Вдали от суеты

МИСТЕР ДЖОН, ПИРАТ

Бороздил океан кровожадный пират

На лихом корабле "Мэри Джейн".

В трюме — пороха тонны, фузей и гранат,

И, конечно же, добрый портвейн.

Был он малого роста, был смугл, полноват,

Весь в оружье — от шляпы до пят...

Страх и ужас внушал кровожадный пират,

И особенно — огненный взгляд.

Черный ус из-под носа победно торчал,

И волною на грудь ниспадал.

Он обычно молчал, но лишь рот раскрывал,

То как лев разъяренный рычал.

Кровожадным он, впрочем, бывал не всегда,

Зачастую молитвы творил,

И нуждающимся подавал (иногда),

И в воскресную школу ходил.

И была у него голубая мечта

(И мечтал он, и грезил порой):

В то, что в жизни ему повстречается та,

Кто внесет в нее тишь и покой.

Он хотел бы, — и часто о том говорил, —

Позабыть грабежи и разбой,

Ради тихого домика, где бы он жил,

Со своею любимой женой.

Был замечен вдали поутру как-то раз

Барк торговый, летевший вперед.

Ставить все паруса приказал он тотчас:

Фок, бизань, и, конечно же, грот.

В ожидании трепетном встретить судьбу,

Он начистил свои сапоги,

Потому как в подзорную видел трубу,

Что на рее сушились чулки.

Он напудрил свой нос, что алел, как закат,

Свежий галстук на грудь повязал...

Снова выйдя на палубу, грозный пират

Видя барк, словно лев, прорычал:

Появившись на палубе в таком виде,

Он закричал: "Эй, там, на барке! Вы кто такие?" И в ответ на этот крик

Шкипер другого судна ответил не менее грозным рыком:

"Это барк "Матильда", а имя его капитана — Джонс".

Пират приказал своим смелым корсарам сесть в шлюпки

Высадиться на барк, схватить экипаж и перерезать горлопану глотку,

После чего передать его уважение капитану Джонсу, а также

Пожелание, чтобы он и миссис Джонс прибыли к нему в качестве гостей.

Пираты высадились на барк, перебили экипаж и побросали тела в море,

После чего принялись искать капитана, который обезумел,

Потому что жена его, — на глазах которой все происходило, —

Оглашала корабль ужасными криками.

Но, как только ей передали приглашение пирата, она утерла слезы,

И сказала, что хотела бы принять его приглашение, если бы не опасалась,

Что его социальный статус достаточно низок, и она может встретить людей,

С которыми ей было бы неприятно общаться.

Престарелый отец ее мужа, она это признает, умер в нищете,

Но он происходил от знаменитого герцога Джонса;

И такие люди, как она, весьма щепетильны к выбору круга общения,

В который никак не может быть допущена чернь.

Перед тем, как посетить его корабль, она хотела бы знать,

Принят ли он в кругу Смитов?

Приходилось ли ему бывать в родовом имении Джонсонов?

Был ли он замечен у Томпсонов? На балах у Симмсов?

Пират отвечал, что Томпсон — его старинный, самый лучший друг,

Что он частенько останавливался у Джонсона, когда бывал в тех краях,

Что касается Смитов, то они надоели ему своими приглашениями,

А его ноги ужасно устали от танцев на балах у Симмсов.

(Негодяй врал самым бессовестным образом. У Смитов, которых он знал,

Отсутствовала в фамилии буква y, что свойственно плебеям.

У Джонсонов — имелась буква h, у Томпсонов — p,

Его Симмсы писались с одной буквой m, и были самыми обычными людьми).

NB. (Smith — Smyth; Jonson — Johnson, Thomson — Thompson, Simms — Sims).

Миссис Джонс поправила прическу, надела свое лучшее платье,

И отправилась вместе с капитаном Джонсом на борт "Мэри Джейн".

Пират сразу же покорил ее сердце, произнеся, с учтивой улыбкой,

Что никогда прежде не видел женщину, одетую столь изысканно.

Теперь она была уверена, что пират принадлежит к избранному обществу,

Особенно когда заметила, как он отзывается о Джонсонах.

Ее щепетильность была полностью удовлетворена,

И, когда пират вздыхал, глядя на нее, она вздыхала ему в ответ.

В ее сердце зарождалась новая любовь,

В то время как Джонс взирал на нее с ненавистью и презрением.

Она сказала: "Это правда, что его предком был герцог Джонс",

И вздрогнула, вспомнив, что его отец умер в нищете.

Она и пират схватили капитана Джонса, и пират, изрубив его

Своей саблей на мелкие кусочки, выбросил их за борт.

Капеллан прочитал молитву, и капитан барка

Был съеден акулами на глазах своей вдовы, утиравшей слезы.

Затем капеллан стал читать другую молитвы; невеста сняла перчатки,

Она и пират поклялись в верности, любить и беречь друг друга,

После чего, преисполненные счастья, по волнам океана,

На быстроходной шхуне, понеслись к берегу, где стоял дом пирата.

Наконец, когда они уже просто сходили с ума от счастья,

Пират бросил якорь и отвез свою любовь на берег в шлюпке.

А когда они шли по улице, показывал своей невесте дома,

И говорил: "Здесь живут мои друзья, о которых ты спрашивала".

Она взглянула на медные таблички, приколоченные на дверях,

И ее охватил такой гнев, какой ей никогда не приходилось испытывать прежде.

Она кричала: "У Джонсонов есть буква h! У Томпсонов — p!

У Смитов отсутствует y, это не те Смиты!"

Она помрачнела, и волной нависла над пиратом:

"Лжец! Лжец!" — закричала она: "Чудовище, предатель, раб!"

А потом зарыдала и стала рвать на себе волосы, наполняя пространство стонами,

И сожалела о том, что позволила изрубить Джонса.

Когда же у нее кончились слова,

Она схватила свой зонтик от солнца, и пронзила им пирата,

Раз, другой, третий, в самое сердце,

Отчего злосчастный пират упал и скончался.

Размахивая зонтиком, она устремилась на пиратский корабль,

Зарядила пистолет и сунула дуло себе в рот,

Привязала спусковой крючок к пальцу ноги,

Прошептала: "Мамочки!" и дернула ногой, стоя возле пороховой камеры.

Треск, шипение, грохот; страшный взрыв —

Здесь ведь совсем недавно была миссис Джонс?

Спросите об этом ветер, небо, туман, морские волны,

Рыб, крабов, моллюсков — но только не меня.

Глава X. — Живописная церковь. — Некоторые размышления о церковной музыке. — Боб Паркер на хорах. — Владельцы похоронных бюро. — Мрачный гробовщик. — Наш опыт использования печей. — Череда неприятностей. — Пение мистера Кулмера. — Ужасная ошибка.

В Соединенных Штатах имеются провинциальные городки, в которых сохранились старые церкви, столь же живописные по местоположению и внешнему облику, как и расположенная в центре нашего города, являясь безусловной его достопримечательностью. Кладбище переполнено, ибо народ продолжает цепляться за тот предрассудок, что прах непременно должен упокоиться в освященной земле. Здесь, под деревьями, вблизи святых стен, лежат жители всех возрастов и поколений, уснув последним сном, в то время как вздымающиеся над ними белоснежные шпили указывают их душам путь. Есть многие из нас, кто не родился здесь, кого, по отношению к городу, можно в некоторой степени считать чужаками, которые время от времени бродят по узким тропинкам кладбища, заглядывая в самые глухие его уголки, где надгробия посерели от времени, а иногда даже поросли мхом, и читают причудливые буквы на мраморе, которыми высечены имена наших предшественников. Здесь покоится тленная часть мужчин и женщин, которые когда-то были кому-то дороги; маленьких детей, чей уход поразил горем сердца тех, кто когда-то затем соединился с ними на небесах, задолго до того, как настал наш черед выйти на сцену и принять участие в бесконечной драме существования. Окончившаяся жизнь, нашедшая себе последний приют в этом тихом месте отдохновения, вызывает у нас глубочайший интерес; она оказывает влияние на наше существование, и, тем не менее, призрачна для нас. Персонажи, которые представляются нам, когда мы пытаемся представить себе картины прошлого, расплывчаты и неясны. Они подобны теням в сумерках, и мы напрасно пытаемся наделить их чертами, которыми они, возможно, не обладали. Они кажутся столь близкими к нам, и все же, как только мы пытаемся приблизиться к ним, они удаляются, так далеко в прошлое, что мы вряд ли можем утверждать, будто говорим с ними, или даже что они одной плоти и крови с нами.

Когда душа человека ушла в горние выси, не имеет никакого значения, где упокоится его бренная оболочка, но я уважаю человеческий инстинкт, который побуждает нас искать последнего приюта возле своих предков, рядом с теми, кого мы любили при жизни. Это прекрасно, когда мы стараемся не разделять тех, кто любил друг друга здесь, на земле, чтобы они, находясь рядом, ожидали утро воскресения к жизни вечной.

Мне нравится эта старая церковь, за свою простоту; не только за отсутствие пышности в своем убранстве, но и за образ службы, которые в ней происходят. Хор, со своего места, никогда не обрушивает вниз на головы святых и грешников водопад удивительных звуков, так часто свойственных хорам сельских церквей, убежденных, что они являют собой образцы вокала, и не подчиняют себе пальцы органиста, заставляя слушающего невольно представлять себе, что он находится в театре или концертном зале. Из инструмента льются гармоничные сладостные звуки, торжественной мелодией плывущие по церкви, в результате чего души молящихся приходят в полное согласие с местом и обстоятельствами, ибо и голоса певцов, и музыка, сливаются воедино удивительным образом. Хор выполняет высшее свое предназначение, ведет людей с помощью этих великих старых мелодий, простых по звучанию, но великих по духу, которые придают языку духовных песен возвышенное красноречие, неизмеримо большее, чем присутствующее в них на самом деле. Я предпочел бы слушать музыку, которая звучит в Federal Street, Old Hundred, Hursley и в Adeste Fideles (названия церковных гимнов — СТ), и пение их людьми безусловно верующими, чем самые замысловатые фуги в исполнении городского хора наемных певцов, или даже самый блестящий гимн в исполнении конгрегации облаченных в стихари мальчиков, которые не перестают ссориться между собою и играть в дурацкие игры даже во время молитвы. Такие мелодии, как эти, наполнены торжественного смысла, который открывается тем, для кого пение не на словах, а на деле является актом поклонения. В Hursley больше настоящей веры, чем в целой библиотеке обычных ораторий. Церковь, использующая наемный хор, может также последовать китайской моде использования машин при чтении молитв. Общине, которая сидит спокойно в то время, пока у нее над головой квартет вокалистов поет дифирамбы, нет нужды стесняться произносить молитвы под аккомпанемент латунных колес с кривошипом. У нас люди поют и молятся сами, а хор просто заботится, чтобы музыка сопровождала их соответствующим образом.

Мисс Магрудер сидит на хорах, словно у себя дома, и я не сомневаюсь, что ее присутствие добавляет прелести мелодиям, исходящим из-за узкой ограды. Ее присутствие, насколько я могу судить, обеспечивает регулярное посещение церкви молодым мистером Паркером, а в минувшее воскресенье он даже осмелился сидеть с хором и петь. Я никогда не считал его хорошим исполнителем, хотя он почему-то убежден, что у него прекрасный голос, и если бы он выбрал карьеру певца, то, вне всякого сомнения, скоро стал бы знаменитостью. После службы мне довелось переговорить со священником; едва заметив меня, он подошел и сказал:

— Мистер Аделер, вы сегодня не заметили в игре органа или пении хора чего-нибудь необычного?

— Нет, кажется, все было как обычно.

— Странно... Видите ли, мне показалось, что когда пели два последних гимна, что-то случилось с одной из труб. От нее исходило какое-то грубое жужжание, скрипение, которое я никогда прежде не замечал. Наверное, инструмент нуждается в починке.

— Мне кажется, я знаю, в чем причина, — заметил мистер Кемпбелл, бас, подошедший в этот самый момент.

— Должно быть, несколько поизносились клапаны? — спросил священник.

— Определенно, нет, — отвечал мистер Кемпбелл. — Дело в том, что эти необычные звуки производил мистер Паркер, который прилагал все усилия, чтобы петь басом. Он, как кажется, был совершенно убежден в том, что композитор понаделал ошибок в мелодии, и предпринимал все, чтобы эти ошибки исправить. Пение мистера Паркера сродни гомеопатической медицине — достаточно совсем малого количества.

Боб приписал критику мистера Кемпбелла профессиональной ревности, но с тех пор перестал появляться на хорах. Он предпочел не тратить свой талант на провинциалов, которые не в состоянии оценить его искусство. Он довольствовался тем, что после службы провожал домой прекрасную мисс Магрудер.

В нашей церкви существует одна вещь, которую я считаю недопустимой. Я никогда не был в состоянии понять, почему по всей стране, не исключая крупных городов, владельцам похоронных бюро разрешается помещать свою рекламу на церкви или внутри нее, — в нашей имелась реклама гробовщика. В старые времена, когда церковный сторож был вдобавок могильщиком и общественным деятелем, было полезно размещать объявления, содержавшие его адрес, в общественных местах. Он исполнял много важных обязанностей в городе и окрестностях, и эти объявления были просто необходимы, чтобы быстро его разыскать. Но сегодняшнее положение дел таково, что позволяет гробовщику — который не имеет никакой иной связи с церковью, разве что сидеть на скамье и засыпать во время проповеди, — поместить вывеску с изображением позолоченного гроба прямо на дверь церкви, так что никто — ни мужчина, ни женщина, ни ребенок, не может войти в это святое место, не подумав о могиле. Чудовищно!

Конечно, это правильно, что умы людей должны быть обращены к неизбежности смерти всякий раз, когда они идут в церковь. Но вряд ли стоит будоражить чувства человека необходимостью подготавливаться к могиле, вывешивая рекламу, напоминающую ему о том, какую цену ему придется заплатить за похороны и место последнего упокоения. Кроме того, это делает гробовщиков лихоимцами и наполняет их сумрачные души нездоровыми желаниями.

Я вижу нашего каждое воскресное утро, стоящим возле стены погоста и держащим руки в карманах, исподлобья поглядывающего в сторону прихожан, присматривающегося к ним оценивающим взглядом и бормочущего себе под нос: "Отлично! Этому понадобится гроб из красного дерева, у меня такой как раз имеется", "Если бы я приложил должные усилия, вон тот помер бы еще пять лет назад!", "Когда Томпсон окажется моим заказчиком, я здорово напьюсь!", "Эти дочери Маллигана не дадут на похороны своего старика более четырехсот долларов, когда он помрет!", "Эти прихожане обладают самым крепким здоровьем из всех, кого я когда-либо видел!" и т.д. и т.п.

Если бы я был церковным начальством, то запретил бы эту позолоченную рекламу и попытался перевоспитать ее владельцев.

Ни один человек не должен маяться каждое воскресенье пустыми заботами о предстоящем когда-нибудь погребении своих близких.

Сейчас заняты подготовкой к холодам, выкладывая в церкви новые печи. Те, которые были выложены в прошлом году, как мне сказали, не работали должным образом. Первый раз их зажгли в субботу утром, а в воскресенье дым был настолько плотным, что никто не мог видеть стоящего на кафедре священника. Мастер поправил вытяжку в дымоходе. Вечером следующей субботы печи зажгли, но утром в воскресенье теплый воздух имелся только над крышей, а прихожане в самой церкви замерзали. Священник отдал распоряжение растопить печи в четверг, надеясь, что к воскресной службе церковь прогреется. Так и поступили, но рано поутру в воскресенье печи оказались забиты пеплом настолько, что огонь погас, и термометр возле первых скамей показывал ноль градусов.