Аномальная зона

— Пойдемте, Антон Петрович. С этим лучше не связываться, — тихо произнес Семигорцев. Еще раз, оглядев внушительную фигуру, Хрустов решил последовать совету. Снова оказавшись на тропе, он уже напряженно поглядывал по сторонам. А в голове крутилась мысль, что расслабляться нельзя никогда и нигде, а на грубость в нашем отечестве можно нарваться даже в поселке литераторов.

Перед особняком Камышина травяные джунгли наполовину скрыли колья металлической ограды. Лишь площадка у ворот была хорошо утоптана и посыпана гравием. Однако сами ворота пребывали в плачевном состоянии. Одна створка совсем отсутствовала, другая тупым концом металлической пики уткнулась в землю. Признаки запустения проступали и в облике дома. Широкие трещины опоясали античные колонны перед фасадом. На козырьке под чердачным окном красовалось огромное воронье гнездо. А из щелей между каменными ступенями нагло вылезал чертополох.

Когда они подходили к дому, из-за колонны появился невысокий человек в строгом черном костюме. На площадке перед лестницей он горестно вздохнул, постоял с секунду и начал спускаться, бережно обходя пучки травы на ступеньках.

— День добрый, Александр Тихонович! — поприветствовал его Семигорцев. Мужчина, испуганно поднял голову, застенчиво улыбнулся и, слегка прихрамывая, поспешил к гостям, чтобы пожать руку. От него пахло хорошим одеколоном. Щеки были гладко выбриты. А лицо сразу выдало человека интеллигентного, тихого и покладистого.

— Ну как, верховный, опять не в духе? — поинтересовался Семигорцев.

— Ой, не говорите! — вздохнул Александр Тихонович. — Лютует! По третьему разу рукопись завернул.

Только сейчас Хрустов обратил внимание, что их собеседник бережно прижимает к груди белую паку. А литератор продолжал жаловаться:

— Вот послал Петюню своего искать. А где я его найду! Наверное, выпил уже с утра и в Глухаревку подался. Пойди его догони.

— Мы с ним только, что столкнулись. Куда-то в сторону Кочетова шел, — прервал его сетования Семигорцев.

— Спасибо! Побегу догонять, — обрадовался литератор.

— Заходите в гости, Александр Тихонович! Наш лагерь теперь у дальнего моста, — крикнул ему вслед Семигорцев. Литератор на ходу обернулся:

— Зайду, непременно зайду! Очень рад, что вы приехали, Павел Николаевич.

Глядя ему вслед, Семигорцев покачал головой. Потом глубоко вздохнул, расправил плечи и решительно зашагал к дому.

Прихожая особняка больше походила на вестибюль заброшенного музея. По бокам мраморной лестницы равнодушно взирали на посетителей две полуобнаженные Венеры. Кроме обрубленных по авторскому замыслу рук, у одной из богинь не доставало еще и половины лица. Другая, лишилась только половинки носа, но от этого выглядела еще страшнее. Над входной дверью висело большое полотно в старинной раме, изображавшее сцены псовой охоты. Но рассмотреть их было сложно из-за потемневших красок и плохого освещения. Солнечные лучи, прорываясь в это царство сумрака, высвечивали по углам серебристые сети паутины и крутящиеся столбы взвешенной пыли.

Лестница привела их на второй этаж в небольшой залу, тоже имевшую нежилой вид. По высокому потолку, украшенному изображениями ангелов, во все стороны бежали разводы трещин. Голубая штукатурка на стенах потрескалась. Паркет потемнел и вздулся. И серди этого бугристого покрытия, словно редкие островки возвышались фрагменты домашней обстановки: — несколько кресел, почерневший от времени сервант, небольшая газовая плита и вполне современный офисный стол.

За столом сидели два человека. Уже не молодой представительный мужчина походил на изготовившегося к прыжку льва. Широкий покатый лоб морщился гневными складками. Глаза недобро блестели из-под густых мохнатых бровей, и, казалось, взгляд их испепелит сейчас сидевшего напротив. Жертва была выше на целую голову, но, согнувшись до позы вопросительного знака, лишала себя этого преимущества. Высокий худощавый человек, сгорбившись над столом, пытался продвинуть на другой конец белую папку.

— Да вы посмотрите, Сергей Егорович! Я и сюжет изменил, и над стилем поработал.

Ответом было грозное львиное рычание. Папка, так и не достигнув противоположного конца стола, полетела обратно.

— Ты, Васька, зачем сюда приехал?! Сюжетики корявыми фразами лепить?!

Стол вздрогнул, и папка, подпрыгнув, упала на колени несчастного автора.

— Что вы мне все сказочки носите! Ты для начала попробуй свою жизнь описать. Уж ее лучше тебя никто не знает. Мир вокруг покажи. Трещину на стекле, как свет на подоконник падает...

Все невольно повернулись, куда показывал палец писателя. По верху оконного стекла действительно бежала тоненькая прожилка трещины. И свет падал как-то по-особенному, вырывая из тени полосу подоконника. А Камышин, распаляясь, продолжал:

— Напиши, как у тебя живот после обеда пучит. Как воду по утрам с похмелья пьешь. Так напиши, чтоб все прочувствовали и поверили! Чтобы я прочитал и поверил. Они прочитали, поверили...

Указующий перст изменил направление и показывал теперь в сторону гостей. Автор испугано обернулся и только теперь заметил присутствие посторонних. По некрасивому прыщавому лицу побежали красные пятна. Взгляд испуганно заметался по углам залы. Подхватив с коленей злополучную папку, он вскочил из-за стола, что-то пробормотал и быстро ретировался к двери.

— Пока не осознаешь, не приходи. Даже смотреть твою писанину не буду! — крикнул ему вслед Камышин. Автор пулей вылетел из зала. Взгляд наставника сразу смягчился.

— Эх, Васька, Васька! Сколько же одно и то же повторять приходится...— пробормотал он, сокрушенно покачал головой, и, наконец, повернулся к гостям:

— Ну, а вы чего принесли?!

От такого прямого и грубого вопроса Хрустов даже растерялся. Семигорцев же, улыбаясь, сообщил, что отчет о полевых работах принесет чуть позже. Надо еще поработать над стилем. Пока же он с коллегой просто зашел выразить почтение. А заодно принес скромные подарки для глубокоуважаемого главы литературного сообщества и его соратников.

— Ну, вот это другое дело! — засмеялся Камышин. Гневная складка на лбу разгладилась, и лицо даже стало симпатичным. Подарки, без каких либо комментариев, отправились в ящики стола, только пятизвездочный армянский коньяк сразу нашел применение. Рюмки Камышин извлек из старого серванта, тщательно протер бумажной салфеткой, потом, проверяя чистоту, посмотрел сквозь хрустальные грани на свет. На закуску пошел лимон из писательских запасов. Камышин нарезал его очень тонкими ломтиками, и когда их подносили ко рту, сквозь лимонную мякоть просвечивало солнце.

Разливал коньяк сам хозяин. Чувствовалось, что посидеть поговорить по душам писатель любит. Только вот разговор получался какой-то странный. Семигорцевосторожного поинтересовался, что творится в Глухаревской администрации. Писатель увильнул от прямого ответа и стал развивать собственную гипотезу. По его словам Глухаревский анклав был всего лишь порождением литературной фантазии неизвестного автора. А он, Камышин, писатель куда более сильный и талантливый может своим печатным словом изменить историю поселка, а то и вовсе стереть его с лица Земли. И, пожалуй, он скоро этим займется!

-Дайте хоть этот полевой сезон закончить! — улыбаясь, попросил Семигорцев.

-Недельку еще даю. А потом, Паша, лучше мотай домой. За безопасность не ручаюсь, — вполне серьезно предупредил Камышин. Избегая дальнейших объяснений, тут же свернул тему начал жаловаться на свою писательскую братию. По его словам публика эта была совершенно не приспособлена к жизни, да и свое писательское призвание выполняет кое-как.

— А все-таки, Сергей Егорович, вы ответственность свою за них не чувствуете?! — неожиданно резко перебил Семигорцев. Камышин вскинул голову. Несколько мгновений они в упор мерили друг друга взглядами. Наконец, писатель опустил глаза, и устало произнес:

— Чувствую я, Паша, за них ответственность. Только в некоторых случаях лучше здание разрушить до фундамента и начать заново. А при перестройке уродство сплошное получается.

Но, как же Гухаревка! Не вы же ее строили! — не унимался председатель клуба.

Наблюдая за их диалогом, Хрустов гадал: — безумен один Камышин, или главный аномальщик России тоже утратил чувство реальности. Они же тем временем продолжали спорить, не обращая внимания на третьего члена компании. И вдруг Камышин, резко сменив тему, поинтересовался:

— Паша, а коллега твой случайно не из нашей братии?

Под хищным взглядом литератора Хрустов вжался в обшивку кресла. Сразу вспомнились мелкие грешки из прошлого. В юности, будучи безнадежно влюбленным, он пописывал глупые сентиментальные стихи. Когда же появилось свободное время и деньги, пытался посвятить себя прозе. Дальше ящика письменного стола все его творения не пошли. Однако сейчас почему-то испугался, что его изобличат в этой тайной склонности.

— Антон Петрович инженер — физик, — выручил Семигорцев. После чего встал из-за стола и заявил, что пора идти, а то и так уже засиделись. В ответ Камышин улыбнулся:

— Заходите еще, мужики!

Тон был нарочито простецкий, глаза смеялись, и все это как-то не вязалось с обликом будущего "разрушителя" Глухаревской аномалии.

Радуясь, что визит завершился, Хрустов быстро вскочил, и, по своей обычной неловкости, опрокинул на пол недопитую бутылку. Подпрыгнув от удара, она покатилась по паркету. Хрустов кинулся догонять. Изловив беглянку за горлышко, собирался вернуть ее на стол. Но когда обернулся, ни стола, ни его компаньонов по застолью сзади уже не было.

...Пол был совсем близко. Маленький мальчик, прижимая к груди зайца с оборванным ухом, стоял посреди детской. Солнечные лучи прорывались в узкую затененную комнатку сквозь шевелящиеся от ветра тюлевые занавески. Иногда Антоше Хрустову казалось, что солнце и ветер единая стихия. Он даже название ей придумал: — "солнце дуй". Но сейчас от физических наблюдений отвлекало враждебное присутствие. Массивная фигура дяди Глеба, загораживая солнце, ложилась на пол широким квадратом. Голос звучал притворно добродушно, но мальчику было холодно неуютно и хотелось плакать:

— Смотри, Антоха, чего я тебе привез! Выкидывай своего урода. Вот с кем играть будешь!

Роскошный пушистый медведь потянул плюшевые лапы к лицу мальчика. Но вместо благодарности он испуганно прижал к груди любимую потрепанную игрушку. На глазах появились слезы.

— Эй, ты чего, племянник! Избаловали тебя папка с мамкой. Смотри, к себе жить заберу!

Слезы полились еще сильнее. Было страшно, что сейчас отнимут любимого зайца, заставят играть с противным медведем, отдадут жить к дяде Глебу. Он уже не плакал, а рыдал, сотрясаясь всем телом. Вокруг в пелене слез завертелись лица и голоса. Пронзительно и визгливо кричала мать. Глухо рокотал бас дяди Глеба. Безуспешно пытался вклиниться в диалог примеряющий голос отца. И, наконец, откуда-то уже из другой жизни еще один знакомый голос...

— Осторожней, упадете!

Каким-то образом они уже оказались на выходе из особняка. Левая нога Хрустова зависла над последней разрушенной ступенькой. Подошву разделяло с землей около полуметра пустоты. Семигорцев держал его за плечо, не давая сделать роковой шаг

— Да, что с Вами! Опять что-то увидели?

Хрустов, отрицательно мотнул головой, и пробормотал, что просто задумался. Он совершенно не помнил, как покинул зал и спустился с лестницы. Провал во времени начисто поглотил этот отрезок. Да и с прошлым не все было понятно. Хрустов не мог точно вспомнить, действительно ли происходил такой эпизод в его детстве.

Сквозь путаницу мыслей снова прорвался голос Семигорцева:

— Плохи дела, Антон Петрович! Все эти байки об уничтожении поселка писательским словом конечно блеф, но литератор наш явно что-то почувствовал.

Хрустов осторожно поинтересовался, что они собираются делать дальше. В голосе председателя клуба сразу зазвучали металлические командирские нотки:

— Завтра вас с Николаем в Москву. Мы с Петей сделаем кое-какие наблюдения и через пару дней вслед за вами. Похоже, что этот сезон для нас в Глухаревке последний.

Известие застало Хрустова врасплох. Еще вчера он мечтал об этом, но сейчас не знал радоваться или печалиться такому повороту судьбы. Спокойная жизнь столичного рантье по-прежнему казалась утерянным раем, но и к здешней чехарде он тоже начал привыкать. Хотелось хотя бы еще один раз увидеть Надиру. И, что самое странное, гражданка Цирцеева тоже почему-то не выходила из головы!

В это время из-за поворота тропинки вынырнули два уже знакомых персонажа. Впереди, сильно хромая, шел Александр Тихонович. Следом, нецензурно ругаясь, шагал мрачный верзила. Уступая дорогу, командор заблаговременно свернул с тропинки и Хрустов последовал его примеру.

-Догнал все-таки Александр Петюню! — тихо произнес Семигорцев. Когда они отошли подальше, Хрустов поинтересовался, что это за тип и почему о нем так печется Камышин. Оказалось, что верзила в некотором роде дитя писателя. Одним из первых этот герой Камышинской повести о жизни маргиналов материализовался в кружке литературного сообщества, и как "первенец" пользовался особой симпатией создателя. Остальным членам кружка пришлось смириться с таким обществом, и делать вид, что откровенное хамство, всего лишь оригинальный стиль поведения. Но после переселения Петюня действительно оказался человеком незаменимым. В поселке он выполнял обязанности сантехника, ассенизатора, и делал еще массу вещей далеких от литературы, но в быту весьма необходимых.

— Наверное, опять у нашего гения раковина засорилась, — предположил Семигорцев, провожая взглядом парочку. А Хрустову почему-то стало жалко Александра Тихоновича.

" Наверное, у бедняги ни семьи, ни детей. Литература смысл и цель жизни. А Камышин единственная надежда оставить свой след в "великой и могучей". Вот и попал в бедные приживалки при капризной барыне!"

И тут Семгорцев, словно прочитав его мысли, заявил:

— Не жалейте вы эту публику, Антон Петрович! Тщеславие их сюда затащило, тщеславие и погубит. Хотя Смирнов человек действительно симпатичный, а Камышин личность выдающаяся и в некотором роде трагическая.

Вздохнув, он поправил на спине рюкзак и сообщил, что осталось нанести еще один визит.

Осень наступила внезапно. За двадцать минут, пока они шли до поселка, буйная вакханалия июля обернулась вдруг грустной поэзией позднего октября. Деревья сбросили свой зеленый наряд и сиротливо покачивали в прозрачной пустоте голыми пальцами веток. Серое тяжелое небо вплотную прижалось к крышам, и готово было разродиться снегом. Семигорцев к курьезам местной погоды видимо давно уже привык, и в рюкзаке лежали, припасенные на такой случай, два толстых свитера. Облачаясь в теплую одежду, Хрустов даже не стал спрашивать, надолго ли пришествие осени. Все равно уже завтра он вернется в нормальное московское лето. Все снова пойдет обычным порядком, включая и смену погодных сезонов.

Глухаревка казалась вымершей. Лишь полупрозрачные струи поднимались над жерлами печных труб. Сам облик улицы опять немного изменился. Теперь в самом начале ее стоял двухэтажный коттедж с башенками под стиль средневекового замка. Когда они подошли ближе, мелодично звякнув колокольчик, и дверь коттеджа распахнулась. На улицу выбежала девочка в ярком пуховике, следом за ней по крыльцу быстро сошла молодая женщина. Несмотря на походный наряд, выглядела она по-городскому. Стильный свитер под распахнутой ветровкой. Бедра туго затянуты в темно-синие джинсы. Ухоженное лицо с явно нездешним загаром. Натолкнувшись на мужчин, она даже не дала им время уступить дорогу. Небрежно раздвинула препятствие руками, и, хлопая в ладоши, стала ловить бегавшую вокруг девчонку. Хрустов от такой бесцеремонности несколько опешил. Задел за живое и холодный, устремленный сквозь него, взгляд. Он даже поймал себя на том, что начинает понимать ненависть местных жителей к пришельцам москитам.