Первым из троих заговорил чужацкий поп. Пока Федор ворочал в голове свои мысли, он поклонился, сперва другому священнику, а потом Федору, склонив голову так, что это выглядело уважительно, но без потери достоинства, и сказал ласковым мелодичным голосом — Пакс вобискум, — и тут же перейдя на хороший греческий, почти без акцента — мир вам, добрые люди.
Поп отечественного разлива поклонился в ответ, так же оставив второй поклон для Федора.
— С божьей помощью, здравствуйте.
— Здрасте, святые отцы! — Звучно поздоровался Федор.
Еще мгновение все изучали друг друга, пуская взгляды в разные углы человечьего треугольника.
Наконец, ромейский поп, поразмыслил, шурша длинной одежей, приблизился к Федору, и протянул тому свою руку для благословения. Но Федор хоть и был солдат, не был наивным простачком. Он уже сообразил, что скорее всего два этих попа как раз те, о которых говорил ему император. Значит этот долговязый аспид пред ним, был держателем казны, лишившим Федора благодати финансовой самостоятельности. Целовать, после такого, поповскую руку, Федору совсем не хотелось, — чай не патриарх до него снизошел. А кроме того, он держал в виду слова императора, что в экспедиции все-таки он, Федор будет главным. А как Федор крепко усвоил с младых ногтей по службе, кроме званий существовала и негласная иерархия. Бывало, что в отряде мнение рядового уважаемого бойца значило крепче, чем слово десятника. Бывало, что приказы десятника исполнялись только там, где увильнуть совсем было нельзя, и просить такой десятник мог не больше, а то и меньше, чем спрашивали с него самого вышестоящие. Быстро прокрутив все это, — Федор подхватил протянутую ему вниз ладонью руку и бодро сжал её в сердечном воинском приветствии, — за запястье, да для пущего эффекта еще и энергично тряхнул — пусть поп-то увидит, как Федор встрече с ним радуется.
Хмурая складка на лбу священника еще больше усугубилась. Он непроизвольно тоже схватил запястье Федора, и только после пары потряхиваний отпустил, и убрал руку, машинально обтерев её об рясу. К мимолетному злорадству Федора, однако, притесалось ощущение, — несмотря, что рука священника была узка да костлява, хватка у того была вполне ощутимая. Федору уже приходилось сталкиваться с такими костлявыми, но цепкими, а иногда даже и сильными. Такая сила была не наработанная упражненьем, а природная. Или же наработанная трудом, который не развивал стать, но какие-то части тела — так часто бывало у крестьян. Сутулые от труда, не имеющие красивого постава и лепой округлости мышц, но цепкие будто сами черти что тащат в пекло.
— Позвольте мне представить себя, — тем же ласковым голосом прорек иностранный поп, — я состою при канцелярии папской курии первопрестола его святейшества папы римского. Мое скромное имя — иеромонах30 Окассий.
Поименованный отцом Окассием умолк, и выжидательно глянул на ромейского священника. Федор присоединился.
— Порученец канцелярии первочтимого константинопольского патриарха, — иеромонах Парфений, — отозвался православный священник. Голос у него оказался без присущей коллеге кошачьей мягкости, но тоже напевный, хоть и делал акценты на другой лад.
"Вот странное дело — отметил Федор, — оба монахи. Им бы в монастырях положено сидеть, а они у своих пап в особых поручениях...".
Оба священника теперь воззрились на Федора.
— Из отряда священной особы автократора римской державы, — слово и рука императора, — доместик-протектор Федор. — Отбил он, старательно проговаривая новое для себя, почетное звание.
Западный священник Окассий еще раз поклонился, обоим наперстникам. После чего все еще несколько мгновений лупали друг на друга глазами. Федор решил, что надо уже брать инициативу на себя, и открыл уже рот, как вдруг, — почти синхронно с его ртом — отворилась еще одна дверь в залу. Федор на всякий случай закрыл рот обратно, и очень вовремя. Потому что через ту дверь вошел, плавно плывя в своем белом с золотыми нашитыми травами одеянье, евнух Игнат. Этот благостный человек, носил звание паракимомена, суть — рядомспальника императора. И как и полагает человеку обличенному такой близостью к телу императора, власть он имел огромнейшую. Федор стукнул себя в левую часть груди старым ромейским военным салютом, и за тем глубоко поклонился. Парфений успел согнуть стан чуть ли не раньше его. Мгновением позже, их примеру последовал иностранец Окассий.
Игнат метнул в каждого из них быстрый пытливый взгляд. Несмотря на приятную округлость лица, он не наел пухлых телес, которые так часто одолевали лишенных мужественности евнухов. Говорили, что Игнат не чужд физическим упражнениям, стараясь, сколь можно, держать в узде свою природу.
— Вижу, вы уже успели познакомиться, — звонко обратился ко всем разом Игнат.
— Успели, рядомспальник, — почтительно ответил Федор, стараясь не вспоминать, и не пускать в лицо, как буквально день назад Игнат свирепо требовал его казни.
— Хорошо, — энергично сомкнул ладони Игнат — потому что именно вам предстоит исполнить древний договор, от лица римского императора — он кивнул на Федора, — константинопольского патриарха — кивок на Парфения, — и досточтимого италийского папы — клевок головой на Окассия. Прошу всех помнить, что это военная экспедиция, под юрисдикцией и главенством Римской Державы. Старшим в вашей миссии, как это и положено по рангу, будет доместик — представитель императора римской державы. За ним общее и военное руководство. Досточтимый Парфений выступит казначеем, на него ляжет финансовое обеспечение экспедиции. Почтенный отец Окассий будет наблюдателем от папского престола, а также поможет связаться с хранителем единственного — увы, единственного! — уцелевшего у италийцев меча. Так святой отец Парфений выступит советником и светочем веры, — буде такая помощь понадобится. Окассий же восподдержит его в этом, насколько ему позволят его латинские догматы. Так же святые отцы помогут, если где в пути, вы сочтете нужным изобразить религиозное паломничество. Надеюсь, с распределением полномочий все понятно?
Все трое кивнули. Федор, за заметно большим удовольствием, чем святые отцы.
Игнат повернул свой взор к отцу Окасиию, и обратился к нему.
— Как я уже сказал легату его святейшества, который доставил тебя сюда, — на территории богохранимой римской державы с древних времен бережно сохранены пятьдесят, — то есть пять полных десятков — особых клинков. Древние документы об месте и способе хранения мы вам предоставили.
— Слава и благосостояние Ромейского государства неоспоримы, — с почтением кивнул Окассий.
— Однако, данные клинки находятся на страже столицы славного Нового Рима, — града Константинова. Цель же вашего путешествия — предварительная разведка возможной угрозы. В древности, таких клинков было больше, чем сейчас. Поэтому, с целью собрать все возможное, мы дали поручение нашему доместику, отправится еще в одно древнее хранилище; прежде чем встретится с вашим и персидскими хранителями клинков. Твой легат сказал, что ты хочешь сопровождать доместика и в этой части путешествия. Но должен предупредить — миссия предстоит опасная, ибо хранилище находится ныне на землях занятых безбожными муслимами. Не передумал ли ты сопровождать доместика? Не лучше ли тебе дождаться его возвращения здесь, под крышей гостеприимства императора?
Окассий вежливо отступил на шажок, однако медленно качнул головой в твердом отрицании.
— Сам его святейшество, наместник первочтимого престола святого Петра, дал мне прямое поручение: — наблюдать за ходом этой миссии на всем её протяжении, и дать ему полнейший отчет. Поэтому, я должен увидеть все, что... Ромейская держава не сочтет нужным скрыть от нас.
— Ромейская держава ничего не скрывает от союзников. — Нахмурился Игнат. — Речь лишь о твоей безопасности.
— Под Божьей дланью буду невредим и в гуще битвы, и в сердце бури. — Отмолвил Окассий. — Если же Господь решит призвать — не проживу и лишнего мига в постели своей. Так мы понимаем христову веру.
— Так понимаем её и мы! — Поспешил ввернуть со своего места Парфений.
Игнат бросил неодобрительный взгляд на некстати вклинившегося Парфения, и снова обратился к Окассию:
— Но если с тобой что-то случится, кто сведет наш отряд с хранителем папского меча в Антиохии?
— Это сделает один из аколитов, что прибыли с легатом к вашему двору.
— Хорошо, — развел руки Игнат. — Ты предупрежден, и в этом вопросе волен поступать, как сочтешь нужным.
Евнух собрал группу взглядом, и обратился уже ко всем.
— В полдень из гавани Феодосия отбывает купеческий корабль "Наперстница Ветра". Он идет с грузом к Сицилии. На нем вы, не привлекая внимания, достигнете острова. Хозяину заплачено. Места для вас забронированы. Теперь — собирайте вещи.
* * *
Глава десятая.
Часа за два до полудня, слуги без опознавательных знаков императорской службы, подали три одиночных паланкина, посадили в них Федора, Окассия и Парфения, каждого в свою кабинку, вынесли их из боковых ворот Большого Дворца, и споро понесли их по шумным улицам самого большого города мира. Народ спешил по своим делам, гомонил. Пред Федором за завесой окна мелькали сотни платьев и лиц. Горожане, мастеровые, солидные купцы, городская стража, уличные мимы... Навесы торговых лавок, и телеги, подвозящие к ним товар... Пестрая одежда, многоголосье, где в привычный греческий вплетались и десятки других языков... Все это проносилось, а Федор вдруг неожиданно подумал — доведется ли ему вернуться, и увидеть все это когда-нибудь? Пред ним, несомым спорыми ногами слуг, проходили знакомые виды многолюдного форума Феодосия, и Федор машинально подумал, что были пути к гавани Элевтерия, и покороче. Но для папского посланника выбирали наиболее величественные и красивые виды, из тех, что были в этой части города. Наконец носильщики свернули на одну из боковых улиц, и скоро внесли паланкины к порту.
Гавань встретила запахом морского ветра, смолы, рыбы, пота, скрипом телег, кряхтением носильщиков и руганью купцов и приказчиков, волновавшихся за свой товар. Здесь, по совету слуг они спешились. В многолюдье портовой толкучки паланкины двигались бы слишком медленно. Федор пробирался за головным слугой мимо зданий торговых товариществ, между тюками и бочками. Покрикивали в небе и на пристани говорливые наглые чайки. Скрипели каким-то сложным, мелодичным скрипом корабли у пирсов. Идя за слугой Федор отметил, что двое его спутников — святых отцов, сменили свои богатые платья на более подходящие к путешествию. Изумрудная зелень одежд Парфения, уступила место темной долгополой рубахе, и такому же клобуку. Окассий же переоделся в серое верхнее платье, вышитое более темными крестами... Чтож, это было разумно — не стоило священникам светить в дороге слишком богатым платьем. Это лишь привлекало бы внимание, и без большой свиты вызывало много вопросов. Сам Федор так же оставил во дворце почти ненадеванную форму Доместика, и оделся просто — серые штаны, серая же наддоспешная рубаха, а поверх — коричневая накидка, которую можно было одеть и как плащ, и как верхнее платье, благодаря широким рукавам, — что было чрезвычайно удобно, при одетом на плечи рюкзаке.
"Наперстница Ветра" оказалась пузатым многопалубным кораблем, таким высоким, что впервые увидев его, Федор поразился, — как эта плавучая башня не переворачивается? Из его палуб на корме и носу вырастали две надстройки, которые торчали над водой метров на шесть. А мачты, коих было три штуки, были еще выше! Все это было опутано немыслимом количеством веревок и лестниц, а в стороны торчали еще лопасти сушащихся весел, которые выглядели как недоразвитые плавники какой-то фантастической перекормленной рыбы.
Слуги подвели Федор со спутниками к сходням, перемолвились парой слов с вахтенным, и отступили в сторону. Федор и святые отцы вскарабкались по крутой доске с набитыми планками и одним боковым поручнем, вверх, на палубу, где и были встречены сперва комесом, — как тут было принято называть помощника капитана, а затем и с самим капитаном, который носил тут звание "патрон"31. Несмотря на то, что команды и звания тут были на латинский лад, капитан представился Авксентием Килликийцем, и Федор так и не понял, было ли второе слово указанием на родину морехода, или просто прозвищем. Энергичный, краснощекий, дорого одетый, и надушенный так, будто искупался в бочке духов, капитан вызвался препроводить своих гостей к их каюте. Обходительно лавируя он умудрился вести гостей за собой, при этом почти не поворачиваясь к ним спиной.
Сперва Федор, несколько ошеломленный могучим парфюмом капитана, шел за ним на расстоянии. Но затем, буквально через несколько шагов, ему в нос ударил такой отвратный шмон, что он едва не схватился за нос. Пахло дегтем, скотьим навозом, и человечьим не-навозом, давно немытыми телами, тухлой рыбой, испорченным мясом, прогорклым жиром, кислыми нотками рвоты, и еще чем-то не менее отвратительным. Федор на ходу заозирался, пытаясь понять, откуда идет столь мерзостная вонища, но через несколько секунд понял, что это разит сам корабль, каждой своей доской. Федор был военным, и сам знал толк в запахах. Несколько недель похода оравы мужиков в полных доспехах под солнцем, да еще смазанных жиром для предохранения от ржи, могли натренировать любой нос. Портянки размотанные на привале могли удивить богатством оттенков запаха даже свинью из давно не чищенного загона. Однако, не имея доселе близко дел с кораблями и моряками, воин почему-то был уверен, что постоянная близость к воде дает им некие преимущества в гигиене. Сейчас эти иллюзии полностью разбились, и Федор, дотоле сторонившийся капитана, постарался идти к нему как можно ближе. Увы, — сильно лучше от этого не стало. Запахи только смешались, будто полк больных диареей солдат справил нужду в разгромленной парфюмерной лавке... Обернувшись на спутников, Федор увидел, что Парфений с осоловелыми глазами откровенно пытается зажимать лицо рукавом своей долгополой рубахи, а — видать — более опытный в морских путешествиях Окассий, напрыскал на полотняную тряпочку ароматической воды из какого-то пузырька, и угнездил свой нос в это спасительное прибежище.
— А, я вижу вы морщите нос, благородные господа, — разглагольствовал на ходу Авксентий — пробираясь по палубе. — Ничего не поделаешь, — запах моря, запах странствий. Вижу, один из святых отцов запасся мускусом. Что ж не подсказал остальным? И времени нет вам купить в порту благовоний, — мы скоро снимаемся с якоря. Впрочем, если хотите, могу по свойской цене продать вам крепких духов. Держу их как раз для такого случая. Не хотите ли? — И капитан озвучил цену, изрядно чрезмерную.
— Такие деньги платить за твой парфюм, что в воду метать, — буркнул Парфений. — Может, договоримся на мену, взаимообразно?
— Это как? — заинтересовался капитан.
— Ну, ты уступишь нам толику духов, — а я благословлю твой ковчег, и испрошу у Господа нашего для него благодати, и всякой удачи в путешествии.
— Э, благодати... — Выдул через щеку капитан. — Да я ж католик.
— А это по-твоему кто? — Тут же указала Парфений на Окассия. — Хочешь, так думаю, не откажет святой отец благословить твое судно и по латинскому обряду.
