Мессир барон 1-11

Охнув, Деянира опустилась на бревно у калитки, боясь отвести глаза от этой голубизны, никогда не виданной ею ранее, открывшейся внезапно, нежданным даром. Уже после, по прошествии нескольких секунд, минут, дней, она заметила солнце, весеннее теплое солнце, заметила узкую дорогу, змеей изогнувшуюся между холмов, бело-черные поля и лес вдалеке, светлый лес, голые ветви которого отливали нежной, чуть уловимой зеленью. Дорога вилась, уходила вниз, к деревне, к деревянным игрушечным домикам с покатыми крышами и дальше, в долины, вниз, дальше, дальше...

Дея сидела там и смотрела, и солнечные лучи падали ей на лицо, и холодный воздух полон был обещанием близкой весны.

Она не знала, сколько времени провела там, очнулась лишь — не сразу, не полностью, — услышав шаги за спиной. Обернулась, чтобы увидеть смущенное лицо мэтра Ярослава.

— Я плащ принес, — сказал он. — А то простынете еще.

Наклонившись, он укрыл ее, закутал в тяжелую ткань, пахнувшую дымом и лошадьми.

— Спасибо, — сказала Деянира. — Я... долго?..

— Долго, — кивнул он. — Я уж тревожиться начинал. Да вы сидите, — быстро добавил он, заметив ее движение. — Сидите, сколько угодно. Здесь хорошо. Просторно...

Потом, когда солнце ушло, а холмы начали гаснуть, Деянира вернулась в дом, к горящему очагу и томящейся похлебке. Мэтр Ярослав ножом обтесывал коряжку. Поднял на нее лицо, улыбнулся — светло, солнечно.

— Есть хотите?

Она поела, с трудом поднимая слишком тяжелую ложку, потом осталась сидеть, глядя в огонь за незакрытой заслонкой. Здесь было хорошо молчать; много лучше, чем задавать десятки ненужных вопросов. В какой-то миг подняла лицо. Мэтр Ярослав смотрел на нее и улыбался. Деянира улыбнулась в ответ, а потом они отвернулись одновременно, вернулись каждый к своему занятию.

Так прошло много дней — Деянира их не считала. Она просыпалась — поздно, мэтр Ярослав обычно уже был во дворе или в хлеву, — завтракала, потом часами глядела на небо, не думая ни о чем. Иногда Ярослав уезжал вниз, в деревню, на полдня или чуть дольше. Иногда шел дождь, и они оставались в доме, занимаясь немудреным хозяйством, читая друг другу вслух смешные, сказочные книги о дальних странах, просто сидя рядом.

Деянира уже знала, что деревня, видная от калитки, зовется Межёвкой, и в ней живут все многочисленные родичи мэтра Ярослава, что ниже ее раскинулось великое Угорское Княжество, а выше, с заката, стоят высокие, грозные горы, белые в полдень, лилово-багровые ввечеру. Горы, что зовутся Гномьими на геронтских картах, в языке же местных жителей не имеют названия, поскольку не нуждается в уточнениях то, что составляет неотъемлемую часть жизни. Дея знала также, что мэтр Ярослав не любит говорить о них, избегает их и взглядом, лишь склоняет голову, когда тяжелая тень накрывает двор. Причины она не знала — но догадывалась о ней.

Деянира привыкла убирать в доме, научилась даже кашу варить, — вот бы смеялся Гвидо! — запомнила имена и привычки двух кобылок и пегой коровы, выучила приметы близящейся непогоды и ясных дней. Время отсчитывало дни один за другим, и все меньше становилось белого в долинах, все громче журчал ручей, текущий мимо двора, но Деянира так и не могла сделать то, с чем полагалось бы закончить уже давно. Позвать мысленно Бреслава, дать отчет, утвердиться в мире живых, узнать, как там Пафнутьев и Эмми, что происходит в Геронте, в каком качестве будет она полезна теперь... Но дни текли, и каждый из них был слишком ценен, чтобы обрывать его вот так.

Однажды вечером, когда Дея мыла посуду после ужина, мэтр Ярослав достал из сундука ее собственные вещи — аккуратно заплатанную куртку, брюки и высокие сапоги, меч в ножнах — и сердце Деяниры дернулось перепуганной птицей.

— Вы сохранили их, — сказала она медленно и тихо, только ложка стукнула о тазик. — В самом деле, мне пора.

Он поднял голову, и лицо у него было странное.

— Как вы подумали... — он резко встал, глядя на нее пристально, — вы же не думаете, что я выгоню вас, мэтресса Дея? Как бы я мог... Я хотел завтра вас в лес сводить. Но если вам уезжать нужно, езжайте. Я пойму.

— Нет, — ответила она, с удивлением ощутив вдруг, как легко стало дышать, словно лопнул еще один из обручей, сжимавших грудь, тот, о котором она и не подозревала. — Я не хочу. Мне не нужно.

И с дивной, всепоглощающей радостью увидела, как разгладилась складка между его напряженных бровей, как вспыхнули — той же радостью — глаза.

— А в лесу хорошо, — пробормотал он, опуская лицо. — Весна... В березняке тетерева токуют.

— Тетерева токуют, — повторила она, продолжая разглядывать его, будто впервые. Потом спросила в тон, — И медведи проснулись?..

— Проснулись, — кивнул он. — Ранняя весна нынче. Один к самому дому вчера приходил, соседушка мой. Вы уж не обижайте его, мэтресса Дея.

— Хорошо, — сказала она. — Не обижу.

Засмеялись вместе и, — уже не робея, — встретились взглядами. А потом шагнули друг другу навстречу, постояли обнявшись, да и вернулись каждый к своим занятиям.

Той ночью они спали вместе. В следующие — тоже.

* * *

В лесу снег лежал гуще, только чернели тропки, протоптанные Ярославом и Деянирой за время их прогулок. Сегодняшний день мало чем отличался от предыдущих — такой же тихий и солнечный, безветренный.

Когда устали ходить, — хромота мешала Ярославу больше, чем он показывал, — сели отдохнуть на трухлявом бревне у ручья, там, где вчера нашли мертвого глухаря. Сегодня о нем напоминали лишь кучка перьев, да притоптанный мелкими лапками снег.

— Подам в отставку, — сказала Деянира то, что вертелось на языке уже несколько дней. — Хватит с меня. Примешь меня с дочкой, Ярик?

— Я тебя любую приму, — сказал он, приобняв ее. — Хоть со всей твоей Гильдией. Только не торопись. Не руби с плеча.

— Я не тороплюсь. Просто — хватит. Надоела мне кровь, и смерть надоела.

Он не ответил, только обнял ее крепче. Журчала вода, и березы тянули голые ветви к бледной лазури неба. Дея пригрелась, почти задремала, положив голову Ярославу на плечо.

— Был у меня приятель, — сказал он вдруг. Как бы и вне связи с прошлым разговором, но Деянира уже изучила его достаточно, чтобы понять: он редко говорит что-то случайно. — Сильный маг, не мне чета. И вот как-то сидели мы с ним. Выпили порядком, у него язык и развязался. И рассказал он мне о случае, что ему однажды выпал. Пришел к нему один парнишка, молодой совсем, двадцати нет, да и говорит: я, мол, дракон-оборотень, но устал я от драконьей своей натуры, устал крови жаждать, да по небу тосковать. И не будете ли вы так добры, почтенный мэтр, как-нибудь так меня зачаровать, чтобы был я простым человеком? Золота не пожалею, любое сокровище достану, только помогите. А приятель мой и говорит: золота мне не надо, довольно и того, что я новое заклятие создам, какого с начала времен не было. Ибо не бывало, чтобы дракон к человеку с такой просьбой приходил...

— Это сказка?..

— Может и сказка.

— Магов такой мощи можно по пальцам пересчитать. Или парнишка не в себе был?

— Лучше не считай, Дея. Сказка это. А парнишка правду сказал. Осмотрел его мой приятель — дракон, как есть дракон. Обернулся — чуть ему башню не разнес. Крылья — будто паруса у флагмана, чешуя самоцветами горит, клыки — с локоть. Из красавцев красавец. А потом обратно превратился, да опять за свое: хочу человеком быть, человеком в команде ходить, человеком и счастье свое искать. Приятель-то еле слова подобрал. Слыханное ли дело — такое чудо жизни лишать? А парнишка, хоть человеком и ходит, да нрав драконий. Насел на него: и богатство сулил, и грозил, и в ногах валялся. Да и случай такой Силу испробовать — с начала времен никому не выпадал. Верно, радость моя?..

— Да уж, — кивнула Деянира, думая о драконьем налете на столицу. Возможно, они и были прекрасными. Но ужаса и разрушения было не в пример больше. Убить дракона вполне реально, — но как отделить в оборотне человеческое от звериного? Маги и с оборотнями-волками сколько веков мучаются, а так толком ничего и не придумали, а тут... Ладно. Сказка, так сказка.

— А что дальше было? — шепнула она. Ярослав пожал плечами, осторожно, чтобы не потревожить.

— А дальше сплел он заклятие, сильнее и точнее всех, что в жизни вершил, да и запер в душе его дракона, так, чтобы уж точно он дорогу назад не нашел. Как уж мой приятель собой гордился!.. А как парнишка радовался!..

— Есть, чем гордиться.

— Верно. Только когда он над рюмкой плакался, не было в нем и следа той гордости. Совесть его заела, Дея... Как вспомню, говорит, того дракона, мощь и красоту, так сердце места не находит, душа в плаче заходится... Грех великий в живой твари половину души неволить. Лучше уж сразу убить, все не так страшно.

— А парнишка что?

— О том не знаю. Не искал он его. Да только сдается мне, что и он счастлив не был.

Ярослав замолчал, молчала и Деянира. Вдалеке пробежал заяц, белой шкуркой хорошо заметный на черной проталине.

— А я тут причем? — спросила наконец Дея, не сдержав резкости в голосе.

Ярослав ответил не сразу.

— Помнишь, как ты огнем в Бульбиного мордоворота швырнула, тогда, на озере? — спросил он тихо. — Не смейся только. Я тебя тогда, должно быть, и полюбил. Прекрасной ты была. Прекрасной и страшной. И кто я буду, если из-за меня драконица себя в клетку запрет?..

— Не буду смеяться, — сказала она. Встала, договорила, не оборачиваясь: — Нет больше той драконицы. На озере померла. От болта в спину. Извини, если разочаровала.

Пошла к дому, не оглядываясь. Знала, что нехорошо поступает, что у него нога больная, но лучше сейчас уйти, чем наговорить лишнего. Потому что внутри все кипело.

В стороне от других чернело сухое дерево, корежило ветви. На нем-то Деянира и выплеснула злость. Медленно, не спеша, как учили в Школе. Огонь с пальцев — сначала тонкой струйкой, затем — сферой, небольшой, идеально округлой. И, когда занялась сырая древесина, — молнией докончить. Ветки рухнули, зашипели в снегу, ствол вспыхнул свечкой. С соседних крон взвились перепуганные птицы. Деянира постояла, глядя на огонь. Потом, когда ствол обрушился внутрь себя, отвернулась.

Ярослав стоял сзади, смотрел на нее, и глаза у него были яркими, голубыми, и лицо грустное, и снег в волосах. Бездна, да что же это такое, послать бы его подальше... И сама не заметила, как подбежала, бросилась в протянутые руки.

— Прости... — шепнула, и прикусила губу, чтобы не разреветься, и лицо у него на груди спрятала.

— Ты меня прости...

Так они и стояли, и он гладил ее по голове как маленькую, а вокруг них полз удушливый дым, из-за которого скоро совсем невозможно стало вот так стоять.

— Давай, что ли, тушить, — наконец сказал Ярослав.

Они затоптали еще тлеющие ветки, а остов закидали снегом. Потом пошли к дому.

— Дея, — заговорил вдруг Ярослав, и от его напряженного голоса она опять занервничала. Крепче взяла его за руку.

— Что?..

— Лучше мне сейчас сказать... а то потом не смогу.

— Слушаю тебя.

— Как ты думаешь, почему я казался в Геронте?

— Понятия не имею.

— Знаешь, какой в Угорье официальный культ?

— Солнечный?

— Верно. А мой род испокон веков поклоняется Подземному Пламени.

Кажется, она об этом слышала. Совершенно точно слышала. Первая волна угорских переселенцев была вызвана именно религиозными преследованиями. И было это когда-то очень давно. Но почему Ярослав говорит, будто сквозь зубы, смотрит в сторону?..

— Он все еще вне закона?

— Да. Гонений не было уже почти век. Но, ты понимаешь, что однажды прекратили, то могут начать. Если станет нужно.

— И?..

— И поэтому я иногда... сотрудничаю с охранкой. Нашими спецслужбами. Теперь понимаешь?

— Да, — сказала она. Повторила про себя всю цепочку, пытаясь уловить упущенные причинно-следственные связи. — Кажется, да.

— Ты тут не при чем. Но когда мы тут оказались... тебе нужен был целитель. Хороший целитель.

— Следовательно, охранке обо мне известно, — договорила Деянира. — Жалко. Мне нравилось думать, что мы совсем отрезаны от мира. Наверно, Бреслав тоже знает... ну, тем лучше.

Ладонь Ярослава была совсем безжизненной в ее руке, как будто он пытался закрыться, спрятать мысли и чувства.

— Теперь ты знаешь, — сказал он.

Деянира остановилась. Заставила Ярослава повернуться к ней, схватила за вторую руку тоже.

— Я принимаю тебя любым, — сказала она. — Хотя предпочла бы без охранки. Потому что она тебе не нравится. Мне плевать, чем ты занимаешься. Понятно?

Казалось, прошло очень долгое время, прежде чем он посмотрел ей в глаза.

— Понятно.

— Вот и хорошо. Пошли.

Они возвращались молча. Деянира смотрела на крошечные почки, набухшие на ветвях, и ей было очень жаль чудесного дня, который они умудрились испортить ненужными разговорами. И Ярика тоже было жаль. Неужели он не мог подождать со своими откровениями, если ему так от них плохо?..

Впрочем, может и к лучшему, что не подождал. Потому что, когда они вернулись домой, у калитки их ждал незнакомец в городском кафтане и со скучным лицом, церемонно поздоровавшийся с ней по имени. Деянира ответила на приветствие, потрепала по холке его лошадь и прошла в дом, тихо прикрыв за собой дверь. Оставив Ярослава беседовать с ним. Разожгла потухший огонь струйкой Силы, лишь благодаря годам практики не разнеся печь на хрен, и стала готовить обед.

* * *

Его величество король Эрик Восьмой Геронтский пребывал в расстроенных чувствах. Прежде всего, куда-то исчез его любимый шут. Смешно королю переживать по такому ничтожному поводу, но отсутствие шута по настоящему действовало на нервы. Он единственный, кто смел шутить здесь, во дворце, все более напоминающем склеп, кто разговаривал прямо и откровенно, не допуская при этом пренебрежения, которое Эрик столь часто встречал в глазах придворных, пусть те и пытались скрыть его за подобострастием.

Вот и Плант, начальник второго отдела, мэтр крыса, был из этих. Эрик вызвал его к себе, рассказал о шуте, и увидел, как тот изо всех сил пытается удержать пристойное выражение на своем постном личике.

— Слушаюсь, сир, — сказал он. — Как его имя? Этого шута?

— Откуда мне это знать!.. Вы думаете, король должен знать по именам всю челядь? Спросите у майордома, или кто там принимал его на службу!.. Я что, должен учить вас, как исполнять ваши прямые обязанности?!

— Никак нет, сир, — смиренно отозвался тот, опуская глаза. — Разрешите поинтересоваться его приметами.

— Не разрешаю!.. Убирайтесь, и займитесь уже делом!..

— Так точно, сир.

— И не забывайте, благодаря кому вы занимаете свой пост!

— Так точно, сир. Благодарю вас, сир.

— Убирайтесь!..

Плант убрался, подчеркнуто низко поклонившись, но Эрик был не из тех, кого можно обмануть показным смирением. Он поклялся себе, что однажды припомнит мэтру крысе каждую заминку, каждую гримаску.

Может быть, еще не все это знали, но у Эрика была очень хорошая память.

В самом деле, какие приметы были у этого шута? Дух его знает... высокий он был и тощий, нескладный. Серьга в ухе, глаза... да Дух его знает, какие там у него глаза!.. Но он выслушал бы его, а потом отпустил бы тупую шуточку и сам засмеялся своим лошадиным смехом, и тогда, может быть, Эрика отпустило бы предчувствие головной боли и государственной катастрофы.