Тень кондотьера

Ну и вот что ты на это скажешь? Удивительно, — то и скажешь. Хотя с другой стороны, чего тут, собственно, удивительного? Зеркало-заманиха гораздо на любые иллюзии. Хочешь, цветочек аленький, а хочешь, петушка на палочке для тебя изобразит. Что угодно, лишь бы ты рот раззявил и губу раскатал. Только я не раззявил и не раскатал. Не поддался соблазну. Ни-ни. И даже не ахнул. Как это у меня получилось? Да ни пойми как. Одно точно: без особого напряга и внутреннего борения.

А Сыч Внезапный меж тем ждал от меня ответа.

— Знаю-знаю, господин хороший, я эти твои книжицы, — сказал я ему с притворным равнодушием. — Поди, очередное жизнеописание какого-нибудь забулдыги-любомудра. Нет уж, нет уж, уволь.

— Тьфу на тебя, змеюка неблагодарная, — деланно взъярился старик. Отшвырнул книгу куда-то за пределы видимой области зеркала, после чего поднял на уровень лица невесть откуда появившуюся горящую свечу, повернулся демонстративно спиной и, нагоняя зыбь на усыпанную каплями поверхность, побрёл в тёмную глубь ртутной амальгамы.

— Постой, чудила обидчивый, — окликнул я его. Вытащил из кармана лист с фотографией оборотня и прижал к влажному стеклу: — Посмотри-ка сюда. Скажи, видел вот этого вот охламона?

Любопытство — грех и необоримая сила не только для нас, живых, но и — точно знаю — для нежити. Замер Внезапный Сыч на месте, задул шумно свечу, развернулся, сотворив вихрь в хрустально-расплывчатом тумане, и — ну кто бы сомневался — торопливо пошаркал назад. Приблизившись, прошёл с чудесной лёгкостью сквозь моё отражение, упёрся носом в стекло и, оттянув пальцем кожу у правого глаза, прищурился близоруко. Рассмотрел фото внимательнейшим образом, издал возглас узнавания:

— Ишь ты! — И, отпрянув, тотчас начал торговаться: — Скажу, чем отблагодаришь?

— А чего желаешь? — спросил я.

— Чего-чего. — Старик смущённо отвёл глаза. — Ты бы, дракон, того-этого-самого, дамочку какую-нибудь пригласил бы сюда посмазливее.

И тотчас глядь на меня — не засмею ли?

Нет, я не рассмеялся и даже не удивился, только (и впрямь стало интересно) полюбопытствовал:

— А смысл? В навь не заманишь, в явь не прокрадёшься, а с отражением миловаться — что за удовольствие?

— Твоё дело — пригласить, а как со скверной-милой слажу, то уже моё сугубо личное дело.

— Ладно, — пообещал я, — так и быть, пришлю. Говори теперь. Выкладывай.

— Видел-видел я, дорогуша, этого твоего волчонка приблудного, — заговорщицки подмигнув, поторопился доложить Внезапный Сыч. — Раза три, мало — четыре раза видел. Третьего дня, к примеру, видел. Шушукался он здесь с этим вашим бородатым. И что за манера, скажи на милость, в месте таком срамном ...

— Подожди, не гони. Ты толком скажи: с каким таким бородатым?

— С каким, с каким, — проворчал старик, после чего рубанул ребром ладони себе по правой щеке. — А с тем, у которого вот тут вот шрам.

— Бабра, что ли, имеешь в виду?

— Во-во, тигра этого вашего тёртого.

— Вообще-то, ягуара, — машинально поправил я и уточнил: — И о чём они толковали?

Удивляясь моей тупости, Внезапный Сыч всплеснул руками.

— Говорю же — шушукались. Не разобрал ничего. Только одно уразумел: волк о чём-то просил, а тигр ему отказал. Наотрез отказал. Волк в залу засим умотал, а тигр, тот... — Старик показал на дверку с табличкой "И пусть весь мир подождёт". — Тигр, тот сперва оправиться сходил.

— И это всё? — на всякий случай уточнил я.

— А мало? — вопросом на вопрос ответил старик. После чего хлопнул по плечу моё отражение с такой силой, что оно бедное аж покачнулось, и стал выгонять-выпроваживать: — Теперь давай шагай, дракон, за обещанной мамзелью. Давай, давай. Надеюсь, не кинешь бывшего интенданта и кавалера?

— Сроду такого у меня в заводе не было, — уверил я его уже с порога. — Не уходи никуда, сейчас пришлю.

И впрямь, оказавшись в шумном, заполненном разгорячённым народом зале, первым делом подманил одну из снующих между столиков лярв — высокую яркогубую блондинку в чёрных сетчатых чулках. То ли Матильдой звать, то ли Изольдой. А быть может, и не так и не так. Быть может, ещё как-то. Не знаю точно, потому как, честно говоря, эти дочери магии и порока для меня все на одно лицо. А имена... Ну что имена? Как куклу Барби не назови, всё равно она будет куклой Барби.

Когда подошла, с преувеличенным усердием виляя и колыхая тем, чем положено вилять и колыхать, я сразу вытащил кошель. Потряс им зазывно и объяснил двумя короткими фразами и одним энергичным жестом, чего от неё душевно-бездушной хочу. Она сначала фыркнула возмущённо и даже хлопнула мне по щеке сложенным сандаловым веером, но лишь услыхала про "двойной, нет, тройной" тариф, вмиг сделалась покладистой. Вздохнула с наигранной жеманностью: ну, дракон, ну змей-искуситель, и — ой, мамочка, что творится — согласилась. Засунув выданные красненькие в глубь атласного лифчика, проворчала что-то насчёт чёртова экарте в третьей позиции (из чего я понял, что отдавать своё отражение на потеху нежити зазеркальной ей отнюдь не впервой) и, послав мне на прощанье воздушный поцелуй, поторопилась к выходу.

Напутствовав красавицу с норовом чудовища незлобивым тихим словом, я тут же про неё благополучно забыл. И уже в следующий секунду, развернувшись на сто восемьдесят, кинул взгляд в дальний угол зала: тут ли Битый? Именно так, за присказку его любимую "Не добудешь — битый будешь", зовут угрюмого вида бабра-оборотня, о котором упомянул Внезапный Сыч в своём геройском сливе.

Битый — молодчина, не подвёл. Как и всегда сидел в полном одиночестве на своём привычном месте — за столиком у истукана для расплаты с заведением Силой. Не просто так сидел, естественно. Пялясь в пустоту остекленевшим взглядом, исправно потягивал медовуху да закусывал её густую тягучую кислой таёжной ягодой. Пометив в голове жирной галочкой наличие его присутствия, сразу к нему я не пошёл (побоялся удачу поспешностью спугнуть), прежде направился к барной стойке. Там уже готовил для меня коктейль местный подавальщик (а помимо того ещё бармен, распорядитель и правая рука хозяина) Кеша Ишмуратов по прозвищу Крепыш.

Кивнув приветственно глазастому и расторопному малому, я не забыл его ещё и поздравить. Взбираясь на табурет, сказал с чувством, с толком, с расстановкой:

— С наступающим тебя, Кеша.

— С наступающим? — удивлённо вскинул брови Крепыш. — Ты это, Егор, о чём?

— Вот тебе и раз. Позабыл-закрутился, что ли? Завтра же День пограничника.

— Подожди, — оторопел Крепыш, — я-то тут каким боком?

— Здрасьте-мордасьте. Как это "каким боком"? — Я постучал по отполированной локтями, лбами и подбородками доске из морёного дуба и с напускной экзальтацией произнёс: — Скажи, разве это не ты стоишь дозором на границе внутреннего ада и внешнего? А, Кеша? Разве не ты, кидая загулявшему посетителю: "А не будет ли тебе на сегодня, мил человек", не даёшь этим двум кошмарам слиться в то жуткое и непереносимое, имя чему Висконсин? Скажи, Кеша, разве не ты?

— А-а, вот ты в каком смысле, — понимающе заулыбался Крепыш и протянул мне стакан с "Окровавленной Машкой".

— Да, Кеша, именно в смысле и именно в таком, — кивнул я и поднял стакан над головой.— Пью твоё здоровье, погранец.

Придержав очки за дужку, выдул напиток в три глотка и — хорошо пошло — велел повторить.

Пока Крепыш шинковал листик базилика, пока шаманил с прочими секретными ингредиентами, пока со знанием дела прижимал пятьдесят восемь грамм отменного узбекского томатного сока ста восьмьюдесятью двумя граммами не менее отменной русской водки, я извлек из кармана портмоне, вынул из него три тысячные купюры и опустил их в коробку с чёрной маркерной надписью "На кино". Задумался на секунду, вынул и просунул в щель ещё и пятисотрублёвую. Сделал таким образом очередной посильный взнос на благое дело.

Этот добровольный сбор средств я же сам полгода назад сдуру и замутил. Дело тут вот в чём. Уже много-много лет Кеша Крепыш пишет киносценарии, преимущественно — порядочные Тёмные канализируют накопленное зло разными способами, чем этот способ, спрашивается, других хуже? — сценарии фильмов ужасов. Поначалу просто так писал, для себя, что говорится — в стол, но года три назад по подсказке и настоянию Ашгарра стал рассылать синопсисы по адресам, выуженным из Интернета. Целую кучу разослал во все концы света, но, увы, ни один продюсер, ни один агент и ни один режиссер так ему и не ответил. Вот я прошлым октябрём и предложил потерявшему всякую надежду молодому талантливому автору не ждать у моря погоды. Будучи под мухой (на трезвую голову вряд ли бы такое учудил), врезал кулаком по столу после очередной жалобы и заявил: а почему бы тебе, Кеша, елки-палки, мать честна, самому киношку по собственному сценарию не снять? Чай не боги горшки обжигают. Лиха беда начало. Смелость города берёт. И всё такое. А что не профи, так это даже хорошо. Малобюджетная, но с душой снятая авторская лента пафосный блокбастер, собранный из штампов бабла ради, бьёт по любому. Достаточно "Бешенных псов" Квентина Тарантино вспомнить или "Эль Марьячи" Роберта Родригеса. Ну или на худой конец — "Духов воздуха, гремлинов облаков" Алекса Пройаса.

Вот так я тогда ему выдал энергичным залпом. Язык-то без костей. Но в принципе, — если разобраться, если не придираться к словам и отвлечься от обстоятельств, — всё по делу сказал. Во всяком случае, вряд ли кто оспорит, что вода под лежачий камень даже с горки не течёт. Крепыш, тем не менее, взялся отнекиваться. Нет-нет, мол, что ты, что ты, не знаю даже как подступиться и всё такое. Но я — даёшь на-гора сибирский horror movie! даёшь свой, доморощенный slash! — всё-таки убедил его. А как убедил, тут же — по принципу: "предложил, помоги" — кинул клич в народ. Смех смехом, но за семь месяцев аж девятьсот без малого штук на круг насобирали. Ещё восемьдесят-сто, и можно смело брать аппаратуру в аренду. Снимать Крепыш на цифру намерен, в актёры добровольцев наберёт, музыку Ашгарр ему за символическую плату в один юань напишет, так что этих денег хватит за глаза. А если нет, так ещё подкинем-насобираем. Даже не вопрос.

Заметив, что я внёс денежки, Крепыш поблагодарил меня кивком, после чего выставил стакан на салфетку и, взявшись яростно протирать полотенцем стойку (всегда так делает, когда смущён), спросил:

— Скажи, а что там у Артёма? Продвигается дело?

И опять же смущённо покашлял в кулак.

— Продвигается, — ответил я. — Тему главного героя уже вчерне набросал. Показывал на днях.

— Ну и как оно?

— Мурашки пробирают. Честно. Вот такие мурашки.

И я изобразил, что держу в руке крупное яблоко.

— Это хорошо, — не сумел сдержать довольной улыбки Крепыш.

— Конечно, хорошо, — поддакнул я. — Вот вернётся из командировки, скинет на болванку, занесу и возрадуешься. — Пообещал и тут же вспомнил: — Слушай, чуть не забыл, он же ещё просил насчёт сценария тебе одно своё замечание передать. Вернее, даже не замечание, а предложение. Подожди, сейчас... — Пытаясь сообразить, с чего и как начать, я старательно потёр лоб ладонью. — Короче. Там у тебя сцена есть в первой трети фильма, где главный герой...

— Ильшат, — напомнил Крепыш.

— Ну да, Ильшат. Где Ильшат знакомится с очередной жертвой в трамвае. Помнишь?

— Смеёшься?

— Так вот. Аш... Артём предлагает, чтоб они не просто с бухты-барахты познакомились, а после небольшой такой... Ну, прелюдии, что ли. Послушай о чём речь. Поначалу всё, как у тебя: натура, вечер, салон "однёрки", Ильшат сидит в кресле у окна, женщина... Как её там, кстати, у тебя?

— А никак. Просто Женщина в сиреневом платье.

— Хорошо. Женщина в сиреневом платье входит на Маяковского и садится на свободное место рядом. И вот тут Артём предлагает следующее. Пусть барышня будет сильно уставшей. Ну, вроде как она после напряжённого трудового дня на рынок уже смоталась, затем по магазинам прошвырнулась, короче, измоталась донельзя. Просто никакая уже. Буквально с ног валится. И когда садится, крепится-крепится, крепится-крепится, а потом раз и засыпает. И голова у неё, знаешь, так качается-покачивается в такт трамвайной ламбады, а потом клонится, клонится, клонится, и — бабах, падает Ильшату на плечо. А он на неё леденящих кровь видов в принципе не имел, древоточец из-под половицы ему ещё не простучал, ещё не подкатило. И главное ему уже вот-вот сходить, трамвай уже подъезжает к его остановке. Но нет, не сходит, едет дальше. А потому что не захотел попутчицу будить. Жалко ему её вдруг стало. Понимаешь? Пожалел её наш Кайский Потрошитель. Решил, пусть бедняжечка ещё чуть-чуть поспит. Ну и потом уже они на этой почве познакомятся. Она проснётся, когда трамвай где-то там дальше на повороте сильно качнёт, смутится, конечно. А Ильшат улыбнётся ей в ответ. Доброй такой открытой улыбкой улыбнётся. Ну и дальше уже по старому тексту.

Слушал меня Крепыш с явным интересом, а когда я закончил, закатил в раздумье глаза к потолку, помолчал какое-то время, дегустируя образы, а затем помыслил вслух:

— Значит, говоришь, пожалел?

Я кивнул:

— Угу, пожалел.

— И улыбнулся по-доброму?

— Угу, по-доброму.

— А потом топориком: раз-раз, и в квас?

— Ну да. В том-то и фишка. Понимаешь? Нужно показать его тёмную сторону на контрасте светлой. Показать, как оно у него там, внутри, не всё так просто. Показать, как у него там всё вот так вот, просто вот так вот всё перемешено. Показать, что прежде всего он человек. Спросишь, для чего? А я отвечу. Для того чтобы тот, кто ещё до сих пор сомневается, понял наконец: человек — наиопаснейший в этом мире зверь. Понимаешь? Впрочем, Артём не настаивает, я — тем более, сам решай. Ты автор, тебе и карты в руки. Или, если желаешь, шашки... Шашку.

Крепыш наморщил лоб, упёрся на какое-то время взглядом мне в плечо, будто именно в это место транслировал невидимый проектор только что описанную мизансцену, а затем сосредоточенно покивал:

— Знаешь, Егор, что-то в этом есть. Я подумаю. Обязательно подумаю... Слушай, а может, её ещё и увечной тогда уж сделать?

— Пожалуй, это уже чересчур, — засомневался я. — Это уже к одиннадцати туз.

— Пожалуй, да, — помолчав, согласился Крепыш, — пожалуй, действительно перебор. — После чего круто, не меняя интонации, перешёл от поэзии жизни к её прозе: — Тебе как обычно?

Я тоже переключился без особого напряга:

— Угу, как обычно. А сверх того ещё картошку в горшочке с мясом и грибами организуй, будь любезен, по-домашнему. Только на стол пока не подавай, пусть потомится в печи. Я, когда уходить буду, с собой заберу. Пётр вернулся из поездки, хочу попотчевать. Представляешь, один рис чефанить. Смотреть больно.

— Сделаю, — пообещал Крепыш. — Ещё что-нибудь?

— Ещё? Нет, больше ничего не надо. Только вот спросить хотел: нездешний Тёмный на этой неделе не заходил? Высокий такой, худощавый.

— Нет, Егор, — ни на секунду не задумавшись, твёрдо ответил Крепыш, — иногородних давно не видел. Дней десять уже. Как красноярцы, те, что на юбилей Воронцова приезжали, отвалили, никто не заходил.