К вечеру княжеские хоромы опустели, остались только павшие дружинники, лежащие тут и там по всему двору. Люди разошлись молча, стыдясь друг друга, даже не стали грабить покои. Знали, что им надо крепко подумать, найти хоть какой-то, худо-бедно терпимый выход. Уходить из города, бросать нажитое не собирались. Да если и так, то только в глухие леса — в других городах и весях их все равно найдут. Но и оставаться не лучше — рисковать своей жизнью или свободой никто не хотел. Можно еще было созвать войско, нанять тех же варягов, призвать Владимира, но все это откладывалось на следующую весну — сейчас, в канун зимы, когда море скоро схватится льдом, они сюда не придут. А Ярополка с его дружиной надо ожидать раньше — по воде или речному льду.
Варяжко, как только до него дошли слухи о начавшихся в городе волнениях, отчетливо осознал, что миром они не закончатся. Первую мысль — бежать из города с Милавой, пока еще не взялись за него, — отбросил сразу. Он не крыса, чтобы при первой опасности спасаться, у него есть цель, ради которой можно отдать и жизнь. Пусть отчасти выполнил намеченное — помешал Владимиру сговориться с варягами, но угроза междоусобицы все равно осталась. Не в следующем году, так в будущем, тот все равно вернется, а с таким настроем новгородчан у него будут не меньше шансов на успех, чем в прежней истории. Задача осталась прежней — не позволить беглому князю развязать братоубийственную войну и подмять под себя Русь.
Не медля, в тот же день, известил наместника о идущих по городу слухах и о своем предположении — дело может дойти до смуты. Тот только кивнул головой, но пояснять — что собирается предпринять, не стал. Только на прощание сказал:
— Пусть ищут, если придут за серебром. Все равно не найдут — оно давно в Киеве. От князя пришла грамота — он послал часть дружины с мастеровыми в Ладогу, скоро они должны пройти мимо нас. Лес будем брать на месте, так же — я уже послал добытчиков закупать его. Так что к весне там все должно быть готово — встретят Владимира, если он сможет договориться с варягами. А ты оставайся на торгу и держи ухо востро — от народа новгородского всего можно ожидать, вдруг снова пошлет деньги или еще что-то надумает.
Следующий день прошел в напряжении — люди косились на него, перешептывались за спиной, явно чувствовал идущую от них шла неприязнь и даже угрозу. Тот же Горан, насколько приятельски не относился к юноше раньше, теперь смотрел с каким-то подозрением, как будто он украл что-то или сотворил непотребное. Но как-то обходилось до полудня, а после пришла весть о нападении черни на княжеские хоромы и разгоревшемся там сражении. Вот тогда и взялись за Варяжко — к нему в управе торга подошел старшина с Гораном, с явным беспокойством в голосе высказался:
— Вот что, Варяжко, посиди-ка под замком в лабазе Горана, а то как бы чего с тобой не сотворили — народ неспокоен. В хоромах бьют ваших — могут и до тебя добраться. Сиди тихо, как мышь, авось пронесет. Парень ты неплохой — будет жаль, если попадешь под горячую руку.
Просидел взаперти до самого вечера, пока за ним не пришел Горан. Видел на лице купца нескрываемую тревогу, на вопрос: — Что случилось? — тот ответил мрачно: — Наши убили княжеского посадника и всю дружину. Не знаю, что будет дальше, но ничего хорошего не вижу — князь не простит Новгороду их погибель. Не воевать же с ним!
Случилось худшее из того, что предполагал Варяжко от охвативших город волнений. Надеялся, что обойдется без крови — выставят наместнику какие-то требования, уменьшения дани, ожидал даже то, что изгонят боярина из города. Теперь они подставили и себя и князя — тому придется показательно наказать новгородский народ, даже вирой нельзя обойтись. Дело явно оборачивалось войной и немалой кровью с обеих сторон. Варяжко лихорадочно искал лучшее решение из этой казалось безвыходной ситуации, но ничего вразумительного не видел. Сидел на лавке, отрешившись в своих мыслях от всего вне себя, не слышал даже, что еще говорил Горан. Тот заметил состояние юноши, замолчал, не стал больше отвлекать, только следил за ним, пытаясь догадаться — что же он надумал.
Через долгое время Варяжко зашевелился, какая-то догадка проскочила на его лице. Еще через минуту выдохнул облегченно, а после обратился к Горану, выжидательно смотрящему на него:
— Думаю, можно помочь случившейся беде, есть выход. Но для новгородского народа он непростой, не знаю — захочет ли?
— Говори, Варяжко, о чем ты? — поторопил того купец.
— Народ на вече должен покаяться в свершившемся злодеянии и принести клятву верности князю Ярополку Святославичу перед высшими богами — Родом, Сварогом и Перуном.
— Но такого еще не было, чтобы народ на вече клялся кому-то! Это князья давали роту верно служить Новгороду.
— Другой путь — только война. Пусть народ выбирает — пойти под князя или против него, третьего не вижу.
— Хорошо, Варяжко, я переговорю с купцами, после созовем вече, а там как народ скажет.
После этого разговора прошла неделя. Город еще гудел от недавнего бунта, но страсти постепенно стихали, все возвращалось к прежней жизни. Только Варяжко уже никого не представлял, занимался своими делами, а не торга. Правда, Видогост привычно советовался с бывшим соглядатаем, но тот теперь напрямую не вмешивался в распоряжения старшины. Наконец, Горан известил о только что прошедшем вече. С большим трудом — не обошлось без драки, новгородцы согласились принять власть князя в городе, дать ему клятву. Теперь следовало заручиться словом князя пойти на такой шаг и приехать в город на вече. Такую заботу принял на себя Варяжко — другого выбора и не было, он остался единственным княжеским представителем в Новгороде.
Поздней осенью на попутной ладье киевского купца Варяжко отправился к Ярополку Святославичу. В поясной сумке он вез грамоту от совета старейшин Новгорода с просьбой к князю прибыть в город и принять роту в верности. Путь шел неспешно, останавливались в крупных селениях, купец что-то покупал, менял. Когда дошли до Каспли, Варяжко навестил родичей жены. Те обрадовались зятю, принялись расспрашивать о дочери, жизни в Новгороде. Весть о том, что Милава ждет дитя и скоро должна родить, приняли с заметным благодушием — Слава Роду и Рожаницам, пусть не минует их милость дочь родную. Гость похвалился еще, что живут они без нужды в своих хоромах, на торгу есть свое дело, так что у него с Милавой все ладно. Вручил родичам богатые подарки, которые приготовила жена, с тем и отбыл дальше.
Глава 7
Прибыли в Киев незадолго до ледостава. Сырым, с мелкой изморосью, вечером Варяжко распрощался с купцом и покинул ладью. Путь от пристани в устье Почайной до княжеского двора на горе прошел скоро, еще не стемнело, когда вошел в открытые настежь ворота. Поприветствовал гридня, стоявшего на часах в промокшей от дождя епанче. Тот, приглядевшись, узнал бывшего отрока, спросил недоуменно: — Какими судьбами, Варяжко? Ты же, говорят, служишь в Новгороде у посадника.
— Да, Мстивой, я из Новгорода. С посланием к князю. Впустишь? — юноша не стал распространяться подробнее о своем поручении.
— Проходи, коль по делу, — махнул в сторону хором дружинник.
Так же прошел охрану в сенях, а потом ожидал здесь вызова к князю, занятому в приемной палате с боярами. Прошел час, когда они вышли от князя, громко переговариваясь между собой. Среди них Варяжко увидел своего покровителя — Ладислава, тот, заметив своего бывшего подопечного, подошел к нему.
— Ты откуда, Варяжко, не из Новгорода? — спросил он, кивком ответив на почтительный поклон юноши.
— Да, боярин, из Новгорода.
— Слух пришел, что там буча. Верно ли? — не только Ладислав, но и другие бояре, стоявшие рядом, обратили взор на Варяжко, ожидая ответа.
— Да, боярин. Убили боярина Истислава и всю дружину. По этому делу я и прибыл к князю.
— Да уж, наворотили дел — теперь не расхлебать. Ладно, иди к князю, он там один.
— Боярин, а где Блуд? Не вижу его среди вас, — задал Варяжко далеко не праздный для него вопрос.
— Нету Блуда в дружине, с прежней зимы. Как отбил ты ему нутро, так и не оправился совсем — ходит потихоньку, усох, одна тень осталась от него.
— А кто сейчас воеводой?
— Боярин Брячислав, — Ладислав кивнул на кряжистого мужа средних лет, стоявшего в стороне и говорившего что-то княжескому тиуну.
Варяжко узнал того — он на памятном суде над ним высказался за расследование его дела, одернув явного недруга отрока. Принял для себя такую весть как добрую, а потом, подождав еще недолго, по знаку тиуна вошел в палату к князю.
Поклонился от двери Ярополку, тот позвал ближе и сразу перешел к делу: — Что там в Новгороде, Варяжко? Говори все, как есть. А то тут слухи идут невесть о чем — никто же толком не знает. Я уж гонца отправил в Новгород разузнать все.
— Беда случилась, княже, — не стал смягчать Варяжко весть о происшедшем, — люди новгородские подняли смуту. Посчитали, что боярин Истислав с дружиной повинны в пропаже купца, посланного к Владимиру с деньгами. Как прознали — не знаю, наверное, по домыслу. Напали на хоромы, погубили боярина и всю дружину. По сему делу я и прибыл к тебе, княже. Старейшины новгородские послали меня передать от них покаяние за злодеяние и призвать тебя взять город под свою руку, но не идти на него войной. Вот грамота от них.
На лице князя, читавшего послание, Варяжко ясно видел обуревавшие того мысли и чувства — злость, недоверие, но также и сомнение, нерешительность. Закончив с чтением, Ярополк еще минуту сидел в глубокой задумчивости, его пальцы нервно стучали по столу. После высказался с гневом: — Не верю покаянию этого подлого города. Надо сжечь его, а народ продать в полон — вот лучшее, что я вижу, а не прощение.
Слова князя поразили Варяжко — не ожидал от обычно сдержанного и мирного государственного мужа такой злости и недальновидности. Как же он будет управлять страной, если не видит компромисса в конфликте с важным для Руси городом, вторым после Киева? Переборол растерянность и промолвил, стараясь сохранять в голосе спокойствие:
— Позволь, княже, слово свое сказать, — после кивка того, продолжил, — ты прав, верить народу новгородскому нельзя. Он будет за тебя, пока ему это выгодно. Но все же, княже, не толкай его сейчас к беглому князю. Если откажешь принять его клятву и пойдешь войной, то он уже бесповоротно встанет на сторону Владимира — даже ради своего выживания. А погубить весь народ — разве для этого собирали Русь прежние великие князья? Прости, княже, за дерзкую речь, но в этом моя правда. Хочешь, казни меня, но я тебе сказал, как есть.
Видно было, какого усилия стоило Ярополку не завестись от резких слов юноши. Его лицо вспыхнуло от злости, он уже хотел высказать ее сгоряча, но сдержался, через долгую минуту устало проговорил:
— Иди, Варяжко, мне надо подумать. Останешься в гостевой светлице — я скажу о том тиуну, пока не дам тебе ответ.
Случившаяся размолвка обескуражила Варяжко, зародило большее сомнение — стоило ли поддерживать этого, далеко не лучшего правителя Руси? Он и прежде ясно понимал слабость Ярополка, но все же представлял его предпочтительным перед Владимиром по принципу меньшего зла для Руси. Но сейчас появилась мысль, что и Ярополк способен на жестокость — готов залить кровью непокорный город! Раздираемый такими мыслями, Варяжко дождался тиуна, задержавшимся у князя, вместе с ним пошел в гостевую комнату на первом этаже княжеских хором. Там еще оказался другой гость — из Германии, прибывший по поручению своего короля и Императора Священной Римской Империи Оттона II. Посланник сносно говорил на славянском, подступил с расспросами к новоприбывшему, сам рассказывал о своих заботах.
Так и провел Варяжко несколько дней с разговорчивым соседом, пока Ярополк не вызвал его к себе. Не раз встречался с ним в хоромах и во дворе, тот только холодно отвечал на поклоны юноши. В палате застал, кроме князя, нового воеводу — тот сидел на лавке по правую руку от Ярополка и внимательно разглядывал вошедшего Варяжко. После недолгого молчания князь сказал о своем решении: — Я приму роту от Новгорода. Прибуду в сечень, заодно с полюдьем. Пусть готовят дань. Возьми грамоту, передашь старейшинам новгородским.
Когда Варяжко забрал со стола свиток пергаментный и собрался уже уходить, поклонившись, его остановил Брячислав вопросом:
— Вот скажи, молодец, как же новгородцы пошли на такое — просить покаяния и дать роту князю? Прежде такого не бывало, даже когда Рюрик подавил их смуту не малой кровью — не пошли на поклон к нему. Нет ли здесь злого умысла, подвоха?
— Признаюсь, боярин — о том надоумил я, когда говорил с купцом новгородским о том, что им делать после такого бунта. Он отнесся ко мне добром, схоронил от смутьянов. Вот и подумал, как же помочь ему и другим новгородцам, но не в ущерб чести княжеской и Руси. Так еще можно больше привязать народ к Ярополку Святославичу — клятва перед лицом богов не пустое слово, не раз подумают, прежде чем нарушить ее.
— Резонно. Скажи тогда, парень, что следует нам предпринять после. Вроде и без того князь держал там своего посадника, боярина Истислава — упокой боги его душу! Что же поменяется?
— Наверное, в том нет тайны, но прежде власть княжеская в Новгороде особой силы не имела. Боярин против воли города не мог идти, да и народ сам решал свои дела, не обращаясь к наместнику. Теперь же мы можем судить — что ему дозволено, а что нет. Прежде всего нужно ввести свою управу — от городских старшин до квартальных, — из тех мужей, кто послушен нам, а не тех, кого избирают новгородцы. Никто не может пойти против воли княжеской, даже вече, для того набрать из верных воев особую стражу — не прежнюю городскую, а свою, под рукой наместника. Она будет следить за возмутителями порядка, пресекать на корню смуту, ловить зачинщиков и подстрекателей. Да и дружину надо поболее, чтобы смогла подавить бунт, если он снова случится. Это главное, что предстоит совершить неотложно. Есть еще и другие меры, но их можно потом, со временем.
Воевода переглянулся с князем, после бросил задумчиво:
— Не все так просто, парень. Тут с кондачка не решишь, надо крепко подумать. Ладно, ступай, поезжай в Новгород.
По тому, как свободно вел себя Брячислав при князе, Варяжко понял — кто же нынче правит Ярополком. К чему такое приведет — не знал, но оно только добавило сомнений в верности своего выбора. Князь явно не самостоятельный, неизвестно — что от него ожидать завтра? Но что-то иного пока нет — с этой мыслью покинул палату, в тот же день княжеские хоромы. В Киеве пробыл еще две недели, пока по свежему льду не пошел первый обоз в Новгород. На торжище уговорился с одним из торговых людей снять угол на то время. Изба у того находилась в Подоле, под горой, топилась по-черному, но Варяжко не стал искать лучшее место, остановился здесь. Вместе с хозяином проживали жена и две дочери-погодки — обе на выданье. В первую же ночь, не стыдясь родителей, они прошли через постель юноши — одна за другой.
Девицы сложением удались не в мать, а в отца, худого, как жердь. В далеком будущем они бы неплохо смотрелись на подиуме, а сейчас о таких говорили — ни кожи ни рожи. По-видимому, вниманием парней не могли похвалиться, вот и ухватились за пригожего молодца, какими-то судьбами оказавшимся в их избе. Крутились вокруг него и так и сяк, пытаясь соблазнить своими скудными прелестями. Варяжко видел их потуги, но не противился, даже поощрял. Погладил как бы невзначай старшую за тощий зад, после и младшую не обошел — легонько коснулся чуть выступающей из сорочки груди, а те едва сдерживались, готовые тут же наброситься на него. Может быть, сказался месяц с лишним без женской ласки, но идущий от них запах и возбуждение завели Варяжко, вспыхнувшее вожделение подавило разум, оставив только похоть.
