Чертополох 3

А вот кто осмелился прибрать к рукам зачарованную птицу?.. Увы, сходу узнать что-либо о похитителе не вышло — неизвестный находился в комнате совсем недолго, а потому следы его пребывания оказались очень слабыми и к обеденному времени практически распались. Если бы Ревинар зашёл проведать беркута с самого утра, он, возможно, ещё смог бы уловить след, но сейчас уже было слишком поздно. Но там, где не поможет колдовство, есть плеть в руках благородного и страх...

Выйдя из комнаты, Ревинар сходу отвесил затрещину хозяину постоялого двора. От удара тот согнулся, но устоял на ногах — главным образом потому, что вышколенные слуги благородного не дали ему упасть. Тысячник же ударил ещё раз, а после, схватив несчастного за грудки, прорычал.

— Вор! И собрал целое подворье ворья! Беркут предназначался самому Владыке — за такую покражу я с тебя кожу живьём сдеру. Освежую, как тушу на бойне!

— Господин, — от такого обещания толстяк стал совершенно белым, а Ревинар отвесил ему смачную оплеуху и продолжил.

— За воровство у самого князя я твой двор — кубло разбойничье — дотла сожгу, твоих родственников в неволю отдам. Смекнул? А теперь отвечай, да побыстрее — кто из твоих постояльцев съехал сегодня утром?

— Так метель же... Почти никто и не съехал, разве что торговец один — ему к началу торгов в Истам надо поспеть.

Ревинар презрительно фыркнул и, отпустив наконец толстяка, обернулся к слугам:

— Вы — берёте подмогу и езжайте за торговцем. Догоните и обыщите. Остальные — перетряхните всех постояльцев этого клоповника... И разбудите Мелира, в конце концов. Сейчас не до отдыха.

Встрёпанный со сна Мелир нашёл дядю внизу — потягивая пиво, тот наблюдал за тем, как часть его людей обыскивает надворные постройки. Другая часть была занята наверху — оттуда слышались голоса постояльцев, детский плач, торопливая скороговорка хозяина обыскиваемого подворья.

Молодой аристократ с удовольствием выпустил бы самым крикливым кишки — голова после вчерашнего болела у него немилосердно — но сейчас ему было не до разборок с чернью. Потемневшее, с залёгшими у рта складками лицо Ревинара заставило Мелира поспешно, словно на княжеском смотре, отдёрнуть куртку и поправить пояс. Таким разгневанным он родственника ещё не видел.

— Прости, что проспал, дядя.

— Арвиген простит, — мрачно взглянув на племянника, Ревинар вновь отхлебнул из кружки и лишь после этого уточнил, — тебе уже сказали?

— Да. Наш беркут исчез, — Мелир поспешно отвёл глаза. Под испытующим взглядом Ревинара он чувствовал себя виновным в произошедшем, и это совершенно ему не нравилось.

— Его украли. И мне бы очень хотелось понять, кому понадобилась эта малахольная птица, — дядя недовольно повёл плечами и снова уткнулся носом в кружку.

Мелир же оглядел полутёмный зал. Думалось тяжело, с усилием — он словно бы вращал тяжёлый мельничный жёрнов, но одну огреху в рассуждениях дяди он всё же нашёл.

— А если не украли? Если просто отпустили? Чтобы отомстить, например... Тот служка с наглыми глазами...

— Которого ты посчитал похожим на Остена? Вряд ли — после твоего колдовства он на ногах не стоит, — Ревинар презрительно фыркнул, намереваясь отвергнуть столь нелепое предложение, но вдруг весь подобрался, словно рысь перед прыжком. — Его подружка-служанка!.. Пойдём-ка побеседуем с этими голубками.

Мелир, отчаянно мечтающий о кружке холодного и горького пива, перечить дяде не стал, но беседа всё равно не задалась. Едва только Ревинар, отловив белобрысую и зарёванную девчонку, намотал её светлую косу себе на кулак, как сверху примчался Эрло с сообщением. Они проверили всех постояльцев, кроме служительницы Малики. Она встала на постой вчера, и ещё не спускалась, на стук не отвечает, а трактирщик наотрез отказывается открывать её дверь запасным ключом. Дескать, служительница может посчитать такое вторжение оскорблением, и беды тогда не оберёшься...

— Хммм... Как думаешь, Мелир — в таком шуме можно спать? — Ревинар нехотя, словно бы даже с сожалением отпустил служанку и направился на второй этаж. Выслушав торопливые пояснения трактирщика, подошёл к запертой двери, постучал, представился:

— Не соблаговолит ли высокородная служительница Милостивой оторваться от молитв и уделить время тысячнику Ревинару?

В ответ не раздалось ни скрипа, ни шороха, и Ревинар, повернувшись к толстяку, раздражённо велел:

— Ключ. Гнев служительницы — моё дело.

В этот раз проблем с замком не было — он открылся на диво легко, но когда тысячник ступил в комнату, то сразу нахмурился, а последовавший за дядей Мелир насторожился. Во временном обиталище жрицы что-то было не так, но вот странность эту молодой колдун никак не мог уловить до тех пор, пока дядя не направился к выходу, пробормотав:

— Шкуру спущу с дурака — здесь вообще никто не ночевал! Даже воздух затхлый!

— Погоди немного, — ухватившись за проскользнувшую было идею Мелир напряг своё колдовскоё чутьё и ещё раз начал осматривать крохотную комнатушку. Кровать, стол, стены, окно... Действительно — ни малейшего следа от присутствия людей. Словно бы они не только здесь не жили, но даже не убирались, да только комната чистая — ни пыли сверх меры, ни паутины. А это значит...

Взволнованный неожиданным открытием Мелир повернулся к дяде:

— Здесь отвод. Жрица или кто-то иной просто очень хорошо прибрали за собой.

— Думаешь? — нахмурившись, Ревинар ещё раз осмотрелся и задумчиво покачал головой:

— Похоже, ты прав. Но привычка не оставлять следы где попало свидетельствует лишь об осторожности, а не о преступном умысле. Да и зачем жрице Милостивой малохольный беркут? Что она будет с ним делать?

Мелир, который в узком кругу частенько сравнивал служительниц Малики с мышами из-за серых платьев, нехорошо усмехнулся:

— Возможно, крики беркута помешали старой грымзе спать, и она выпустила Владетеля из клетки? Чтобы нам насолить?

— Чушь! Если бы жрице досаждал клёкот беркута, она бы высказала своё неудовольствие нам. Причём, в весьма цветистых выражениях, — Ревинар закусил губу, нахмурился пуще прежнего, — Что-то здесь не сходится, Мелир. Причин отпускать или воровать беркута здесь не было ни у кого, за исключением служанки. Да только она вроде как всю ночь заливалась слезами около своего жениха... Так что подождём, с чем вернутся посланные за съехавшим со двора торговцем люди да вызнаем побольше о служительнице и о белобрысой девчонке.

Посланные вдогонку за торговцем слуги вернулись ни с чем как раз тогда, когда Мелир пил уже вторую кружку вожделённого пива, а дядя расспрашивал хватающегося за сердце трактирщика о жрице. Тот краснел, сопел, и был бы рад не отвечать ничего. Потому как если благородные что-то не поделили со служителями Семёрки — это их дело, а ему лучше держаться от этой свары подальше, но отмолчаться не вышло. После того, как Ревинар второй раз повторил угрозу сжечь постоялый двор, невезучий хозяин рассказал всё, что помнил. В подробностях расписал подбитый мехом плащ служительницы со сложной вышивкой, упомянул, что лошадь у неё была явно хороших кровей, а вот по поводу внешности жрицы так и не сказал ничего внятного. Очевидно, ему просто не могло прийти в голову, что на служительницу можно смотреть как на женщину.

Поскольку торговец оказался непричастен к похищению, а то, что светловолосая служанка всю ночь дежурила у постели своего жениха, подтвердила вся обслуга постоялого двора, из подозреваемых у дяди с племянником осталась только неожиданно исчезнувшая служительница. Ревинар с самой кислой миной вновь взялся за расспросы, и, угробив без малого ещё один час, выяснил, что жрица Малики ещё молода и обладает подобающей её сану внешностью. Самым разговорчивым оказался один из служек, заявивший, что служительница по лицу очень схожа с крейговцами — их кровь без сомнений течёт у неё в жилах. Уставший от тщетных расспросов Ревинар уже был готов отмахнуться от этого свидетельства, как от надоедливой мухи, но тут в игру вступил уже изрядно истосковавшийся Мелир.

— А, может, происхождение жрицы — это и есть повод?

— К чему ты клонишь? — дядя недовольно покосился на племянника.

— К тому, что одарённая жрица могла понять, что за птицу мы везём. Что, если она просто решила помочь тому, кто родственен ей по происхождению и крови?

— И ради этого поставить на кон своё положение? — Ревинар недоверчиво качнул головой. Сам бы он никогда не стал подвергать себя риску из-за чужого человека, но женщины от природы склонны к сумасбродству. К тому же — если жрица происходила из крейговцев, то её действительно могло возмутить то, как обошлись с её соотечественником, а что до риска, то она могла рассудить, что плащ Служительницы послужит ей защитой.

Хотя может статься и так, что все эти измышления — обычная пустышка, и у жрицы-крейговки были совсем иные, никак не связанные с похищением беркута, причины сняться с места...

Но для того, чтобы понять, так ли это, ей следовало найти!

Приняв решение, Ревинар встал из-за стола, и, взглянув на племянника, сказал:

— Не знаю, прав ли ты, но сейчас мы действительно займёмся поисками этой жрицы. И не думаю, что это будет слишком сложно — служительницы Малики не часто путешествуют верхом, да ещё и в одиночку. Она наверняка запомнится селянам, у которых остановится, или служкам на очередном постоялом дворе.

— Как будем искать? — Мелир в предвкушении погони весь напрягся — словно пёс.

— На ближайшем перекрёстке разделим людей, пусть опрашивают всех встречных о жрице, — Ревинар задумчиво почесал переносицу, — а сами пойдём по пути, который покажется наиболее правдоподобным.

Глава 3 Бег

Олдер

Первый кордон встретился Олдеру аккурат после Риона — небольшого городка, лежащего на границе северных вотчин Амэна. Жёлто-чёрный, полосатый, словно оса, стяг был виден издалека, и Остен, почуяв новую беду, пришпорил коня, направляя его к закутанным в зимние плащи воинам. Перекрывший дорогу десятник, к сожалению, знал совсем немного — доложив, что далее по тракту в селениях бушует пошесть, он предложил поехать в объезд — к деревушке 'Три Ручья'. Там постоялый двор хоть и маленький, но чистый, и новостей будет поболе.

Олдер, не меняясь в лице, поблагодарил за совет, и поворотил на запад. Ехать пришлось действительно недалеко — через утопающий в снегу сосновый бор, но тысячник, глядя на янтарные, тёплые отсветы в окнах показавшегося из-за деревьев постоялого двора, лишь нахмурился. Он уже давно понял, что, поджидая Бжестрова на дальней границе у Кержского леса, заметно отстал от жизни. За время своего пути тысячник уже не раз слышал и про то, что серая тля в этом году изрядно попортила виноградники, и про пожар, уничтоживший богатое Мэлдинское святилище Милостивой, и про язву, поразившую скот в Западной Алете, но вот про поветрие, поразившее север, ему до этого часа слышать не доводилось.

Остен ещё крепче сжал поводья — отсутствие дурных новостей успокоило его, сделало слишком беспечным, а беда, меж тем, лишь дожидалась своего часа. И настигла его теперь — всего в нескольких днях пути от дома, от сына... При мысли о том, что 'Серебряные Тополя' могут обернуться для Дари не убежищем и защитой, а смертельной ловушкой, Остен едва не заскрипел зубами, но пороть горячку было нельзя. Даже при самых худших раскладах он всё равно доберётся до имения, и никакие кордоны его не остановят, но сперва следует вызнать, что за зараза посетила северные края, и уже потом — действовать.

В этот раз Седобородый не стал слишком уж испытывать терпение тысячника — на постоялом дворе тот нашёл и горячую похлёбку, и приют на ночь, и нужного человека. Смурной полусотник 'Карающих' поведал Олдеру, что зараза начала распространяться недели три назад. Более всего она напоминала лесную лихорадку — тот же жар, те же зудящие пятна на коже и опухшее горло — но в отличие от рекомой болезни, косила взрослых наравне с детьми.

Новое поветрие не на шутку напугало селян — несмотря на зимнюю пору, многие из них покинули свои дома в надежде убраться как можно дальше от смертельной заразы, но при этом, как водится, понесли болезнь на новые места. Выставленные кордоны если и не остановили, то основательно замедлили распространение поветрия — на земли самого Остена болезнь ещё не перекинулась, хоть и подошла к ним вплотную. Вот только добраться до своего родового гнезда напрямую тысячник уже не сможет — придётся делать солидный крюк.

Олдер, сидя с полусотником за одним столом, согласно кивал, подливал тому подогретое, сдобренное специями вино, и почти не задавал вопросов. Зато когда узнал, что завтра не спавшему толком уже несколько дней воину предстоит рейд вдоль поражённых болезнью земель, тихо заметил:

— Иди-ка ты спать. Всё одно нам по пути — и сам рано встану, и твоим залёживаться не дам.

Воин упрямо мотнул головой:

— Не положено, глава. Через три часа мне людей на ближайших кордонах поменять надо. Проверить...

Договорить полусотник не успел, потому как Остен отрицательно качнул головой и произнёс:

— Иди спать. Мне надо, чтоб ты завтра смотрел на мир ясными глазами, а не клевал носом в седле. За воинами я прослежу.

Полусотник, смекнув наконец, что тысячник не собирается подловить его на слабости или небрежении службой, пробормотав слова благодарности, поспешил встать из-за стола и удалиться на покой. Остен же не торопясь допил вино и принялся за оставленных на его попечение 'Карающих'. Двоим попенял за нерасторопность, троих отругал, осмотрел лошадей, в нужный час наведался на кордоны... В итоге, спать тысячник лёг далеко за полночь, но всё одно провёл остаток ночи без сна, ворочаясь в постели с боку на бок. Смутная тревога не давала ему покоя, а вычленить этот неожиданный страх из целого клубка чувств никак не выходило. Возможно, делу бы помог Антар — уж кому, как не эмпату, разбираться в подобных тонкостях, но Остен сам отослал чующего с письмами в Милест. Как выяснилось, очень некстати.

Недобрые предчувствия не покинули Олдера и на следующее утро. Он хмуро смотрел на засыпанные снегом поля и редкие, сиротливо тянущие ветви к небу деревья; слушал короткие пояснения полусотника и кутался в подбитый мехом плащ — на скорую смену погоды заныла оставленная Бжестровом рана на руке.

Не добавляло хорошего настроения и запустение, пришедшее на эти земли. В ближайших селениях улочки были тихи и безлюдны — не лаяли собаки, не играла в снежки детвора. Большинство жилищ оказались покинутыми, и встречали воинов наглухо закрытыми ставнями, а те дома, из труб которых всё же вился дымок, более всего напоминали крепости во вражеской осаде. Люди всерьёз опасались того, что смертельная зараза протянет к ним свои костлявые руки через установленные властью кордоны, и потому старались уйти подальше от опасных мест. Те же, кто остался, боялись каждого чиха — двери открывали лишь после многочисленных окриков, отвечали неохотно и торопливо. Ну, а в одном из домов 'Карающим' и вовсе поведали, что в село приходили упыри — царапали двери, выли под окнами, а после разорвали и съели дворового пса. Полусотник, услышав такую историю, едва не разразился ругательствами на тупиц, которым со страху мерещится всякая аркосская муть, но Остен остановил его, а после, уже уходя со двора, указал рукою на двери в хлев. На гладко оструганных досках были чётко видны следы когтей...