— Не знаю, чем объяснить сие совпадение. Разве что имя здешней речке дано было в глубочайшей древности выходцами из державы Араамби. Они же и наши дальние пращуры.

— Наши пращуры не ящеры, наши пращуры мартышки.

— Что-что?

— К вопросу о происхождении видов живых существ.

Дожили! Крапчатый Бенг проникся выводами новейшей науки.

— А почему бы и нет? Опровергнуть творение мира Богом она не может: ровно так же, как и доказать...

— В таком случае, четыре-три.

За трапезой вы играете в игру, выдуманную Змеем для отучения тебя от дурной привычки: ссылаться без нужды на книги мудрецов и прочие старинные источники. Ибо учитель есть нечто другое, нежели справочник расхожих изречений. Тем более что Тагайчи этих заморских книг не читала. Так что здесь нет радости узнавания знакомых сочетаний слов — той, ради которой имеет смысл изъясняться цитатами. Значит, и тебе не годится прятаться за чужие речи, лишний раз указывать собеседнице на свою ученость.

Ты обещал воздерживаться. Получается с трудом. Правда, и у самого Крапчатого тоже. Ты раз-другой поймал его на цитатах, и он предложил подсчитывать, кто за день чаще собьется. Проигравший исполняет какое-нибудь желание победителя. Исключение сделано только для великих врачевателей прошлых веков: о них Тагайчи и сама иногда расспрашивает, а потому на их слова ссылаться можно.

Сегодня у тебя уже четыре очка убытка. Сейчас, в легком хмелю, Бенг что-то слишком быстро теряет набранное преимущество.

— Такие стишки не считаются! Это же не древняя мудрость.

— Кстати, откуда ты их взял?

— В Политехническом прочел, на плакате.

— Где?

— В музее. А что? Я там часто бываю, пока ты занят.

— Но зачем?

— Мне там некоторые махины нравятся. Водный велосипед, звукописный прибор... И еще кино. Там установка есть, ее по праздникам включают. Я однажды смотрел: как раз про мартышек.

— "Успехи современного естествознания"?

— Нет. То была картина из истории. "Царь Вингарский и Царица Обезьян".

— Будь по-твоему. А как насчет невозможности разумного доказательства создания либо не-создания мира Богом? Это из трактатов мастера Вайантани. И у Париги-Старшего нечто подобное было...

— Так они когда жили? Один двести лет назад, другой еще раньше! Они не про нынешнюю науку рассуждали, а про богословие.

— И что с того? Цитата есть цитата.

— Я не ее имел в виду.

— Благие намерения — не оправдание.

— А это, по-твоему, не цитата?

— Откуда?

— Из дневника Царского брата Каруибенга. Благие намеренья не оправданье тому, кто на деле допустит просчет: пускай ты задумал прекрасное зданье — перила в нем шатки, а крыша течет...

— И ты, конечно, помнишь, в которой из Палат служил сей муж?

— В Ученой... Тьфу, он же был лекарь!

— Вот именно. Тому-римбианг первого ранга. Не засчитывается.

— А это не его стихи! Он приводит выдержку из письма своего приятеля, а тот был из Земельной Палаты!

— Ну, хорошо. Будем считать, что разменялись. Вернемся к прежним цифрам. Только не говори мне, что и это тоже цитата, из учебника математики. Хотя, помнится, в исчислении непрерывных что-то подобное звучало...

Бенг смеется. Давненько не видал он тебя в столь далеком от суровости настроении.

Ты тоже не всегда предсказуем. Ибо полностью единообразное поведение исходило бы из уверенности в том, что мир вокруг также неизменен. Будто бы он тебе предлагает конечный и уже известный набор условий для действия. А это не так. Значит, и ты не можешь вести себя соразмерно обстоятельствам — и при этом оставаться вечно одинаковым. Чтобы быть равным себе, надобно всякий раз бывать чуточку больше себя...

— Госпожа Инари?

— Из речей ирианга Джангатэнауи, обращенных к ее свекрови. Сей почтенный музыкант склонен был к парадоксам.

— Пять-два!

Мир бывает разным, и вовсе не всегда это его разнообразие неприятно.

Например, вчера. Трое в операционной: ты, Ягондарра и барышня Ягукко. Толстокишечная непроходимость — один из наиболее нелюбимых тобою недугов, требующих хирургического вмешательства. И не потому, что операция эта как-то особенно сложна и трудоемка. Просто слишком часто при чревосечении выясняется, что процесс зашел уже слишком далеко. Опухоль, выросшая изначально в просвете кишки и перекрывшая его, уже дала отдаленные поражения — в печень, в лимфатические узлы. А значит, всё, что тебе остается, — лишь полумеры. Работа, может быть, занимательная для хирурга, но не дающая удовлетворения лекарю.

На этот раз было иначе. Сухопарый, но еще крепкий старичок жаловался на отсутствие стула и схваткообразные боли в течение пяти дней. Живот асимметричен и вздут. При исследовании на лучевой бочке — уровни жидкости в правых отделах брюшной полости, раздутые кишечные петли. Диагноз сомнений не вызывал. Опухоль действительно располагалась в толстой кишке, в селезеночном углу. Однако кишка растянута весьма умеренно, печень чистая, лимфатические узлы мягкие, не увеличены. Поистине, редкостная удача! Левосторонняя гемиколэктомия — вмешательство радикальное, могущее привести не только к разрешению непроходимости, но и избавить больного от опухоли. Хотя, безусловно, операция обширная, как правило, занимающая два с половиной — три часа.

Ты принимаешься выделять кишку, ассистенты — Ингаибенг и Тагайчи — споро включаются в работу. По ходу операции никаких задержек и помех. Сестра опытная: следя за ходом операции, вкладывает в протягиваемую тобой руку именно то, что требуется в данное мгновение. На всё, от начала разреза до ушивания раны, ушло час сорок минут. А ведь ты не желал уподобляться участникам парусных гонок. Скорее, наслаждался работой...

Крапчатый привык: от тебя не дождешься приятных мыслей, в обычном понимании подобающих для застолья. То ли дело — гемиколэктомия! У каждого свои радости. Простительно. Если бы не эта вчерашняя операция, ты, пожалуй, и не поддался бы на уговоры отметить день рожденья. Сам по себе твой возраст — давно уже не повод для радужных надежд, но еще и не причина гордиться долголетием...

— Дни рождения приятны в юности или в старости, но не в зрелые года. Царевна Нингри, редкостно вздорная девица. Шесть-два, к твоему сведению.

— Это ты сказал. Я намеревался ограничиться косвенной отсылкой. Пять-три.

— Так нечестно!

— Ты рассчитывал, что при трех очках в твою пользу я не стану тебя подлавливать?

— Я надеялся, что уж раз ты запасся на сегодня угощениями и лалабинской водкой, то хотя бы не станешь ныть. Ибо никак иначе я назвать это не могу: откровенное нытьё. Слишком стар для молодого, слишком юн для старика... Можешь царевича Лимбаури мне зачислить за четвертое очко — только, пожалуйста, не заводи эту мерзость снова!

— Не буду.

— Ты начал говорить об общей судьбе. Что ты под этим понимаешь?

По сути, всего лишь совпадения. Но не зря же говорят, что врачи — одни из самых суеверных людей на свете. Вот и ты чем дальше, тем больше склонен верить приметам.

Первая полостная операция. Для тебя, как и для большинства, это было воспаление отростка. За всю жизнь ты сделал их около полутора тысяч. В памяти остались самые сложные случаи — и тот, бывший больше восемнадцати лет назад.

Рыжеватый парнишка первого года призыва, из семьи мэйанских моряков, осевших в Кэраэнге после Чаморрской войны и тогда же пожалованных во дворянство. Не совсем типичная картина: боли, отдающие в поясницу. Но то, что живот надо "открывать", сомнений не вызывало.

Недаром говорят, что у рыжих всё не так, как у прочих людей. Необычность того случая выяснилась уже на операции: отросток уходил за слепую кишку и далее за брюшину. Ты провозился не менее четверти часа, прежде чем понял, что не сможешь вывести его в рану. Мастер Дангенбуанг спокойно ожидал твоего решения.

— Ретроперитонеальное расположение, — вымолвил ты наконец.

— Да. Отнюдь не самый простой отросток. Желаете продолжить сами, коллега?

Ты пожелал, хотя и сомневался в своих силах. Будь ты не столь упрям, а наставник твой не столь выдержан, покажи он лишь на минуту, что не верит в твой успех, — и память о первой операции навсегда связалась бы для тебя с горечью отступления. Этого не произошло. В тот раз Дангенбуанг не дал тебе ни одной словесной подсказки. Но действия его при ассистенции служили лучшим указанием и поддержкой. Первая твоя аппендэктомия оказалась ретроградной, ты потратил на нее чуть более часа. А выйдя из операционной, поймал одобрительный взгляд медсестры и понял, что гордишься собой до чрезвычайности. Это было даже важнее похвалы наставника и шутливого поздравления приятелей. Первый твой случай, более сложный, нежели у других, — значит, и победа более значима...

Нынешнее лето, Четвертая Ларбарская. Тагайчи с осторожностью погружает тупфер в рану, пытаясь вывихнуть отросток. Она не раз видела, как легко делаешь это ты, — но за все время, что вы работаете вместе, подобных спаек вам еще не попадалось. Ты слегка отводишь купол, мысленно сравнивши себя с безмозглою каракатицей: не предусмотрел.

Поступила худощавая молодая женщина. Ранее ничем не болела. Правда, рыжая... Случай обещал быть "школярским", и ты решил доверить дитяти первый отросток. Предугадать было едва ли возможно. Но сейчас ты виноват в том, как страшно Тагайчи.

Нижняя половина лица твоей ученицы скрыта под маской. Ты не можешь видеть, но представляешь: она слегка прикусывает нижнюю губу, принимая решение. Голос почти уверенный:

— Я не смогу его вывести. Надо делать ретроградно.

Для большинства ее слова звучали бы, как утверждение. Но тебе известно, что это вопрос. Вопрос, обращенный к тебе: "Я права?".

— Вы — оперирующий хирург, — отвечаешь ты.

В переводе с твоего языка на общепринятый сие звучало бы: "Верно! Молодец!".

Впрочем, дитя и так всё понимает. Отросток пережат, перевязан и отсечен, культя погружена. Теперь остается выделить его до верхушки и прошить брыжейку.

— Ловко вы, барышня Ягукко, справились, — замечает после мастерша Лакочи, операционная сестра. — Мастеру Чангадангу понравилось!

Чему больше радуется Тагайчи: собственному успеху или одобрению наставника? И чем так доволен ты сам?

— Ты хочешь быть хорошим учителем. Таким, какого она заслуживает. И отчаянно боишься, что не сумеешь. Оттого тебе опять стало так важно мнение ближних.

— Если сам я не могу выговорить тех добрых слов, которые нужны, то пусть их хотя бы скажет тот, у кого это получается.

— Тем паче, что со стороны сие слышать еще приятнее.

А кроме того — сходство обстоятельств. Никому не пожелаешь в первый раз столкнуться с подобными сложностями. Скверно, что ты заранее не продумал, как быть, что ты должен сказать и что предпринять как наставник, если этот тагайчин первый случай окажется слишком трудным для школярки. Но после, когда работа была сделана, и сделана правильно — чувство было такое, что иначе статься и не могло.

И надобно ли поминать об особой невезучести рыжих, если всё объясняется гораздо проще? Это же твоя ученица. У черепахи дитя — черепаха. Или, если угодно: ты же наставник барышни Тагайчи, а не чей-нибудь. Соразмерно Закону и совсем не удивительно, что учитель ей попался ровно с таким лекарским опытом, какой предстоит ей самой.

— Ты еще скажи, что уверовал в предопределение. Будто где-то у Бога заранее было решено, какова будет первая операция в судьбе у Гайчи, и с учетом этого ей уготован был подобающий мастер...

— Не замечал за тобою страсти записывать замыслы на будущее.

— Вот именно. Глупости всё это.

Змей укладывается поудобнее. Ему не составляет труда быть равным себе — и при том занимать всякий раз именно столько места, сколько ему захочется. Поднос с едою при его движении даже не покачнется.

— Счастье еще, что ты вслух при Тагайчи не помянул это суеверие насчет рыжих.

— Почему?

— Она, если ты забыл, и сама — рыжая...

— И что?

— Принялась бы думать, что не так в ее собственном теле. Или подозревать, будто ее присутствие приносит неудачу. Или еще что-нибудь подобное.

— Ты полагаешь, она от меня впервые услышала бы об этом поверье?

— Я не исключаю, что да. Здесь, в Мэйане, рыжих гораздо больше, чем в Аранде. И вряд ли их считают за каких-то неправильных людей.

— Тем более странно было бы ей вдруг уверовать в правоту восточного предрассудка. Да и словом этим по-мэйански называют самый широкий выбор оттенков: от соломенного до темно-каштанового. Молодой Мумлачи — "рыжий", и Харрунга из ОТБ тоже "рыжий".

— Но она-то и вправду рыжая!

— Если бы мы с тобой распознали у нее признаки недуга — разумеется, я тотчас же сообщил бы ей.

— Да она не знает про твои чудеса!

— Ты уверен, что еще не знает?

— Уверен. Иначе бы она уже тебя расспросила.

Ты не весь сводишься к Царскому родству. По причине, что у тебя есть еще Змей. "Наши с тобою чудеса, Крапчатый", — хотел ты поправить его только что. К счастью, удержался. Хотел бы ты думать о себе: такой же врач, как другие, быть может, чуть более опытный, ибо раньше начал учиться. Такой же человек, как и все, просто издерганный собственной въедливостью. Усталый, что и естественно для мужчины на пятом десятке лет. Чуть сильнее, в сравнении с остальными, сосредоточенный на своей работе. Причиною тому твои же ошибки — ибо ты много лет назад сам себя лишил прочих сторон жизни. Включая семью, дружеский круг, возможность обитать в родных местах...

И так далее. Богатейший набор поводов для нытья. Для самой постыдной жалости к собственной особе. Постыдной и вполне предательской, если вспомнить, что Бог твой — вот он, тут, по другую сторону подноса с угощениями и водкой.

Нет, Лингарраи. Ты не отрекаешься от Бенга, пока молчишь о нем. И ты совсем не считаешь себя одиноким. Наоборот, ты слишком избалован своим Крапчатым Змеем, слишком "самодостаточен" — то есть слишком привык к этой внутренней беседе, где тебя принимают таким, каков ты есть. Отсюда и трудности в общении с внешним миром, даже с теми людьми, кто тебе дорог.

Но приходит время, и ты понимаешь, что можешь разделить с человеком, новым в твоей судьбе, все твои сокровища. Для тебя несомненно: они того заслуживают. И человек, и то, что есть у тебя. Вопрос лишь в сроках и средствах.

— Кажется, это еще одна отсылка к кому-то из мудрецов. Что отдал, то твое, чем не пожелал поделиться, то чужое. Отдать то, что на самом деле считаешь своим. Не из области мерзости, а то, за что ты держишься сам, чем гордишься. Сделать это постепенно, чтобы не напугать...

— Главным образом, чтобы не ошарашить дитя тем, насколько ты сам боишься раскрываться. Покажешь эту боязнь, не ровен час, еще заразишь ею, — и получишь по заслугам, когда от тебя тоже начнут прятаться. "Мастер Чангаданг не любит откровенностей..." И винить-то будет некого, кроме себя же.