Путешественница во времени

— К сожалению, наш театр переживает сейчас не самые удачные времена, — печально вздохнув, сообщил мистер Хогарт и сложил пухлые ладони на животе. — Но мы стараемся, как можем. Ах, мисс Барнс, ваш голос не должен пропадать в музыкальных комнатах! Другие тоже должны знать об этом сокровище! Ах, если бы только вы могли...

— Мистер Хогарт, вы переступаете черту... — опять начала строго Анабелл, но я не дала ей договорить, поскольку всё никак не могла взять в толк, что он имел виду.

— Прошу прощения, сэр, но о чем вы говорите?

— О вашем таланте, разумеется! — пылко вскричал он. Директор так разволновался, что вытащил носовой платок в синюю клетку и вытер лоб и щеки. — С таким голосом вы должны выступать на сцене! Ах, мисс Барнс, если бы вы были актрисой, наш театр снова стал бы знаменитым и востребованным!

Я невольно улыбнулась, приняв его слова за милую шутку.

— Благодарю за лестные слова, сэр, но у меня нет актерского таланта. Я не умею играть.

— Вам и не было бы необходимости играть в спектакле! — лицо директора театра стала мечтательным — он явно ушел в свои мысли и нас уже не замечал. — Только представьте: конец первого действия. Антракт. Зрители скучают, дожидаясь продолжения. И тут появляетесь вы. Публика поначалу теряется, не понимая, что происходит и чего ждать. И тут вы начинаете петь. Исполняете что-нибудь веселое и быстрое или же грустное и торжественное — в зависимости от пьесы. Все заворожены, восхищены вашим исполнением. Зрители будут в восторге.

Я представила себе рисуемую мистером Хогартом картинку и внезапно она получилась вполне интересной и захватывающей и — что самое невероятное — не такой уж фантастической. Но в следующий миг раздалось язвительное покашливание, и я обнаружила, что Анабелл смотрит на меня с выражением, исполненным глубокого скепсиса.

— При всем уважении, мистер Хогарт, мисс Барнс — леди. К тому же, в скором времени она станет графиней. Ей не подобает петь на сцене.

— А почему нет? — вдруг спросила я, приложив все силы, чтобы вопрос не прозвучал вызывающе. Но уж очень напоминание о приближающемся браке оказалось неприятным, и какая-то часть меня отчаянно пожелала выразить протест.

Анабелл же, кажется, едва удержалась, чтобы не отвесить мне подзатыльник, но взяла себя в руки.

— Как вы себе это представляете? — язвительности в ее голосе хватило бы на троих. — Вы в трауре!

— Он почти закончился.

— Вас могут узнать!

— Нет, если надеть маску или хотя бы наложить грим! Мы же говорим о театре!

— Благовоспитанные девицы благородного происхождения не поют на сцене!

Судя по решительности в ее голосе, это был самый веский аргумент в ее арсенале. Отвечать на эту реплику вслух я не стала, но Анабелл по моему красноречивому взгляду и так прекрасно догадалась, что я хотела сказать.

"А я не благовоспитанная девица благородного происхождения".

Она шумно выдохнула, потому что возразить здесь было нечего, и только продолжала буравить меня осуждающим взглядом, а мистер Хогарт, с интересом слушая нашу перепалку, даже сделал шаг назад, чтобы не попасться разгневанной компаньонке под горячую руку. Но, кажется, идея с привлечением меня к театральному искусству действительно захватила его, потому что он миролюбиво заметил:

— Разумеется, я не смею настаивать, но, мисс Грэм, должен заметить, что ваша подопечная права в одном. Мы сможем гарантировать ей полное инкогнито. Я прекрасно понимаю, что огласка никому не нужна, и готов приложить все усилия, чтобы мисс Барнс чувствовала себя комфортно.

Анабелл метнула в него такой испепеляющий взгляд, что он поспешно добавил, вновь хватаясь за платок, и торопливо засеменил назад:

— Но, полагаю, что данный вопрос требует более глубокого обдумывания... Возможно, будет лучше, если я вас покину... Не смею больше вам мешать... Но в любое время я жду вас в театре для обсуждения деталей! И от всей души благодарю вас за ваше гостеприимство!

Он откланялся и почти бегом удалился. Анабелл дождалась, пока шаги директора и режиссера смолкнут на лестнице, а затем закрыла дверь в музыкальный салон и повернулась ко мне. Руки скрещены на груди, тонкие ноздри раздулись от негодования, в глазах — праведный гнев.

— Что ты творишь?!

— Ничего особенного, — мрачно заявила я, приготовившись с боем отстаивать свое мнение. — Только я не могу больше безвылазно сидеть здесь и подчиняться дурацким правилам, от которых в моем времени не останется и следа!

— И лучший способ, по-твоему, что-то изменить — это поставить под удар свое доброе имя и репутацию?!

— Это не мои имя и репутация, Анабелл, — тихо напомнила я. — Я не мисс Барнс.

— Но жить тебе в ее шкуре! — грубо парировала Путешественница, и на это возразить мне было нечего.

Какое-то время мы молчали. Спустя несколько секунд я увидела, как злость на ее лице сменяется задумчивостью.

— И как ты себе это всё представляешь? — наконец поинтересовалась она уже без прежней непримиримости.

Я задумалась. Предложение мистера Хогарта, поначалу выглядевшее совершенно абсурдным и нереальным, внезапно показалось не таким уж невероятным.

— У меня всё еще траур... — медленно произнесла я. — Ходить я почти никуда не могу, и визитами знакомые меня тоже не балуют. Кузен дома бывает только по утрам и ночам, и то не всегда. Значит, моего отсутствия дома никто не заметит.

— Но помимо самих выступлений будут еще репетиции, — сухо напомнила Анабелл, и я кивнула.

— Понимаю.

— Внешность изменить в целом можно... — задумчиво заметила она. — Ты же понимаешь, что никто в театре не должен узнать твоего имени?

— Придумаем псевдоним, — пожала плечами я.

Она присела на диван, продолжая размышлять, и я осторожно спросила:

— Так ты не возражаешь?

Анабелл устало помассировала виски и посмотрела на меня, как на маленького ребенка, которому бесполезно что-либо доказывать.

— По большому счету — возражаю. То, что ты предлагаешь, — авантюра и безрассудство, которые нужны тебе не для какой-то цели, а просто так, чтобы развлечься. Это может угрожать моему делу.

— Но..? — поторопила я ее, когда она замолкла, хотя фраза осталась незавершенной.

В этот момент Путешественница усмехнулась — холодно, оценивающе.

— Но тебе повезло, что театр на Друри-Лейн тоже попадает в зону наших интересов, — ее голос понизился почти до шипения. — А это значит, что и там ты сможешь быть нам полезна.

Глава 9

— Я по-прежнему не понимаю, как подобная идея вообще могла взбрести тебе в голову, — проворчала Анабелл и откинулась на спинку сиденья, осуждающе скрестив руки на груди. — А еще больше я не понимаю, почему согласилась на это...

Я ничего не ответила. Слегка отодвинув шторку на окне кареты, я с интересом рассматривала городские улицы. В прошлый раз, когда мы отправлялись на музыкальный вечер, присутствие сэра Перси мешало мне, а сейчас я пользовалась случаем и восполняла пробелы в своем образовании. Правда, из-за тумана, основательно приправленного угольным смогом, видимость снова была весьма ограниченной, но что-то разглядеть всё же удавалось.

Стояло утро, и горожане спешили по своим делам. Мальчишки-газетчики с большими сумками и жестяными кружками продавали газеты, громко выкрикивая последние новости. Кухарки с объемными корзинами шли на рынок за продуктами. Местный аналог дворника — метельщик — старательно разгонял грязь по перекрестку, а затем отступил в сторону, давая дорогу тяжело нагруженной телеге. Я увидела нескольких чистильщиков обуви, точильщика ножей, тащившего на себе здоровенную конструкцию с точильным камнем, стайку уличных мальчишек, промчавшихся по мостовой с громким гиканьем и свистом...

— Ты сама не отдаешь себе отчет, в какую авантюру ввязываешься, — с упорством католического монаха, отказывающегося во времена правления Генриха VIII принять англиканство, продолжала гнуть свою линию Анабелл. — Если хоть кто-то узнает, кто ты...

Этими нравоучениями она уже порядком меня замучила, хотя в глубине души я не могла не признать, что в ее словах есть зерно истины. Это действительно была безрассудная затея, в которой по здешним меркам слишком многое оказывалось поставленным на карту, и у меня не было четкого и внятного ответа, зачем мне это понадобилось. Пожалуй... я всё еще ощущала себя так, словно моя настоящая жизнь осталась в 21-м веке, в то время как то, что происходило здесь, воспринималось как нечто непривычное и инородное, словно я не жила сама, а смотрела кино по телевизору или наблюдала за представлением из зрительного зала. Та единственная "достойная" участь, которую могло предложить викторианское общество женщине благородного происхождения, казалась мне весьма ограниченной и неинтересной, и потому я с такой готовностью ухватилась за сумасбродное предложение Хогарта. Оно действительно могло бы принести новые, гораздо более острые ощущения, которые в этом мире могли бы показаться совершенно недопустимыми...

— Мы это уже обсуждали, — напомнила я Анабелл, решив не излагать свою позицию вслух. Путешественнице она точно будет абсолютно чужда. — И никто ничего не заподозрит. Здесь молодые девушки мыслят совершенно по-другому! Никто и вообразить себе не может, что молодая леди, да еще не замужняя, пойдет на такое!

Анабелл молчала, только сердито хмурила брови, и я невинно поинтересовалась:

— А почему ты не пытаешься угрожать мне и запереть меня дома? Чем я могу быть полезна Путешественникам в театре?

Лицо компаньонки слегка разгладилось, и теперь она смотрела скорее задумчиво.

— Об этом я расскажу тебе позднее. Сейчас, если вы с Хогартом сможете до чего-то договориться, твоей задачей будет осмотреться и держать ухо востро. Старайся замечать любые странности.

Оторвавшись от созерцания лондонской улицы за окном, я удивленно взглянула на Анабелл.

— Ты о чем? У меня странное ощущение, будто ты отправляешь меня шпионить.

— В некотором роде, — нисколько не смутившись, спокойно подтвердила та, и у меня от такой открытой наглости глаза на лоб полезли.

— А теперь объясни поподробнее, — я скрестила руки на груди, напряженно наблюдая за лицом собеседницы. — Что это за новости? Мы говорили о моем безрассудстве, а теперь вдруг выясняется, что ты хочешь втянуть меня в ваши Путешественнические интриги!

На нее мое праведное возмущение не произвело никакого впечатления.

— Тебе не придется шнырять по всему театру, суя нос везде, куда тебя не просят, — без малейших сомнений заверила она меня. — Твоя единственная задача — наблюдать. Это у тебя неплохо получается, как я уже успела убедиться.

— Но почему вы не могли отправить в театр кого-то из ваших, чтобы он сам всё выяснил?

— Это небезопасно.

Дальнейших комментариев не последовало. Я смотрела на нее, ожидая продолжения, но Путешественница явно не собиралась ничего мне объяснять, только добавила после небольшой паузы:

— И мне самой здесь часто появляться тоже не следует. Во-первых, потому что никто не должен узнать твою компаньонку, а во-вторых... — она замялась. На ее бледном лице отразилось некое подобие борьбы, словно она принимала решение, стоит мне говорить или нет, и затем она вздохнула. — Просто не следует. Сегодня я схожу с тобой, но потом... Я буду сопровождать тебя сюда и встречать после, но в театре ты будешь поступать на собственное усмотрение. Впрочем, — на последних словах в ее голосе прорезались слегка ядовитые нотки. — Насколько я могу судить, именно этого ты и добиваешься.

Я ответила ей ангельской улыбкой, и дальше мы ехали в молчании. На Друри-Лейн экипаж остановился (к слову сказать, сюда мы приехали в кэбе, который поймали, отойдя на приличное расстояние от дома), но Анабелл вышла не сразу. Вместо этого она аккуратно отодвинула шторку и изучила театральный подъезд и — особенно внимательно — небольшую очередь за билетами. Я не поняла, что именно или кого именно она высматривала, но потом она дала знак, что можно выходить.

Здание старейшего театра Англии было мне знакомо, поскольку я несколько раз проезжала мимо него в своем родном времени. Тогда оно казалось совсем небольшим, но здесь это двухэтажное здание вполне органично вписывалось в улицу, хотя и показалось мне заметно обветшавшим. Ах да, директор же говорил, что сейчас они переживают не самые удачные времена...

В холле театра было пусто, только женщина средних лет в сером платье и переднике занималась уборкой. В руках у нее была метелка из перьев, которой она старательно смахивала пыль с витых перил лестницы. На наш вопрос, где мы можем найти мистера Хогарта, она указала на двустворчатые двери наверху, за которыми, по моим представлениям, должен был находиться зрительный зал.

Так и оказалось и, переступив порог, я едва не присвистнула. То ли это был своеобразный обман зрения, то ли здание изнутри было так спроектировано, но зал оказался неожиданно просторным и высоким — больше подходящим какой-нибудь опере, чем обычному театру. И вот здесь народу уже было значительно больше. Первой мое внимание привлекла разгневанная молодая женщина на сцене, которая что-то сердито выговаривала утомленной пожилой даме, одновременно тыча пальцем в свою ярко-красную юбку. Акустика в зале была такая, что гневные реплики можно было расслышать даже в дальних его уголках:

— Как можно было так ее подшить? Я вас спрашиваю — как?! Чтобы я растянулась на сцене прямо посреди действия?

— Мисс Уилфред...

— Если, по-вашему, это нормально, то выступайте сами! А я не желаю рисковать собственной шеей!

— Но, мисс Уилфред...

— Я так понимаю, наш дорогой директор наконец-то нашел мне дублершу?! Раз вы считаете, что можете больше не прислушиваться к моим словам!..

— Послушайте, мисс Уилфред...

— Слышать ничего не желаю! В этом театре отвратительно относятся к людям! Я немедленно увольняюсь!

— Дорогая, будьте снисходительны, — вступил новый голос. На этот раз знакомый — с первого ряда поднялся мистер Хогарт и направился к сцене, молитвенно прижимая руки к груди. — Маргарет, дорогая, уверен, это лишь недоразумение...

— Как это может быть недоразумением, если я сотню раз объясняла, как стоит подшить это платье? — не желала уступать позиций женщина и воинственно подбоченилась. — Или мое мнение теперь здесь совсем ничего не значит?

— Разумеется, значит, дорогая, — несколько утомленно возразил директор, а затем достал носовой платок и вытер им лоб. — Вы главное достояние нашего театра...

Говорил он, однако, без особого пыла, словно вовсе не пытался переубедить женщину. И мне показалось, что он делал это не оттого, что ему на самом деле было всё равно, а оттого, что подобную картину наблюдал не впервые и прекрасно знал дальнейшее развитие событий и, возможно, некоторые реплики. Присмотревшись повнимательнее, я убедилась в своей правоте — прочие присутствующие как ни в чем не бывало занимались своими делами, не обращая внимания на разгоревшийся скандал. Похоже, к подобным сценам они все были вполне привычны. Дирижер и музыканты в оркестровой яме перебирали ноты и негромко о чем-то советовались. На дальних рядах и балконах горничные продолжали уборку. Болезненного вида молодой мужчина с щегольского вида усиками сидел на стуле на сцене и скучающе наблюдал за спором. Мужчина был брюнетом и обладал, в общем-то, красивой наружностью, но его здорово портило выражение безграничного презрения ко всему окружающему миру на бледном, нездоровом лице. Еще несколько человек расположились в зале на первых рядах. Лиц я не видела, но подумала, что это тоже актеры. На задворках сцены время от времени появлялись рабочие, которые в данный момент были заняты тем, что налаживали освещение и устанавливали новые декорации.