Красный рассвет

— Будем искать, — буркнул я. — А то выходит, что я тут зря сижу.

Наш разговор прервал далекий, заунывный вой сирен. Вокруг теплый солнечный день, пальмы, виноградники и этот вой кажется чужеродным, невозможным. Я сперва подумал, что это ошибка, учебная тревога. Но вой не затихает, он разносится над городом, над притихшим портом, над старой крепостью на горе.

— Caramba! — прошептал побледневший Мигель. Он смотрел на истребитель, а в глазах застыла мука. — Рeroporqué

— Хосе... бегом... автостартер! — я вкарабкался в кабину, быстро пристегнул ремни. Ждать каких-то указаний мне не от кого. Да и незачем.

Быстро набрал высоту две тысячи метров. Внизу проплывает город. Отсюда он виден как на ладони. Тихий спокойный, красивый, беззащитный. Он похож на мозаику теплого цвета. Рыжеватый и коричневый это цвет черепицы крыш, светло-серый и песочный — это цвет камня. На горе высятся стены старинной крепости. Поставленная в старину для защиты горда, сейчас она бессильна. Севернее здоровенная круглая махина, в центре желтый круг арены. Это городская плаза Plazadetoros. Ориентироваться тут легко и просто. Вот подо мной порт. Несколько судов стоят у причала. Один отходит и за ним тянется белый пенный след. Вот начинается золотистая полоска пляжа, торчат пальмы, отбрасывая на песок тень. Вижу нескольких загорающих. Купальщиков не видно — все же начало весны, не самое лучшее время. Зато в море множество рыбачьих лодок.

Зачем я здесь? Кому понадобилось нарушить солнечную красоту этого райского уголка? Я крутил головой, постоянно отслеживая температуру масла. Обороты прибрал, даю не больше тысячи семисот, оттого самолет кажется тяжелым, неуклюжим. Но и масло в норме. Я уже летел под самыми облаками — высота две триста. По прежнему никого. Город остался позади. Мой путь пролегал на север, вдоль шоссе, в сторону Валенсии.

Самолет появился впереди слева . Он был чуть ниже, и я не сразу заметил его необычный горбатый силуэт. Странная, удивительная машинка, поначалу даже и не понял что это такое. Два мотора под крыльями, мотор в носу, чудной хвост...

Самолет приблизился и стали видны белые косые кресты на крыльях, андреевский крест на руле направления. Фашист. Вот из-за кого выли сирены в городе. Атаковать на встречных курсах уже не получалось — не успевал. Тогда я чуток подвернул, проскакивая у него под брюхом, и резко потянул вверх. Вражеский аппаратпронесся вверху и я увидел, что коки моторов у него красные, а на крыльях снизу нарисованы черные круги. Похоже на итальянца, это они любили делать таких трехмоторных уродцев. Развернувшисьполупетлей, я вновь опустил нос, заходя сзади снизу, догоняя. Только бы выдержал двигатель...

Меня увидели. Гондола бомбардировщика запестрела вспышками и в мою сторону потянулись малиновые пунктиры трассирующих пуль. Прошли в очень неприятной близости, заставив немного отработать педалью. Мне стрелять было еще рано — до врага метров пятьсот. Жаль, что сведение пулеметов уже переставлено, а то уже мог бы огрызаться. Вражеская машина вдруг задрала нос, потянула к облакам. Огонь из гондолы прекратился, видимо я ушел в мертвую зону.

До противника метров двести. Я сильно ниже, вражеский летчик тянет вверх и стрелок никак не может до меня дотянутся из пулемета. Мой 'Ишачок' практически под врагом, но масло на уже максималке, пора снижать обороты. Фашист уже добрался до облаков, ему осталось метро сто, и я резко потянулистребитель вверх. Вынес прицел прямо перед светлым брюхом итальянца, зажал гашетки.

— Т-р-р-р. — 'Шкасы' затрещали, выплевывая десятки пуль. Они таяли бесследно, трассеров в ленте не было, но я четко видел попадания. Резко дернулся и замер, уже почти поймавший меня пулемет из гондолы, я целился в нее и должен, обязан был попасть. Вражеский самолет вздрогнул, но летел, а я стрелял, рискуя расплавить стволы.

Бомбардировщик оказался близко, пришлось тянуть ручку сильнее, избегая столкновения и тут, словно какой-то великан ухватив моего 'Ишачка' за крыло, швырнул его прочь. Земля и небо завертелись, меняясь местами, и меня то вдавливало в сиденье, то болтало на ремнях. Наконец далось вывести машину из штопора. Прибрав газ, и остужая мотор, я зашарил глазами по небу, ища противника.

Но его не было. Фашист канул в облака, растворился в них, сделав поиски бесполезными. Я сделал широкий вираж, затем второй. Никто не появился. Вверху сплошные серые облака, внизу пополам синее море и светлый, украшенный строениями берег. Я вновь оказался над Аликанте, над его северной окраиной. Как-то очень быстро, я же вроде за бомбардировщиком не долг гнался?

А он снова выскочил из облаков. Южнее, прямо над городом, оставляя за хвостом густой черный след. Сердце у меня екнуло, застучало радостным ритмом, а на лицо наползла дурацкая улыбка. Я подбил этого гада, правильно все рассчитав и сделав. И теперь он горит и шансов уйти практически никаких. Надо только все грамотно закончить. Сделать красивый эндшпиль!

Поврежденная машина сильно потеряла в скорости, шла с небольшим креном, а ее левый мотор темнел неподвижными лопастями винтов. Но ее экипаж еще боролся. Едва я подобрался ближе, как вражеский пилот лихо, словно заправский истребитель, стал пикировать к земле. Я бросился следом. Нагнал уже за городом, когда фашист уже вышел из пике, врезал ему еще разок из пулеметов и быстро проскочил вперед, и сразу ушел вверх. Азарт захлестывал, меня трясло от возбуждения и эйфории.

Новая атака. Вражеская машина летела низко над землей, буквально над верхушками деревьев. Боясь заднего стрелка, я начал стрельбу издалека, поливая самолет короткими очередями. Левый пулемет вдруг заклинило, и истребитель при стрельбе, стало уводить вправо. Я пытался целиться в кабину верхнего стрелка, но трассеров не видел, попаданий тоже, и от этого злился. Казалось, что моя стрельба не приносит результатов, но правый мотор итальянца вдруг выплюнул клуб дыма. Бомбардировщик резко замедлился, и я снова проскочил вперед, едва не снеся врагу киль.

Новой атаки делать не пришлось. Когда я развернулся, итальянец медленно летел над оливковой рощей. Он снес верхушки крайних деревьев, и заскользил по полю,подняв громадное облако пыли и, наконец, замер. Сделав над поверженным противником победный вираж, я полетел к аэродрому...

...Через три часа я стоял на этом самом поле, изучая поверженного гиганта. День уже клонился к закату и солнце играло на битом плексигласе, золотило ее желто-зеленый бок. Машину уже облепили многочисленные бездельники из города, которым нетерпелось поглазеть на сбитого фашиста. К толпе всевозможных революционеров, милиционеров и просто республиканцев добавились корреспонденты. Человеческий гвалт разбавлялся стрекотом камеры, вспышки фотоаппаратов били по глазам. Повышенное внимание меня раздражало, зато Хосе и Энрико, а особенно Мигель, купались в лучах славы. Ведь победа наполовину принадлежала коллективу мастерских, сумевших починить самолет и подготовить его к полету. А я, получается, мимо пролетал...

Впрочем, это было не важно. Я обошел поверженный самолет,потом залез в разбитую кабину летчика. В ней пахло странно, иначе чем моем самолете. В 'Ишачке' было больше ветра, больше свободы. А здесь смешались в кучу сотни запахов: клеенки от обтяжки пилотских сидений, запах бензина из простреленных баков, запах плексигласа, запах вспаханной самолетом земли и густой, неприятный запах крови. Штурман бомбардировщика оказался ранен и умер вскоре после посадки. Сейчас он лежал рядом с машиной, накрытый изодранным парашютом, а пол был заляпан его кровью. В кабину стрелков я не полез. Оттуда тянуло кровью, дерьмом и блевотиной. Стрелки погибли еще в воздухе, и при посадке их перемололо в фарш и частично раскидало по полю вместе с остатками гондолы...

Сожаления к ним я не чувствовал. Повезло бы им, и лежал бы я сейчас обугленным куском мяса, среди обгорелых обломков 'Ишачка'. Но им не повезло. Подошел Мигель. Сияющий как начищенный пятак, он вновь обозрел поверженный бомбардировщик. Восторженно поцокал языком и разродился длинной, ликующей, но малопонятной, фразой. Смысла я не понял, а Хосе поблизости не оказалось. Это было неважно — восторги и поздравления не утихали с момента моего приземления. Воздушный бой видел весь город. Видел появление бомбардировщика, видел мои атаки и слышал пулеметный треск, видел драп врага и мою погоню. Я был несомненным победителем, но почести оказались чересчур горячи. Восторженная толпа, от избытка чувств, меня едва не растерзала.

И все из-за какого-то итальянского бомбардировщика. Новейшая машина, недавно перелетевшая в Испанию, на Болеарские острова, и так неудачно наткнувшаяся на меня — наверное, единственный истребителя в этой части Испании. Как итог три трупа, один пленный и пробитая пулями, разбитая машина. Правда, с нее еще может быть толк. Я подошел к головному, установленному в носу машины двигателю, нагнулся, рассматривая измятый посадкой низ капота. Запыленный, залитый черным маслом.

— Мигель, а вот и решение моей проблемы. Маслорадиатор. Снять отсюда и поставить на 'Ишачок'. Сложно, конечно, но вы же справитесь, да?

Мигель, замер на полуслове, лихорадочно обдумывая. Задрал глаза вверх, прикидывая, зашевелил губами, что-то считая. Затем улыбнулся и выдал коротко.

— Hazlo!

Он засуетился у вражеского самолета, кикнул Хосе, чтобы принес из сумки инструменты. Ему, как истинному технарю, не терпелось приступить к интересной, а главное нужной работе. А я уже был далеко от его проблем. У меня некстати разболелась нога. Я думал, что не буду сегодня тащиться к Софии через полгорода. Что как-то не хочется, чтобы в меня сова стреляли. Пусть ночует у меня. Я что, герой я или нет?

Свежий ветер гнал от моря редкие пушистые облака, трепал республиканские знамена на высоких флагштоках у диспетчерской. За исключением облаков, погода была идеальной, практически миллион на миллион. В такую приятно летать. Парить подобно птице, рассматривая с высоты такую большую и такую красивую землю...

Однако мнелететь не хотелось. За последние дни я привык к уюту, к спокойной размеренной жизни. Чтобы засыпать, чувствуя под рукой мягкое женское тело, просыпаясь утром выпивать чашечку ароматного кофе. Под Мадридом с комфортом будет куда хуже.

Самолет готов к взлету.В лучах солнца свежевыкрашенный, с отполированными боками 'Ишачок' сверкал как свежее отчеканенный пятак, казался новенькой, красивой игрушкой. И новенького в нем было много.Но главное скрывалось за отверстием внизу передней части капота. За ним, связанный тоннелем воздуховода, стоял маслорадиатор, снятый с итальянской 'Савои'. Не знаю, каких трудов стоило его туда запихнуть, но видимо изрядных. Мигелю и его работникам пришлось ударно потрудиться — машину дорабатывали пять суток. Непрерывно, в три смены. И они справились.На борту уже нарисовали опозновательные знаки республиканских ВВС — хвост украшал красно-желто-фиолетовый триколор, оконцовки крыльев широкие красные полосы. Но борту черной краской выведен номер — 18. Это,наверное, происки Мигеля, уж он-то наверняка знал, сколько истребителей оставалось в эскадрилье Колесникова, и сколько их теперь будет.

Провожать меня собралось много народу: синие робы рабочих разбавляли женские одежды, носились неугомонные дети. Там, в будущем, мои похороны наверное собрали десятка два человек. Может даже меньше, кому я там был нужен кроме родителей исестры. А здесь десятки людей сами пришли проводить меня на войну. Их здесь было человек двести и такое количество приятно льстило. Я не улетал, ждал Мигеля. Он накануне выгрыз из меня обещание не улетать не попрощавшись, а сам где-то задерживался.

Наконец, прямо по рулежке, к 'Ишачку' подъехала черная, сверкающая машина. Из нее вышли Мигель и какой-то невосокий, лысоватый мужик, в военном френче, перечеркнутый ремнями портупеи. Толпа встретила собравшихся обрадованным гулом, и я решил, что этот мужичок здешнее начальство.

Так и оказалось. Мужик стал сходу сыпать лозунгами, толпа зарукоплескала. Хосе, стоя позади, тихо, чтобы слышал один я, переводил речь начальства, а я пытался сдержать зевоту. Вот же Мигель, гад. Подкузьмил. Так давно бы уже улетел, а приходиться торчать на очередном митинге. Революционеры, мать их ети...

Виновник моего негодования хитро улыбался. Он уже видимо заготовил какую-то пакость и теперь ждал подходящего момента.

— Мы все видели замечательный пример революционного мужества, — Хосе говорил тихо, и мне казалось, что он сам смеется с тех слов, что приходится переводить.— Пример революционной самоотверженности! Пример вдохновляющий на подвиги. Я сам видел это, как и все вы. Я смотрел и плакал от радости. Видно, что наши труды, наши пот и кровь, дают плоды урожая грядущей победы! Наши жертвы не напрасны...

— И как руководитель (чего) я не хочу оставить без внимания подвиг нашего интернационального друга. От имени всех жителей нашего города, я хочу вручить ему подарок достойный его поступка.

С этими словами начальник достал из салона завернутый в зленную ткань сверток и передал мне. Толпа подалась вперед, дыша мне в затылок. Всем не терпелось разглядеть подробности.

С волнением я развернул легкую ткань и мысленно охнул, увидев большую, обшитую замшей кобуру. Расстегнул и не веря своим глазам, достал их нее тяжелый, вороненый пистолет.

— Товарищу Алексу от жителей Аликанте, — закричал лысоватый и толпа восторженно взревела.

Я вполне разделял их чувства, потому что меня сейчас захватило дух. Я держал в руках настоящий 'Маузер'. Тяжелый, черный, украшенный на боку золотистой пластинкой с надписью. Настоящий 'Маузер'!

— Охренеть, — сказал я. — Хосе, это не переводи.

Его вид ласкал взгляд, и меньше всего на свете мне сейчас хотелось убирать его обратно в кобуру. Шикарнаяигрушка.

Как-то оно не очень у меня с изменением истории. Уже месяц обитаю в прошлом и никаких подвижек. Причем, даже предпосылок никаких. Хотя откуда им взяться? Сложно из Испании менять мировую политику. Вдвойне сложнее, если при этом находишься на незначительных должностях и лишен возможности влиять на власть имущих. И невозможно ее менять, если ничего дня этого не делать...

У меня пока получался третий вариант. Впрочем, я по этому поводу особо не переживал. Сначала нужно освоиться, вскарабкаться хоть немного повыше, а потом уже можно и вещать. Причем сорок раз обдумать, прежде чем открывать рот... А то быстренько превращусь в аналог Кассанды, адаптированный под современные реалии. Это который с дыркой в затылке.

Собственно, влиять на события в настоящий момент было невозможно. Сейчас все внимание притянулось к события происходящим северо-восточнее Мадрида. Там стороны перемалывали друг друга, стирая артиллерийским огнем деревни вместе с войсками, щедро, словно семенной пшеницей, засеивая землю пулями. Они убивали друг друга, ползая по рыжей, раскисшей от непогоды земле, дрожа под холодным, мокрым ветром, стоя по колено в воде в залитых траншеях. Дороги были забиты отходящими санитарными конвоями и подходящими воинскими колоннами. Война требовала жертв. Война уже раскрутила мясорубку, которую потом громко назовут Гвадалахарская операция.