Дневник молодого человека

— Извини, я тебя поцелую, — произнес я сухими губами, касаясь рукой ее плеча, и стараясь развернуть ее к себе. Наклонился к ее губам. В висках тут же дико застучало. Кровь бешено запульсировала. Но Ира резко отстранилась.

— Нет, нет, я не люблю этого, — поспешно и тихо произнесла она, напрягаясь и вместе с тем смущаясь еще больше.

Я нерешительно обнял ее за плечи. Но не тянул к себе, боясь быть излишне навязчивым.

— Только один раз, — произнес я сквозь какую-то дымку в сознании.

Она посмотрела на меня без какого-либо страха.

— Нет, не люблю, — снова сказала Ирина, глядя прямо мне в глаза с каким-то легким беспокойством и чуть заметным волнением.

Потом она вдруг открыто улыбнулась, и дымка тут же прошла, и я покраснел и быстро убрал руки. Пересел на табуретку.

— Какая-то напряженка у нас во взаимоотношениях? — глухо выдавил я, стараясь как-то оправдать в ее глазах свое поведение. — Не находишь?

— Нет, — совершенно спокойно покачала она головой. — Если бы так было, я бы сидела тихо-тихо и только бы слушала тебя. А ты бы, наверное, тоже молчал. Так бы мы и сидели вдвоем.

И я растерянно посмотрел на нее, поражаясь глубине ее восприятия данной ситуации — до такой мысли я бы ни в жизнь не додумался!

Но вот Сандра закончилась и зазвучал Мираж.

"Завтра улечу, в солнечное лето.

Буду делать все, что захочу!"

Пела певица таким грустным голосом, что всем становилось ясно — она совсем не хочет никуда улетать — не принесет это ей радости.

— Как тебе "Мираж"? — спросил я.

— Ничего, — равнодушно пожала она плечами, и я понял — эта группа ей совершенно безразлична.

— А мне его в армии вдолбили, — сказал я, несколько расстроившись за Мираж. — Представляешь, каждый день по утрам — подъем — еще не успел проснуться как следует, отойти от вчерашней беготни — и на тебе — на стадион — шесть групп, строем друг за другом — круги мотать, тридцать штук по четыреста метров. И все — под эту музыку. И так — два года. Как их слышу, сразу же вижу свет прожекторов в лицо, тесноту строя, темные подпрыгивающие силуэты впереди и крик командира части: "Шире шаг!". А кругом грязь, дождь, снег! И бежишь, высунув язык.

Я почему-то вопросительно посмотрел на Ирину, словно стараясь телепатией передать те картины, которые мучили меня два года и два месяца. И она ободряюще кивнула мне ресницами — продолжай, мол.

— Но, как говорили кадровики, зато и болеть не будешь! — почему-то радостно воскликнул я. — И я ни разу не простыл за эти два года!

— Молодец! — искренне похвалила она.

— Служу Советскому Союзу! — в шутку ответил я.

Она рассмеялась — уж больно комично получилось. Я смутился.

— Армейская привычка, — пояснил я. — Как-то был у друга, у которого телефон. Тот, что на Лазурной. Так вот, зазвонил телефон, я взял трубку и чисто на автомате произнес: Слушаю, старший лейтенант Ларионов. И на том конце тут же повесили трубку.

Ира снова весело рассмеялась, в то же время как-то странно посмотрев на меня.

Раз уж затронули армейскую тему, я сходил в коридор, взял с верхней полки свою фуражку, принес. Показал ей. Она взяла, стала ее почему-то с интересом рассматривать.

— А это что за дырка? — поинтересовалась Ирина, указав на шов на фуражке.

— Да так, зацепился, — отмахнулся я, не став ей рассказывать, как глубокой ночью в наряде я шел проверять караульное помещение, а заснувший на вышке пулеметчик спросоня даванул на гашетку. А пулемет почему-то был снят с предохранителя, и меня чуть не срезало размашистой очередью. Поначалу мне все это казалось довольно забавным эпизодом, и только на второй день меня начало потряхивать.

В общем, я постеснялся. Ведь это глупость на самом деле. Нечем здесь хвастаться. Как и моя медаль за поимку двух шпионов, которые, скорее всего были рядовыми разгильдяями, из чистого любопытства пробравшись за три ряда колючей проволоки на секретную территорию, благо брешь была в наличии. Впрочем, они, конечно, могли и прикидываться такими. И поэтому я при любых их резких движениях, был готов сразу же стрелять, падая на правый бок — как меня учили.

— Слушай! А давай я тебя сфотографирую! — вдруг предложил я, обалдев от собственной наглости. — Вот в этой фуражке?

Она задумчиво повертела фуражку в руках. Потом лихо напялила ее на себя, круто сдвинув на правый бок.

— А, давай! — сказала она таким тоном, что я невольно покраснел.

Радостно побежал (два шага от табуретки) за фотоаппаратом, который лежал в моем шкафу-секретере. Откинул столешницу — на ней я всю свою жизнь делал школьные домашние задания. Взял фотоаппарат (Смена 8М), в котором еще с армии осталась пленка — черно-белая, 65 единиц. Взял и вспышку. Включил свет в зале — чем больше света, тем лучше для фотографии — Ирина невольно зажмурилась, вытянул переноску, в которую подключался телевизор, воткнул в нее вспышку.

— Сядь поудобнее, — сказал я, глядя на лампочку зарядки аккумулятора вспышки — пока еще не мигает и , значит, надо немного подождать.

Ира выпрямилась на диване, перестав облокачиваться, изобразила серьезное лицо, поправила фуражку, расправила плечи и откинула голову так, что мне стало неловко — все это фотографирование показалось такой ужасной пошлостью! Но делать уже было нечего. Под ритмичные куплеты Миража я посмотрел в видеоискатель — фон однако не очень: половина кадра — светлый ковер на стене, а вторая половина — темный проем-вход в коридор. И что меня очень удивило — Ира вдруг принялась всячески кривляться и корчить мне рожицы.

— Передвинься вправо, — попросил я, несколько растерявшись от ее поведения. — И сиди спокойно. Сделай серьезное лицо, — добавил я. — Словно ты на посту, на границе.

— Не люблю сниматься, — ответила она, но все-таки послушно пересела на середину дивана, держа спинку прямо, и приняла серьезное выражение.

Я сделал несколько кадров, и с каждым кадром напряженность между мною и Ириной почему-то только нарастала. Она позировала все более и более скованно, хотя и послушно принимала те позы, о которых я ее просил. Я постарался побыстрее закруглиться с фотографированием, чтобы не перегибать палку. Отключил вспышку. Положил фотоаппарат на секретер, к книгам. Прошел мимо Ирины — она вопросительно-напряженно посмотрела на меня. Выключил свет в зале — так мне было гораздо удобнее и спокойнее — почему-то при свете я ощущал себя совсем уж неуверенным пацаном. Сел, волнуясь, на диван рядом с ней — она слегка отодвинулась, возможно, также заволновавшись. Я сидел как дурак и молчал, ожидая медленной композиции, которая вот-вот должна была вскоре начаться, и в то же время боясь, что возникшая напряженность испугает ее. Но я не знал, как избежать этого! Молчала и она, волнуясь руками. Наверное, женщинам больше дано, чем нам, мужчинам, и они лучше понимают сложившиеся ситуации.

Наконец меня осенило и я подошел к секретеру, вытащил сверху пачку фотографий с офицерских сборов. Вернулся к дивану.

— Хочешь посмотреть, как я выглядел? — предложил я, протягивая ей пакет и снова включая свет.

Она молча взяла, вытащила фотографии, как-то быстро и без особого интереса просмотрела их все. И я сначала не успевал комментировать, а потом просто замолчал. Вернула. Я положил пакет на место. Снова выключил свет, сел на диван.

Подходила к концу последняя песня Миража. А ведь можно было под нее потанцевать, вдруг подумалось мне. Стало жарко — ведь это действительно была мысль! Но... Мираж уже подходил к концу — поздно уже вскакивать! Перемотать обратно? Смешно. Впрочем, дальше будет тоже медленная композиция. По крайней мере — от начала и до своей середины. Надо только немного подождать, и потом я ее приглашу. И эта мысль не давала мне покоя. И сердце застучало от назойливой, словно муха, мысли, постоянно прокручивающейся в голове — надо пригласить ее на танец. Вполне культурный повод, чтобы обнять девушку за талию, ощутить ее в своих руках, плотно прижать ее к себе!.. Иначе ты потом всю жизнь будешь жалеть об этом! — подумал в волнении я. — Губы пересохли — в какой уже раз! И почему-то не верилось в это. В то, что я смогу обнять ее и прижать к себе! Почему-то был уверен — откажет. И от всего этого сердце стучало еще сильнее.

И вот, наконец-то, зазвучала долгожданная медленная композиция — Дип Перпл, Апрель. Конечно, в нем нет четких танцевальных ритмов, поэтому и танцевать под нее несколько проблематично, но и все же это была медленная композиция — по крайней мере в первой ее части. И я надеялся, что об этой музыкальной особенности Ира не знает.

Я неожиданно для себя с огромным трудом поднялся с дивана, слегка покачнувшись от волнения. Повернулся к Ирине. Она, насторожившись, вопросительно посмотрела на меня. Я по-гусарски согнул одеревеневшую шею, протянув левую руку.

— Можно пригласить тебя на танец? — хрипло выдавил я, волнуясь еще пуще прежнего.

Она задумалась. Я замер в мучительно-томительно ожидании. Ирина поднялась с большой неохотой. Подала свою руку. Мы прошли на середину зала — два шага от дивана. Неловко повернулись друг к другу. Музыка не ясно какая. Она взялась было танцевать быстрый, но я обнял ее, переводя на медленный, неуверенно положил левую руку ей на талию — ладонь обожгло теплом ее тела. Собрался было и правую положить, но она тут же приглашающе протянула мне свою левую руку. Пришлось взять ее. Медленно, очень медленно, мы закружились. Фактически — просто топтались в полумраке зала, освещаемые только светом из кухни. Меня слегка поразило, что движения у нее какие-то торопливые, угловатые. Волнуется? Боится чего-то? Чего? А когда я слегка отстранился от нее и посмотрел ей в лицо — поразился ее взгляду. Смотрит словно сквозь какую-то пелену, мглу, полиэтилен.

Через какое-то время я все-таки высвободил правую руку и решительно, и вместе с тем ужасно боясь последствий, положил ей на талию. Она не возражала. По-крайней мере промолчала. И это взволновало меня еще больше! Через пару танцевальных движений я вообще прижал ее к себе, балдея! Ощутил волнующее тепло от ее шейки... Упругость груди....

Во время танца она ничего не говорила. Молчала. Я тоже молчал.

И когда музыка стала убыстряться, Ира остановилась, озадаченная — как дальше-то танцевать?

— Давай — через такт, — шепнул я ей на ушко, наклонившись близко-близко к ее лицу и фактически касаясь губами ее щечки, и от этого смелея все больше и больше! Сейчас мне казалось — любые проблемы по плечу!

И она покорно продолжила, правда, немного отстранившись от меня. Танцевала она скромно, на расстоянии, положив свои руки на мои руки, а не мне на плечи. В танце была послушна. Куда я ее вел, туда и шла. Если начинал ее слегка крутить, она подчинялась. И я свободно перекладывал свои руки с ее талии на ее лопатки и обратно, и даже — один только раз! — опустил свои руки на изгиб ее бедра, и тут же вернул обратно, на талию, не дожидаясь ее возмущения. Впрочем, его и не последовало. И я снова решил попробовать поцеловать ее — вдруг она уже передумала?

Вскоре у "Дипов" началось что-то невообразимое, под что танцевать было просто нереально, и Ира остановилась. Остановился и я, прекрасно понимая все это.

— Знаешь... — вдруг склонилась она ко мне — наверное, чтобы сквозь грохот тяжелого рока я смог услышать ее.

Глаза ее блеснули в полумраке. И это, почти интимное, движение сильно взволновало меня.

— Ты в каком году школу закончил? Никак вспомнить не могу.

— В 78. 10А, — почему-то торопливо ответил я, на самом деле готовясь к совершенно другому, чему-то волнующему и интимному. — Где Подчепаев, Кудеев, Мандрикян...

— А-а-а! — загадочно протянула она.

Я подождал продолжения, но оно так и не последовало. Мне стало неловко стоять на середине комнаты и без всякой уважительной причины держать ее за талию.

— Спасибо за танец, — наклонил я голову, отходя на полшага.

За талию проводил свою партнершу до дивана — снова два шага.

Она села, молчаливая и серьезная. Сосредоточенная. Да и я чувствовал себя почему-то очень уж неловко. Пристроился на табуретке напротив Ирины — хотелось ее все время видеть перед собой. Взял ее за руки, которые она держала на своих коленках. Поглаживал и ее пальцы и ее ноги заодно — сквозь толстые теплые чулки. Она смеялась одним глазами, плотно сдвинув коленки и крепко прижимая руками платье к ногам.

— На практике были как-то раз, — вдруг ни с того, ни с сего начала рассказывать она. — Казах один замуж меня позвал. Я, конечно же, отказалась. Он: "Мол, у нас принято воровать невест. И если девушка провела ночь в доме парня, то уже считается его женой". А как-то со своим братом подъехал ко мне на мотоцикле: Покатимся? — Ну, прокатимся. — Взяли и увезли. Заперли в комнате. Всю ночь посидела. Мне на их обычаи наплевать.

Я украдкой посмотрел на нее, видя, что она вся погрузилась в воспоминания. Промолчал.

— Рабочий один был. Доводил все меня. — Она вдруг посерьезнела, напряглась. — Как-то все уехали. Мы с ним вдвоем на двое суток остались. Днем он человек, как человек, еду приготовит, я отосплюсь, поем. А как стемнеет... Подрались, короче. Я бороденку ему повыщипывала. Двое суток просидела в каморке с рацией, держа ракетницу в руках, да еще карабин под нарами. А раз задремала — в пять утра он как заорет под дверью: "Падла, я тут столько сижу, а ты дрыхнешь! А мне в шесть на связь выходить!". — А потом приехал вездеход начальника. Я бегу, кричу: "Саныч, я с этим козлом не буду работать!". А он сзади кричит: "Я с этой дурой больше не останусь!". Саныч посмотрел на его бороденку и все понял. — Ира быстро, украдкой, покосилась на меня. — Это, кстати, был единственный не уголовник, остальные рабочие все сидели, и все — нормальные парни.

Она снова посмотрела на меня и я пожал плечами — бывает.

— Один из них как-то подошел ко мне, — продолжила Ирина. — И говорит: "Хочу с тобой время провести". Я: "Нет. Проводи с кем-нибудь другим". Он и ушел спокойно. И все на этом. Вообще, мне все равно — кто, лишь бы ко мне хорошо относился и за спиной ничего потом не говорил.

Она загрустила от воспоминаний. Мне стало ее очень-очень жалко.

— Не грусти. Давай шоколадку дам. — И я потрогал ее за коленку, закрытую толстыми шерстяными чулками, внутренне от этого прикосновения заволновавшись еще больше.

— Давай, — легко согласилась она.

Я сходил на кухню, принес остатки шоколадки "Аленка". Подал ей. Снова сел напротив, глядя прямо на нее.

— Ну что ты так все смотришь? — несмело улыбнулась она мне.

— Хорошая ты девчонка, — невольно вырвалось у меня, подчиняясь колдовству ее глаз, странно блестевших в темноте.

Ирина засмеялась, отводя глаза в сторону и развертывая хрустящую золотинку.

— Со мной в перегляд трудно играть, — добавила она, острыми зубками откусывая маленький кусочек.

— Да я с тобой поиграл уже в автобусе, — улыбнулся я в ответ. — Ты там быстро сломалась.

— Я с незнакомыми не знаю, как себя вести, — засмеялась и она.

И мы вдруг замолчали и принялись просто смотреть друг-другу в глаза. Она то брови приподнимает, то серьезна, то улыбается, то язык покажет, то просто бровями пошевелит. Я спокойно сосредоточен, то улыбнусь, то головой покачаю на ее мимику — хороша! Она смеется! Мне приятно, спокойно так. Только все шатко, ой как шатко! Надо срочно отрабатывать игровой тип.