| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— А ты не искал?
— Зачем? — удивился я. Юрка пожал плечами:
— Ну... Может быть, с ним было бы лучше?
"А кто тебе сказал, что мне плохо?!" — хотел было возмутиться я. Но вместо этого ответил горько — эту горечь я не придумал, она на самом деле была на языке:
— Нет. Не лучше. Раз он согласился... так — мне не было бы с ним лучше. А... может я вообще из банка спермы. Мне всё равно.
— Владька... — Юрка вздохнул. — Как это — когда не любишь мать?
— Что?! — я схватил его за плечо. Лицо Юрки исказилось, он издал странный звук, и я испугался, отдёрнул руку: — Прости, я...
— Ммммм... — он взялся за плечо. — Нет, это ты прости... — Юрка прятал глаза. — Я не должен был...
Мы сидели молча долго. Очень долго. Минут двадцать. Не знаю, о чём он думал, а я не думал ни о чём. Так бывает, и это очень жутко. Потом я сказал, по-прежнему не поднимая глаз, и мой голос показался мне каким-то посторонним и чужим:
— Это не так страшно.
— Что? — Юрка посмотрел на меня почти с ужасом. Он понял, что я ответил на его вопрос.
— Это не так страшно, — повторил я со смешком. — Сперва я просто этого не понимал. А когда понял, то оказалось, что это не так страшно. Ты просто... живёшь. И всё. Ни на что не претендуешь. Ни на что такое. Душевное. Можешь заниматься собой. На это денег не жалеют. Сын должен быть породистым... — горечь не уходила, от неё сами собой кривились губы.
— Владька... — Юрка медленно покачал головой. Я облизнул губы:
— Не знаю, может, у бедных это по-другому. Когда не любишь, и тебя не любят. Но, по-моему, у них так и не бывает.
Я переждал приступ — сжало горло. Юрка задумчиво сказал:
— Нет, бывает у всех. Только те, кто бедный, свою любовь чаще всего пропивают... а это немножко другое.
Я промолчал. Мне, собственно, было всё равно. Потом сказал нехотя:
— Я понимаю, что я для тебя не подарок. Твой дом, ты привык тут как-то жить сам, у тебя друзья... а тут я. Но я и не навязываюсь ведь. Если хочешь — будем жить... ну, не пересекаться. Мне не привыкать, я всю жизнь так живу. Только чтобы тётя Лина ничего не заметила. Она хорошая... и она расстроится.
— Мама тебе понравилась?! — Юрка открыто обрадовался, даже в глаза мне заглянул сбоку, нагнулся, и на его лице была улыбка. Я кивнул. — Вот что, Владька. Ты никуда не вздумай убегать. Во-первых, пропадёшь. Запросто. Поверь. А во-вторых... — он встал, подошёл к двери, открыл её. Там немного стемнело. Где-то гавкала собака, слышалась неразборчивая музыка. — А во-вторых — я тебе не сказал главного. Пошли-ка в дом. Поговорим у тебя в комнате.
Я тоже поднялся и встал около двери. Небо в ветвях было призрачным, бледные редкие звёзды запутались среди листьев. Воздух сильно пахнул цветами — как будто собиралась гроза.
— Погоди, — попросил я. — Поставь снова ту песню. Когда я вошёл, она играла.
Юрка посмотрел на меня внимательно и печально. Странно, мне даже не по себе стало. Потом — подошёл к магнитофону, мотнул плёнку и, повернувшись ко мне лицом, оперся рукой о стену:
— Слушай.
— Я подумал, что закончилась война...
Мёртвых — в рай. Детей и пленных — по домам...
Наконец-то эта взрослая игра
Отшумит, как бестолковая зима...
Наконец-то вместе с кровью красный лёд
Уплывает с незасеянных полей!
Мать-земля в себя возьмёт...
Мать-земля в себя возьмёт!
Наконец-то мы посеем в поле хлеб...
Мать-земля в себя возьмёт...
Мать-земля в себя возьмёт!
Наконец-то мы посеем в поле хлеб...
Может, он и не очень пел, этот мальчишка (1.). Но в его песне были жизнь и живая боль. Чувствовалось, что он поёт, а не заученно и умело проговаривает слова. А это, знаете, сейчас редкость.
1. Влад Иволгин.
— Уничтожим вместе мины на полях!
Зацветёт в железных рощах виноград!
Пусть усеяна осколками земля —
Нелегко руками будет их собрать...
Школы заново построим для детей,
Слёзы сменит на улыбки детвора...
И наступит светлый день!
И наступит светлый день...
А пока — идёт недетская игра!
И наступит светлый день!
И наступит светлый день...
А пока — идёт недетская игра!
Будут дети в танках сломанных играть,
Будут люди строить заново дома...
Не сейчас — а когда кончится игра.
Когда пороха рассеется туман.
Я подумал, что закончилась война...
Мёртвых — в рай. Детей и пленных — по домам...
Эта взрослая игра...
Эта взрослая игра
Отшумит, как бестолковая зима...
И — пошла очень печальная музыка. Просто музыка, без слов.
А я увидел, что у Юрки блестят глаза. Отвёл взгляд, но недостаточно быстро. И удивился, когда услышал:
— Теперь я точно тебе хочу кое-что рассказать. Мама уже спит, мы будем говорить долго.
* * *
Это была самая странная ночь в моей жизни. Ночь в далёком городе, в большом доме, где бодрствовали только мы двое — двое мальчишек. И огромное ночное небо июня. Небо, казавшееся призрачным и странным.
В такие ночи раскрываются тайны. Увлекательные. И бывает — страшные, но всё равно увлекательные.
Я полулежал на своей кровати, повыше подоткнув сложенную пополам подушку. А Юрка сидел на подоконнике — открытого окна, которое выходило в сад. Сидел, поставив на колени подбородок, глядел куда-то в небо. И мне казалось, что он роняет слова, как камешки. Я почти слышал, как они мягко шуршат, падая в траву — или упруго, жёстко щёлкают, отскакивая от других камней.
— Тебе мама ведь говорила, что я мечтаю стать военным? Это правда, хочу. Но не мечтаю. Понимаешь, хотеть — это просто... ну, хотеть. Хотеть, добиваться, идти к цели жизни... А мечтать... — я ожидал, что он скажет "это мечтать", но Юрка сказал: — Мечтать — это хотеть чего-то необычного. Большого, что ли? Может, даже несбыточного. И интересного... Понимаешь, — повторил он, — понимаешь, Владька... сейчас почти ни в чём нет настоящего смысла. Военные ничего не отвоюют. Путешественники ничего не откроют. Защитники защищают за деньги. Всё равно что бегать по стадиону. Терпеть не могу бегать по стадиону, сколько бы не бежал — никуда не прибежишь, и вокруг всё время одно и тоже... а кажется, что движешься... — он вздохнул. — Нас на Земле семь миллиардов уже. И всё больше и больше делается... а Земля — она ведь не резиновая. Люди живут в каких-то ящиках, как в ульях. Едят фрукты, которые выращены не в почве, а в воздухе, на подкормках из аэрозоля. Одеваются в синтетику. И даже воздухом всё чаще синтезированным дышат. И всё время что-то делят, делят, делят... — он вдруг так тоскливо вздохнул, что мне показалось: плачет. Но Юрка не плакал. Он откинулся на край оконной рамы, и я увидел его тёмный чёткий профиль на фоне серебристо-серого неба. Когда-то, до фотографии, были такие штуки, их даже делали специальные мастера, можно сказать, художники: ножничками из тёмной бумаги вырезали силуэты-профили людей. Юрка был похож на такой силуэт. Только говорящий. — Знаешь, я не верю, что именно так и должно быть. Вот вокруг говорят, что да. Что так и должно. А мне кажется, что это мы в тупик зашли. Не хочу я на пенсию копить, потому что это значит, что надо уже сейчас начинать думать, как буду жить, когда стану старым. Я просто жить хочу. Интересно жить. И карьеру я делать не хочу, и конкурировать ни с кем не хочу, потому что это значит — других затаптывать. Пятьдесят жвачек на сто человек поштучно не поделишь. Никогда. Никак. Остаётся топтать, да? И не ради каких-то великих целей, а ради своего личного благополучия. Противно. Говоришь им... взрослым... про эти великие цели, а они кривятся: ах, мальчик, ты ещё маленький и глупый, ты не знаешь, сколько крови за эти эфемерные цели пролилось... А за свой огород любого на куски порвут. Это ничего, это так и надо! — в его голосе прорвалась брезгливость. — Святослав, Наполеон или Сталин для них — убийцы. А руководство какой-нибудь "Вшей Спёр" — успешные креативщики, предмет для зависти и пример для подражания. Хотя людей эти креативщики убили больше любого Наполеона.
Он плюнул в сад. Звучно, со щелчком, коротко. Как перед казнью или броском в атаку — мне почему-то так представилось.
— Юр, — тихо, даже робко сказал я, — но ведь все так живут...
Мне стало самому неприятно от этих слов. Я много раз возмущался тем же, чем Юрка. Но ведь эти слова, как ни крути, были правдой. И к нему она была ближе, чем ко мне. Нет, я никого не затаптывал за жвачку — я её просто жевал. Затаптывала моя... моя мать. Я жевал. А это, наверное, ещё хуже.
— Ты думаешь? — между тем странно спросил Юрка.
Я честно задумался.
— Ну я не знаю. Может, бомжи какие-нибудь идейные не так живут. Если такие на самом деле бывают, н ев кино. Или там отшельники в тайге. Но ведь... — я замолчал. Я и сам не знал, что "но ведь..."
— Я думал, ты — как все мажоры, — вдруг сказал Юрка. — Я их много на турслётах видел. Тупой, высокомерный и даже трусливый. Но ты не такой. Я это прошлой ночью понял...— он явно смутился, но я молчал, и Юрка продолжал: — Поэтому я с тобой говорю. И поэтому я тебе кое-что покажу. А дальше... Дальше ты решишь сам.
— Что... решу? — я смотрел в светящееся небо поверх его головы. Юрка вздохнул:
— Как жить... Я, например, решил. И ни разу пока не пожалел... Понимаешь, Славка. В этом мире мы уже ничего не можем изменить. Они тут вечно будут драться за нефть, потом — за воду, потом — за воздух. Потом — за человеческое мясо, наверное. Где-нибудь в подземельях. Не знаю. Но они... они... — голос Юрки опять стал вдруг тоскливым. — Они никого не хотят слушать. Даже самих себя. Тем более не послушают нас. Они так хотят, чтобы у нас было счастливое будущее, что не спрашивают — хотим ли мы его. Но если мы ничего не можем изменить здесь — может быть, мы сможем начать заново. Ещё где-то. Именно мы. Вот мы. Где-то... где-то не здесь.
Он опять замолчал. Превратился в чёрный силуэт. Перестали падать камешки слов...
...И тут я всё понял.
И во всё поверил. Сразу.
Не знаю, как это получилось. Почему получилось. Может быть, когда тебе нет ещё четырнадцати, можно сколько угодно прятаться за иронией и высокомерными словами — но в душе ты всё равно знаешь, что чудеса бывают? В тот момент я не думал об этом. Я — просто — подумал — понял — и — поверил, и эта вспыхнувшая вера каким-то наитием оформилась в слова — в тихий выдох... но Юрка его услышал. Не мог не услышать, потому что ждал его.
Я ощутил, как остановилось на миг сердце — а потом забилось быстрыми, частыми рывками. Глядя на плывущий в светлом ночном небе профиль кузена, я негромко спросил, сам не веря своим словам — хотя уже всей душой верил в их смысл:
— Юр. Вы нашли проход на...
Его голова качнулась — силуэт снова ожил:
— Мы нашли проход на другую планету, Славка.
* * *
— Это было позапрошлым летом. У нас в заводском комплексе тогда жило не меньше трёхсот беспризорников. Толпа. Посёлок целый. Как магнитом их туда со всего края тянули. Их пару раз пытались отлавливать, но бесполезно, ты же видел — там полк нужен, чтобы прочесать. Да они и не доставали никого. То что-то разгрузят, то погрузят, то рыбой торгуют, то грибами, металл оставшийся сдавали... В общем, мы с ними контачили. Они были нормальные ребята. И о младших заботились, как могли, и девчонок своих в общем-то не обижали, даже кто постарше и посильней. Наркотики там или напиваться сильно — тоже не было. Правда курили многие и пиво пили... Ну вот. Мы с ними вроде как дружили. Я имею в виду — нашу турсекцию. А потом однажды — зимой — я прибегаю туда на лыжах. Ткнулся — никого. Нигде никого. Только надпись на стене...
— "Мы уходим. Прощайте!!!" — вспомнил я виденную мною на заводе здоровенную надпись. И не ошибся — Юрка кивнул:
— Да... Ну, я погрустил, поудивлялся — куда это они зимой всей компанией рванули? Там в подвалах — ты не был, не залезал? — целый комплекс жилой можно разместить на трёх ярусах, изоляция хорошая, одним поленом на день целую комнату протопить можно... Да и разговора никакого не было у них про то, чтобы уходить! Не собирались даже...и некуда... Я поискал немного ещё, к своим вернулся. Рассказал. Ну, поговорили, а через неделю мы уже вроде бы и забыли про это. И тут я как-то на базаре в воскресенье... в конце апреля это было... вдруг вижу одного из мальчишек, он у них из вожаков был. Идёт, а с ним — ещё две девчонки, младше и незнакомые. Тащат сумку с барахлом. Я окликнуть сперва хотел... а потом вдруг как кто толкнул — помолчи! Ну, я и пошёл за ними...
— И?!. — почти выкрикнул я. Юрка вдруг рассмеялся — как-то легко и удивлённо, как человек, узревший доброе чудо:
— И? И через час оказался на Перекатной. Это речка такая, я тогда даже не знал, что её так назвали. Блин, я так перепугался! — он стукнул затылком в раму и снова так же засмеялся — над своим тогдашним страхом, от своего теперешнего счастья. — Вошёл следом за ними в комнату... они там какие-то щиты отодвинули, большой такой проём появился, они туда, щиты изнутри опять заложили... Ну, я отодвинул, вошёл. Темно. Два шага сделал — и всё. Упал куда-то, ничего подумать не успел, только затошнило. А потом раз! Стою на речном берегу. И они на меня метров с десяти пялятся, как на призрак.
Меня вдруг тряхнуло.
— Если ты врёшь... — начал я угрожающе, сам холодея от этой мысли. Юрка отмахнулся:
— Знаю, знаю. Ты вобьёшь мне в язык большой зазубренный гвоздь и медленно выжжешь глаза раскалённым паяльником.
— Нет, — тихо ответил я. — Нет. Просто... разочаруюсь.
Юрка посмотрел на меня с подоконника и признал без насмешки:
— Да. Это сильно — если в чём-то разочаровываешься. Но я не вру, Владька.
— А дальше?! — жадно спросил я. Юрка вздохнул:
— Дальше... Дальше было по-разному. Я ещё мелкий был, романтики хотелось, а для них это была не романтика, а жизнь. Понимаешь — жизнь по-настоящему, не как здесь. Как подарок за мучения, за одиночество, за взрослую подлость, за... — он махнул рукой. — Короче — небывалый подарок. Я потихоньку остальных ребят из секции с ними познакомил — Ромку, Нину... ты их видел... Ну и других. Ну, долго рассказывать. В общем, мы стали помогать. Сперва просто помогать, а потом... — он вроде бы смутился. — Потом я как бы в руководство выбился.
— Подожди! — оборвал я его. — А эта планета... ну, какая она?!
— Обычная, — ответил Юрка и сам засмеялся, очевидно, поняв, что это глупо звучит. — Нет, правда обычная. Назвали её Беловодье... это такое место у староверов, счастливая страна. Очень на Землю похожа, растения, животные такие же...
— Как это — такие же?! — изумился я. Юрка развёл руками:
— Да вот так... Ну, не все, но почти все... По крайней мере, там, где мы обосновались. Планета вращается вокруг оси, наклоненной примерно как наша. Океаны глубокие, мы уже пятнадцать километров замерили в одном месте. Материки, кажется, небольшие... как бы... ну... вытянуты, что ли, по меридианам и не вылезают на экватор и за полярные круги. Горных цепей много... (1.)
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
