыхивающим и гаснущим звездам, что сотнями гасли на небе.

И там ведь в каждом миру были подобные ему, и в гаснущих на небе звездах означало, что они потерпели поражение. Но почему-то боги смотрели не туда, а на него, почему-то этот мир был важен всем. И вот он стоял здесь ради мира, который погибает, который стремятся погубить, который он когда-то.... Стена, иная, отличная от тех, что стояли внутри его сознания, не давая осознать себя даже сейчас. Более сильная, настолько, что даже боги ее не сокрушат, даже Тени не заметили ее присутствия.

Он уже ощутил на себе десятки других взглядов, исходящие со всех сторон. И те были разные, особо внушали страх, именно внушали, сотни буркал, что смотрели во все стороны сразу из-за горизонта слева на границе миров, на них смотрели и легионы врагов, и боги, дергающие за незримые нити кукловодов. И словно, что-то решалось, и лишь пылающий черный фламберг просил пищу, все равно кого, лишь бы это были сущности, наполненные ненавистью и злобой, голодом и жаждой мести. Этот меч не питался тем, что именуют добродетелью, жалостью, бескорыстностью, он не принимал чистые сущности. И сейчас, почувствовав тех, на кого все смотрели, меч безмолвно замолил хозяина, чтобы он атаковал именно их. И тогда мечи обещали насытиться и исполнить свое предназначение, надо только атаковать не успевших еще приблизиться к этому миру и вступить в него.

Но именно сейчас, в эти мгновения Русберг почувствовал, насколько ужасны те, кто пялился своими буркалами, насколько боятся их остальные, насколько те голодны. Он понял, почему гаснут миры, находящиеся у границы миров. Но пока нет еще этих существ в его миру, и нет еще этих легионов, и нет его истинного, все иллюзия, послание. Но уже сейчас есть последний рубеж для этого мира, он есть...

Он открыл глаза, мерцающие блики от пламени костра прыгали по каменным сводам хорошо знакомой пещеры, рядом на табуретке стояла дымящаяся миска с чем-то жидким. Тот самый моряк, но в других одеждах, молча развернулся и вышел прочь, пустив ненадолго снега с холодным ветром.

Русберг проводил его взглядом и закрыл глаза, погружаясь в мир грез.

Пламя в очаге потрескивало поленцами, ровно уложенными так, чтобы те прогорали равномерно, отдавая все тепло. Блики поигрывали на невысоких сводах, украшенных старыми рисунками и символами вольного народа, испокон веков обитающих в этих местах. Снаружи завывал сильный ветер, нагоняя засыпающий доверху вход в пещеру и скрывая ту до тех пор, пока не пройдет пора ледяных ветров.

Небольшой дымок поднимался из миски и распространялся по всей пещере, устилаясь густым туманом.

Междуглавие 3.

— Святейший, по Вашему Указанию мы отправили десяток обозов герцогу Дироту, он поблагодарил Ваше Святейшество и указал на скорые сроки завершения строительства.

В тронном зале собрались все бароны, герцоги и прочие властвующие в различных сторонах земель Халлана. Регент Сиварий сидел на троне Правителя, хотя это противоречило Законам Империи, но никто из окружения не мог даже возразить на столь дерзкое посягательство на Трон. Та же Церковь Истинной Веры молчала. Регент Сиварий прославился как жестокий, не проявляющий слабых сторон, он строго наказывал даже за самые малые проступки.

Его методы извели воров и лиходеев в окружных от столицы землях. Чистильщики проходят все дальше во все стороны к отдаленным уголкам разрушенной Империи, восстанавливая имперскую власть огнем и мечом. Служители Истинной Веры ему в этом поспособствовали, разжигая костры даже в самых маленьких деревнях, устроив охоту на ведьм и еретиков, также усиливая церковное влияние. Он взял всю Империю в кулак, погасив сразу смуту сотнями повешенных на площадях, не взглянув ни на сословие, ни на родство, ни на заслуги. Он запугал самых дерзких, создал свой Свод Указаний, который поставил выше Законов Империи. В Своде первым было написано "Не те времена, чтобы мы жили по мирным Законам, проявляя слабину, так и маня наших врагов. И пока мы не возродим былую мощь Нашей Империи, все будут следовать Своду Указаний. Неповиновение — Смерть".