День курсанта

Чтобы курсант сам, добровольно, нашел еду, и её нес сдавать! Это только в тех фильмах, которые показывали в сельских клубах.

С первых дней нахождения в армии, понимаешь, что еда — это жизнь, и ее много не бывает, точно также как и сигарет.

А, курить от нервного напряжения, хотелось очень сильно. Прямо, выворачивало, аж, так курить хотелось. Не говоря уже про уши, те давно пылали и опухли, как будто в детстве на день рождения, пришедшие друзья тебя поздравить, надергали их. По количеству прожитых лет. А, когда я стану стариком, и мне будет сорок лет, пришедшие старички-друзья, оторвут мне уши?

Какая дрянь посещает мою голову, когда страшно! Это только у меня, или у всех?

А в Афгане, когда страшно, в бою, тоже дребедень, не относящееся к делу, тоже засоряет мозг?

Вот, Олег, разогнулся, подергал навесной замок, тот держался. Олег поднял большой палец вверх и махнул рукой.

Так как вещмешок был тяжелый, а я самый рослый и тяжелый, то, решил, мешок потащу я сам.

Плац перебегали в обратном порядке. Сначала Олег, потом Гурыч. Я — замыкающий.

Они быстро, снова перекрывая мировые рекорды по бегу в сапогах, пересекли плац.

Взвалил на спину мешок. Тут же банки впились в спину, больно! Тяжело! Погоны мнутся! Наклонился, поправил мешок, чтобы был повыше, стараясь не разгибаться, наклонив голову как можно ниже, рванул вперед.

Не так быстро как к складу. Мешок ерзает по спине во все стороны, набивая спину еще сильнее.

Вот и тень от кустов. Там, согнувшись, тяжело дыша, стояли мои товарищи.

Я скинул мешок, тоже согнулся, отирая пот со лба. Немного восстановился. Молча махнул рукой.

Олег и Андреем, взяли мешок за лямки и побежали, стараясь попадать в ногу, так меньше мотало тяжелый груз.

Перед лагерем остановились отдышаться. Тихо. Дневальные метут дорожки, сорванными ветками. Дежурные стоят под грибками. В сорок первой роте, дежурный курит, держа сигарету в кулак, чтобы со стороны не было видно огонёк, дым пускает под ноги. Сволочь! И так курить охота, а этот еще и дразнит!

Тем же путём вернулись в свой взвод. В тени палаток, распотрошили мешок. Делили поровну, на троих. На весь взвод. Сначала забросили в третье отделение. Растолкали ближайшего. Командира отделения не было, видимо, побрел в туалет. Сонному в темноте вручили продуктовый набор. Он сначала не понял, но когда сунул сначала нос, а потом руку в вещмещок все быстро сообразил. Затем пошли в свои палатки.

Тихо растолкали свое второе отделение. Тихо объяснили, что все это нужно слопать до утра. Никому второй раз объяснять, что либо, не пришлось. И уговаривать тоже не пришлось. Откинули полог палатки, чтобы свет падал, и молча, расковыряли банки с "тушняком", сгущёнкой, порезали хлеб, сделали бутерброды. Банки со сгущёнкой передавали по кругу. Сухофрукты тоже запихивали в рот. Рыбные консервы тоже пошли на бутерброды. Через полчаса от добычи не осталось ни крошки. Сахар просто растолкали по карманам.

Кто-то в темноте удовлетворенно чавкая сказал:

— Чем просить и унижаться, лучше тихо слямзить и молчать!

В ответ было дружный грохот челюстей, жующих сухофрукты.

Я, наконец-то лёг спать сытым. Пожалуй, первый раз после зачисления в училище. Красота!

После утреннего развода было пять минут перед строевой подготовкой, и из курилки мы видели как вокруг продовольственного склада бегает прапорщик и солдат-хлеборез.

— А, лица-то у них озабоченные. — я усмехнулся затягиваясь.

— Не смотри в их сторону, а то заметно.

В перерыве между занятиями, увидели, что на дверях продсклада висит новенький блестящий замок.

— Такие я открывать не умею. — Алтухов горестно вздохнул.

— Ну, да, ладно. Еще чего-нибудь придумаем.

И снова строевая подготовка. И снова Коля Бударацкий, жуя сопли, сплевывая их на асфальт плаца, визгливым, противным голосом орёт:

— И... Ря-а-аз, ря-а-аз, два, три! И... Ря-а-аз, ря-а-аз, два, три!

— Хоть до пяти считать научился, даун! — шепчет за спиной Серёга Мазур.

— Сейчас плац закончится, куда идти! — Серёга Сехин.

Словно услышав Сехина, Бударацкий скомандовал:

— Рота! Левое плечо вперед... Марш!

Первый взвод чуть не врезался в крыльцо штаба БОУПа.

— Команда должна выполняться четко! — старшина не хотел признавать свою ошибку с задержкой команды.

Рота недовольно заворчала.

— Разговорчики в строю! Замкомвзвода! Наведите порядок!

Я для порядка шикнул на свой взвод. Остальные тоже так сделали.

Внутри все ворочалось от злости к этому идиоту — старшине. Но кто командир — тот прав. Это усваиваешь после нескольких дней службы. И плевать, что на гражданке ты был задирой и тебя боялись многие. Тут ты можешь кривить рожу, но приказ обязан исполнить. От этого никуда не уйти. И офицеры и сержанты с первых дней вдалбливали в нас статьи Устава, если не согласен с приказом, можешь его обжаловать по команде, но после его исполнения. Исполни приказ точно и в срок, а потом уже идти жалуйся кому угодно, хоть в Лигу сексуальных меньшинств, так в нашем училище называли ООН. И командир отдавший приказ обязан добиться его исполнения любым доступным ему способом, вплоть о применения оружия.

Вот и подумай двадцать раз прежде чем отдать какой-нибудь Приказ. Чтобы его выполнили. А, если тебя куда пошлют подальше, то должен добиться, чтобы приказ был исполнен. А, значит, отдавай те приказы, что будут исполнены, либо дави, или дай в морду. Но, можешь получить сдачу. Так, что, будущий сержант, думай.

И, казалось бы, что я должен всячески поддерживать Бударацкого, несмотря на его идиотские команды, но не мог. Хоть и хочется стать сержантом, но терпеть Бударацкого, его дурь, не мог.

Старшина, видимо, почувствовав настрой роты, старался вовремя подавать команды, потом уже маршировали в ротной коробке. Ширина строя — десять человек, по ранжиру (по росту). Как говорят в армии "по ранжиру, по весу и по жиру".

Не все получалось как надо. Если повзводно как-то приноровились, каждый знал где стоит, кто сосед и как кто ходит, то сейчас все по-новому. И замки и комоды все были в одном строю, наравне со всеми. С пятого раза

Перерыв. Время перемотать сбившиеся, намокшие портянки, размять затекшую спину, перекурить, обсудить маразм старшины, высказать, все, что думаешь об армейском долбоебизме и о многом ещё.

— Убил бы козла Бударацкого!

— Вот поедем на стрельбы — тогда и убей!

— Посадят. Не стоит он того.

— Ну, да, дадут пятнадцать лет, а его семье, мол, пал смертью храбрых. А ты будешь козлом. Командира в распыл пустил. Так не положено. Ему можно, если осторожно. Тебе — нельзя.

— А ты, что Куллиев молчишь?

Куллиев рассматривал молча кровавую мозоль, видимо, прикидывая разрезать кожу, чтобы выпустить жидкость с кровью или нет.

— Чего молчишь? О, ёбтать! Тебе освобождение положено от строевой, пока ноги не подживут.

— Бударацкий — джиляб! — Куллиев был краток.

Потом вытащил из пилотки иголку и проткнул мозоль, мозольная жидкость вместе с кровью закапала на землю.

— Подорожник приложи. — посоветовал Мазур.

— Точно! — поддержал Вадик Полянин — он специально придуман для путников и для курсантов, что ноги сбивают на строевой и физо.

Икром сорвал подорожник, оттёр его о куртку, плюнул на него, приложил к больному месту, замотал портянку. Потом снова была строевая подготовка. После обеда сампо (самоподготовка, она же "самочка").

После ужина -личное время, или как говорил капитан Тропин — "лишнее" время, ибо курсант без лопаты балдеет.

А скучающий курсант КВВКУС хуже роты эсэсовцев, ибо способен разрушить то, что целый народ созидал поколениями. И лишь бы посмотреть, как это всё взорвется к ебеням собачьим. И только потому что ему скучно. А два курсанта будут страшнее пьяного батальона танковой дивизии СС "Totenkopf" ("Мёртвая голова"). Они способны на такие "подвиги", что Геростат на их фоне будет казаться мальчишкой со спичками. Поэтому рекомендую направить разрушительную энергию в созидательное русло. А, именно, либо выкопать окоп для стрельбы с коня стоя, или заняться строевой или физической подготовкой. Мускул свое и тело тренируй с пользой для военного дела!

Памятуя наимудрейшее сие наставление капитана, мы решили поддержать свою форму на должном уровне.

С Бугаевским, Ковалевым, Сухих отправились на турники — покачаться. Подтягивались, сделали подъём переворотом, выворотку, склёпку. Сухих делал подъем переворотом как заведенный.

— Ни фига себе, Сухой!

— Я до тридцати сосчитал, потом сбился.

— У тебя голова не кружится, Серёга?

— Силен, мужик!

Сухих спрыгнул как положено в армии на полусогнутые ноги, руки вытянуты, ладони внутрь.

Как говаривал капитан Баров: "В армии, что самое главное? Главное — подход, отход, фиксация! Всё остальное — забудется!"

Мимо проходил Бударацкий.

— Ну, что, и это все на что способны, воины? — в голосе презрение и превосходство.

Сухих опёрся о дерево и дышал, голова, видимо, всё-таки кружилась. Ещё бы, больше пятидесяти подъемов переворотом сделать без остановки. Если бы я был способен на такое, то уже рвало бы меня кишками.

— Сухих сделал "полтинник" переворотов.

— Фигня! Я больше делал после первого года службы. — Бударацкий вытянул сопли из себя, пожевал и презрительно сплюнул под ноги, растёр сапогом.

Бударацкий отчаянно завертел руками, разминая связки.

— Нам хватает. — скромно ответил Буга.

Мне не хотелось связываться с этим неприятным типом.

— А, вот смотрите, что вам сейчас дедушка Советской армии покажет! Учитесь, салабоны, пока я жив!

Старшина достал два брезентовых брючных ремня.

— Подтащите кирпичи. Они, вон, валяются.

Мы с Хохлом и Ковалевым подтащили кирпичи, сложили их горкой под турником, тот встал, мы привязали его кисти рук к перекладине, потом убрали кирпичи из-под Бударацкого. Тот начал раскачиваться, чтобы сделать "солнышко". Я тронул Серёгу за рукав.

— Уходим.

— Зачем? Посмотрим.

— Пошли, потом поймешь.

— Тикаем?

— И очень быстро!

Артуру Ковалёву и Сухому ничего объяснять не нужно было. Нужно уходить — значит, нужно.

Мы спешно удалились. Спрятались за деревьями. Буларацкий упоенно крутил "солнышко". Потом повис на ремнях. Оглянулся. Вокруг никого. Ноги не достают до земли.

Были слышны вопли:

— Миронов, Бугаевский! Снимите меня! Сволочи! В нарядах сгниете!

Потом поняв, что стращать нас бесполезно, уже более жалостливо:

— Парни, ну, хватит, пошутили, и хватит! Снимите! Эй! Эге-гей!

Кисти рук, видимо, затекли уже сильно, врезались ремни. Так ему и надо!

Мы давились от смеха. Громко нельзя смеяться, Бударацкий услышит. Согнувшись пополам от смеха, прикрываясь тенью от деревьев, пошли в лагерь. И тут же рассказали всему взводу, те, — роте. Интересно было наблюдать как рота мелкими группами, по десять человек, хоронясь в тени, наблюдала за извиванием Буды на перекладине. Он пытался то дотянутся носочками сапог до земли, ослабить давление на кисти. То соединял руки, пытаясь развязать путы. Ага! Сейчас! Это же брезентовый ремень! Он натянулся, впился, мы вязали на совесть, чтобы он не отвязался в полёте!

— А, может, стоило его плохо привязать, а? — Ковалёв был задумчив.

— Тогда бы у нас был другой старшина, а этого бы списали на не боевые потери.

У нас уже попёрла военная терминология. Занятия по тактике давали знать о себе!

— Да, нет. Он сам просил, чтобы посильнее затягивали. А, вдруг бы жив остался? Это не есть хорошо! Он бы нас тогда порвал.

— Он и сейчас нас порвёт. Когда освободится.

— Скажем, что нужно было приводить себя в порядок, готовится к завтрашнему дню.

— Ладно, что-нибудь придумаем.

Народ стал подтягиваться в курилку. Все пересказывали друг другу об ужимках старшины.

Пусть маленькая месть, но она состоялась. И всем было хорошо.

— Буду сорок первая рота освободила из плена.

Принесли дурную весть. Конечно, он же не мог там висеть до первого снега.

Буларацкий нёсся как локомотив, на ходу потирая запястья. Он быстро шёл в нашу сторону.

— Миронов! Я, тебя! Тебя в порошок! В нарядах сгною!

— За что? — я сделал самое невинное лицо, на которое только способен был.

— За то, что бросили командира умирать!

— Где умирать? — злоба Бударацкого меня тоже заводила на драку — Кто умирал? На перекладине? На ней еще никто не умирал. А, то, что сами приказал привязать покрепче — сами виноваты. А мы ушли готовится к завтрашнему дню. Команды отвязывать не было. Была бы команды, то мы и отвязали!

— Правильно. — кто-то из толпы поддержал меня — Как задача поставлена, так она и исполнена.

— Было сказано — привязать. Привязали. Команды "ждать" и "отвязывать" не было. Значит, и претензий не должно быть.

Народ вокруг курилки одобрительно заворчал. Старшина оглянулся в поисках поддержки. Были бы бывшие солдаты, может, они и пришли бы на помощь, но их не было. Одни курсанты с гражданки. Бударацкий налился кровью. Было видно, что ему хотелось подраться, но сейчас он был не готов к этому. Формально мы были правы. Спорить сейчас — выставить себя на посмешище.

Я посмотрел на руки старшины. Они чудовищно опухли. На запястьях видны рубцы от ремней. Кисти, казалось, всё продолжали опухать. Прямо как в мультике.

Буда на каблуках развернулся и быстро пошел в свою палатку.

— Интересно как он такими граблями будет подшиваться? — меланхолично спросил Фоминых, начищая бляху.

— Этот как-нибудь сможет. Не зря он в армии служил.

Максим Пономарёв ("Пономарь") затушил окурок о каблук, посмотрел на него, слишком большой, чтобы выбрасывать, положил в отворот пилотки.

— Вечером или ночью надо ждать, что солдаты придут строить. Вам троим нельзя шататься поодиночке. Морды начистят — факт.

То, что кипело внутри коллектива, а именно, тихо кипящий конфликт между теми, кто пришел в училище из армии и теми, кто со школьной, студенческой скамьи. Они считали, что заслушивают нашего подчинения, потому что уже прослужили, и некоторые презрительно называли нас "духами". Только, пока, ни чем они не могли похвастаться перед нами. Ни знаниями, ни физической подготовкой. Да, они быстрее освоили форму. И сидит она на них как надо, а не мешком как на многих, кто пришли не из армии. Многих из них поставили на сержантские должности. Так, что если будут бить, то будет заваруха. А всё к этому шло. И даже многие из бывших солдат считали Бударацкого олигофреном вкупе с гидроцефалом помноженным на дауна, то сейчас могут поучаствовать в драке из чувства солидарности. Как всегда бросят клич "наших бьют" — и пошла потеха. А кто кого бьет — какая разница, главное за наших постоять. Точно также как было с походом в Ягуновку.

Я не из робкого десятка. Не раз приходилось биться в уличных драках, стенка на стенку. В Йошкар-Оле к этому не привыкать. Так, что и здесь "помахаемся", да, и ремешок, если что — пригодится. Но один против толпы не выстою. Надо, чтобы кто-то прикрывал спину.