Сейчас другое тревожит — что происходит в Храмовой Лощине. Она уверена в своем соглядатае, но возможностей у него мало. Вот если уговорить следить и монахов... Но это может сделать только один человек.
Застала его не дома — в казначействе, он сейчас из палат управления не выбирался. Женщину из квартала развлечений туда в жизни бы не пропустили саму по себе, пришлось уговаривать охранника и одного из секретарей передать просьбу. Вновь повезло — пригласили внутрь, в длинную скучную комнату для просителей.
Кэраи нескоро, но вышел. Сидела, ждала, любопытные взгляды вызывали одно равнодушие — а ведь то один, то другой чиновник подглядывали в дверную щель, то якобы невзначай быстро-быстро проходили по залу. Раньше бы гадала, что все они думают.
Вышел, собранный, холодный, как последний месяц зимы. Изменился — напряженное лицо, усталое, и вроде нездоровится ко всему прочему. Сторонний человек не заметит: очень старается не показывать уязвимости.
— Снова ты... С чем на сей раз? — тронул застежку у горла, похоже, бездумно. Будто что шею сдавило.
Лайэнэ быстро поднялась, поклонилась.
— Идем, — провел ее в маленькую комнатку сбоку, там никого не было. — Я слушаю.
— Мы разговаривали с... — запнулась — неуместно прозвучит имя здесь, среди бесконечных бумаг и чиновников, таких же одинаковых и бесчисленных. — Тем, из-за кого я приходила раньше. Разговаривали о Тайрену. Он... по-прежнему интересует... его.
Тяжелый взгляд, под таким головы не поднимешь. И опять этот жест.
— Я отослал мальчика, что ты еще хочешь? — спросил, явно сдерживая раздражение. Со стороны не заметить, но ее учили. — Думаешь, Энори проникнет в храмовый комплекс? Он, по-твоему, всемогущий?
— Нет, он туда не войдет. Но ребенка можно выманить.
— И об этом я думал. За Тайрену смотрят и не выпустят никуда.
— Дети очень шустрые и умеют уходить от надзора.
— Дворовые сорванцы, но не болезненные из богатого дома.
— За нами, девочками, тоже был сильный надзор, и мы ухитрялись...
— С него глаз не спустят и не выпустят с территории храма. И не дадут подойти к нему никому чужому вдобавок. Довольна?
Лайэнэ замялась на миг, и Кэраи тут же заметил ее сомнение. Думала, велит уходить, но он все еще сдерживался, он спросил:
— Я понял твой страх и услышал твои слова. Можешь объяснить внятно, чего ты еще хочешь?
— Если вы поговорите с настоятелем, объяснив ему всё...
— А настоятель мне ответит, что ни одна нечисть не сможет проникнуть в храм, и предложит сделать для мальчика ровно то, что уже предложил я, разве что молитв побольше прочтет, — в голосе Кэраи все еще звучало раздражение, но ей почудилась и насмешка. — Это всё?
Собрать мысли воедино не удавалось.
— Я не знаю, что еще сказать... Я уже просила поверить мне, но о такой вере, от сердца, не просят, она или есть, или нет. Именно вы, а не я, слабая глупая женщина, сможете понять, куда и как он захочет ударить. А он не простит, и вы, и я это знаем.
— С чего ты взяла, что он опасен для мальчика? Все же Тайрену он можно сказать воспитывал, наверное, и любил, — в голосе Кэраи Лайэнэ почудились нехорошие нотки, словно вопрос был с подтекстом.
— На это, господин, мне нечего ответить.
— А он тебе не говорил, с чего бы вообще решил поселиться в городе? — вскользь спросил Кэраи, и сам себя оборвал. — Хотя это уже неважно...
Разговор был окончен, настаивать на продолжении не стоило. Каким бы вежливым ни был человек перед ней, он опасен. Да еще и натянут, как струна, мало ли что может ее оборвать. Нет ему сейчас дела до племянника, долг исполнен, чего еще больше?
Лайэнэ низко поклонилась. И без того злоупотребила терпением.
— Подожди, — Кэраи удержал ее, чуть коснувшись рукава. — Ты очень испугана. Весь дом увешала амулетами? Я дам тебе охрану, если хочешь.
— О, нет, благодарю вас, но нет, — краешком губ улыбнулась Лайэнэ. — Разве что пару монахов, но они и я несовместимы, а мимо остальных он пройдет легко, если захочет.
Вновь поклонилась. Не поворачиваясь спиной, шагнула к порогу.
В ушах зазвучали слова, голос, который мечтала бы позабыть; и слова эти были несправедливы и ядовиты:
"Так хочешь защитить мальчика... Но тянется он — ко мне, а не к родному отцу. От того за всю жизнь не услышал доброго слова. И от господина Кэраи слышал лишь то, что помогло бы завоевать доверие, Тайрену же наследник Дома. Эти люди даже не знают, какой он и на что способен. Разве им был нужен сам мальчик?"
Глава
Оюми проснулся от стука в дверь — гонец доставил письмо. Это было... любопытно, а то и тревожно. Кому он нужен зимой в загородном поместье? Разве что плохо с отцом...
На письме не стояло печати. Нехорошо стало. Среди ночи является вестник...
Оюми поспешно развернул сложенный трубочкой лист бумаги.
— Что-то с господином Ичи? — встревоженная жена, придерживая наспех запахнутое ночное одеяние, стояла в дверях.
— Нет, не с отцом. Это... касается Истэ. Сестры...
— Но она же... мертва...
— Прочти, — подал жене листок. Пробежав глазами по строчкам, она спросила неуверенно:
— Ты поедешь? Сам знаешь, сейчас неспокойно, и эти слухи...
— Вот эта встреча их и развеет. Ты же не думаешь, будто я не смогу узнать сестру?
Подумав, добавил:
— Поеду к мосту через Черный ручей, так будет вернее всего. Она как раз доберется.
— Ночью поедешь?
— Уже скоро рассвет.
Женщина подошла к мужу, положила ладонь на его руку, худую, привыкшую не к сабле, а к кисти:
— Мне так жаль. Снова пойдут разговоры, так хотелось про это забыть...
Оюми уже собрался, чересчур поспешно — жене пришлось поправлять ему воротник и перевязывать пояс; уже на пороге неуверенно обернулся:
— Ты не веришь, что она может быть жива?
— Нет, не верю, — женщина покачала головой. — Ты ее очень любил, я знаю, но столько лет... ее оплакала вся Хинаи, зачем бы нам всем так долго лгали?
— Я ее очень любил, хоть мы были такими разными, — он приложил палец ко лбу, как всегда при глубоких раздумьях: — Но Истэ уродилась отчаянной... мне казалось, они подходят друг другу. И все же когда речь идет о моей сестре, я ни в чем не уверен.
— Не дай себя провести, — повторила жена.
— Об этом не беспокойся...
**
Теплая, слишком тяжелая юбка краем обмела ступени, бесшумно — это шелковые ткани шуршали бы. Жаль, что дорожная одежда ее не столь хороша, как зимние наряды городских модниц, Истэ не хотела бы показаться брату нуждающейся. Качнула головой — зато хороша прическа, первое, что красит женщину.
Нет, чепуха, не о том она думает... о главном думать не хочется.
Спустилась во двор, оглянулась — ни звука, ни огонька в доме, а небо еще пепельно-серое. Как тут обманчиво-мирно. К тому времени, как доберется до города, совсем рассветет. Дочери спали; как их оставить?! Уже были две встречи, и каждый раз сердце переворачивалось, тяжелело — не в последний ли раз видит? Энори привел старую женщину с добрым лицом, верно, какую-то няньку. Она в общем понравилась бы Истэ, в другое время — сейчас и сама Опора-Ахэрээну не пришлась бы по душе.
Хмурые носильщики ждали, не слишком аккуратно одетые, всклокоченные, может, и вовсе бродяги, нанятые за гроши. Хотя вряд ли завезут в дурное место — для этого не стоило все это затевать.
Но вот дочери...
Миновали один квартал предместья, перед вторым скучала обычная стража. За их спинами вдалеке виднелись городские стены, вот уж куда не надо пока. Мимо Истэ по дороге тек ручеек народа, чаще с большими корзинами за плечами — собирались что-то продать. Одни оживленно болтали с попутчиками, другие шагали хмурые, но такие уверенные.
Истэ же не дышала, пока проезжали мимо стражников, и не запомнила, что сказал им главный среди ее носильщиков. Натянуто улыбнулась, когда с беглой проверкой глянули внутрь. Ничего интересного — простой дощатый короб, грубо покрашенный, в таких ездят дочери и жены мелких чиновников или бедных торговцев.
Стража позади... можно выдохнуть.
— Стойте.
Снова остановилось дыхание.
Она почти не сомневалась, чьи люди ее задержали, хотя Энори говорил, что его нет сейчас в городе. С легким злорадством подумала — и он не всеведущ! — еще бы ее судьба не зависела от этой ошибки.
Отчаянно размышляла, вертела кольца на пальцах; что бы такого сказать? По закону она преступница, но Тагари дал им уехать, хоть и запретив возвращаться. Лишь бы увидеть его, она сумеет уговорить. Про ее встречи с другими узнают наверняка, но тут ответ легкий: искала способ.
Простые деревянные заборы сменились нарядными крашеными, затем начались каменные ограждения, сухие плети дикого винограда, вьюнок и плющ обвивали их, мрачно зеленели туя и можжевельник. Добрались до богатых кварталов. Тут возникла небольшая заминка в пути: на одной из небольших площадей собрался народ. Ритмичный металлический звон, рокот небольших барабанчиков, голоса. Истэ невольно выглянула в окно. Так и есть, представление. Верно, какая-то модная сейчас труппа, из дорогих — простонародье сюда не впустят, для них площадки попроще.
Девочки-танцовщицы, видно, еще ученицы, кружились, и с ними кружились розово-алые юбки, на снегу — как цветы. И такие же уязвимые артистки были с виду, легко одетые, но, похоже не мерзли. Блестящие ножи с алыми кистями на рукояти взлетали слаженно, звенели бубенчики. Зрители были довольны, и сидевшие сбоку две женщины в черном и красном — наставницы, видимо — тоже кивали одобрительно.
Танцовщицы порхали, будто не люди — куклы на ниточках, которым не обязательно стоять на земле. Истэ на миг ощутила и себя такой куклой, даже заболело запястье, словно врезалась в него нитка или веревка. Откинулась внутрь носилок, но слышала музыку все время, пока огибали площадку.
Девочки танцевали.
Высокий человек с неприятным рябым лицом помог ей выбраться наружу, провел по ступеням в полузабытый дом-ракушку. Плечом ощущала незримое присутствие стража. Малиновая повязка на голове, знак — рысь... Так и не научилась считать его своим, и, выходит, правильно.
На щеках ее и на лбу кожу стянуло — обветрела в дороге. Лишь бы не покраснела, несмотря на осветляющие притирания. Решит еще, что кровь бросилась в лицо от стыда или страха.
Провожатый мельком глянул на нее и велел глубже надвинуть капюшон, она поколебалась, но исполнила.
Дверь отворил смутно знакомый мужчина... эти совиные глаза, рыжеватые волосы... напряглась, но он смотрел равнодушно, и равнодушие это не казалось деланным.
Встречные слуги слегка кланялись Истэ, как незнакомой гостье, чье положение непонятно. Да, ее здесь не признали... может и к лучшему.
Еще одна встреча, опять с человеком, которого рада бы вовсе не видеть. Знала — он не любит ее, никогда ей не доверял. Даже на свадьбе брата смотрел на невесту так, словно хотел вмешаться и немедленно прекратить обряд. Совсем молодой был тогда, а глаза уже ледяные.
Если бы он не уехал, остался в Хинаи, вряд ли Истэ удался бы побег. Почему-то кажется, ни до какого побега просто бы не дошло, он бы избавился от жены старшего брата раньше. Нет, не обязательно убивать, но можно так опозорить, что в самой захудалой хижине не позволят ступить на порог. Он бы нашел, как, и был бы этому рад.
Вдохнула глубже, задержала дыхание — издевка судьбы, в этом доме пахнет полынью и чабрецом, волей и ее, Истэ, юностью — выросла в загородном поместье...
...А может, она все это придумала — после того, как ее предал воспитанник, как повинуясь непонятному зову она вернулась на родину и оказалась в ловушке. Теперь вот смотрит в это ледяное лицо, полное ненависти, и кажется — так было всегда.
А Энори иначе смотрел, ему-то с чего ненавидеть Истэ...
Воистину, в эту поездку ей выпало не только вспоминать старое, но и удивляться новому. Сперва Энори, теперь вот Кэраи. В отличие от лесного найденыша, он изменился не так уж сильно, но словно всю душу выстудили у него зимние ветры. А ее страх понемногу сменялся злостью. Наваждение сюда привело, что же себя обманывать, — злая чужая сила; но теперь она просто обязана победить. Теряться нельзя, и нельзя быть робкой. Ради своих дочерей. Если погибнет мать, их в лучшем случае — если весьма повезет — ждет судьба тех танцовщиц.
А Кэраи хорошо устроился, ей самой в прежние годы дом-ракушка нравился куда больше неуклюжего, массивного родового гнезда Таэна. Преувеличенно-напоказ осмотрелась, лишь бы не встречаться взглядом с хозяином. Неторопливо повернулась к окну, держась прямо — он не должен заметить ее страх. Запоздало сообразила — решит, что она лжет и прячет глаза, тогда посмотрела прямо на него с холодной улыбкой — дружелюбию все равно не поверит. Провела пальцем по головкам цветов — высокий букет из неизвестных ей бессмертников был сухим, ничем не пах.
— Все такая же щеголиха, — сказал Кэраи, и ей почудилась насмешка в голосе. Поняла, убрала руку быстрее, чем успела подумать. Заметил дешевые кольца... Но что делать, если без них руки кажутся неухоженными, а те немногие дорогие, что были, не стоило брать в дальний путь?
— Зачем ты приехала?
— К сыну. И не поднимай бровь, я все-таки мать.
Он может знать и про моих дочерей, подумала запоздало. Тогда все погибло, я буду воском в его руках.
— Отойди от окна и сядь, — велел он.
— Боишься, нарушу порядок в твоей комнате? Сразу видно, тут мало жизни. В снежном сугробе и то уютней. Будь у тебя дети...
Она играла с огнем, но он не отозвался никак: то ли про девочек не знал, то ли решил ударить внезапно.
Ожидаемые вопросы Кэраи, с кем она уже виделась, показались Истэ заданными лишь для вида — через своих людей он явно рассчитывал все разузнать быстрее. А вот кто помог ей устроиться и где, интересовало всерьез, и это уже было страшно. Уверенность, едва ли не надменность вновь показалась лучшей защитой:
— Я могу многое рассказать, но не тебе. Будто не знаю, как у таких, как ты, делаются дела — виновным оказаться куда проще, чем оправданным.
Вряд ли он посмеет что-то выведывать у нее силой. Хотя много воды утекло, и Кэраи не прежний, и она уже не первая дама провинции, защищенная своим положением. Но если вести себя униженно-робко, с ней и поступят, как с простой горожанкой.
Свадьбу сыграли в конце месяца Хаши-Выдры, первого летнего. Невеста была бесспорно красивой, хоть Кэраи нравились девушки более утонченные. А жених... красавцем его от души не назвали бы, но выглядел он несомненно достойно, внушительно. Кровь поколений, правящих этой землей.
Сильно пахло розами и левкоями, звенели височные золотые подвески невесты, переливались красно-белые свадебные одеяния молодоженов. Много добрых пожеланий звучало.
Когда раскинули крашеные деревянные таблички, чтобы узнать, какая судьба ждет новобрачную, она так побледнела... А ведь в этой полушуточной забаве не было ни одного дурного знака. Ей выпала "любовь". Что выпало брату, Кэраи не помнил. Вскоре после этого он уехал в Столицу. А еще через два года сбежала сама Истэ. По взаимной любви.
