— Не только видел, но и …
— Очень рад, но это собственно не так важно.
— Дорогой профессор, так что с этой коровой, мы точно избавимся от кошмара? И почему мы связаны с его коровой?
— Еще не знаю, Эдуард Арсеньевич, но чувствую это.
— Скажите профессор, то мне уже нужно идти — Эдуард Арсеньевич глянул на дверь исполкома.
— Если мы вернемся, то может что-то сохраниться из этого действа?
Профессор изумлено посмотрел на Эдуарда Арсеньевича.
— Что-то с вами произошло положительное. Я правильно понимаю? — спросил профессор.
— Я потом расскажу, мне нужно идти, простите профессор. Да, кстати, вот вам наш с Кариной Карловной адрес. Улица двадцать пятого октября, дом восемь, квартира пять.
— Вот вам мой — профессор вручил Эдуарду, заранее приготовленный листочек, на котором значилось. Улица Свободного труда пятнадцать, квартира три, И. И. Смышляев, доктор невролог.
…Где провел ночь Андрей Кусков, он же Рыжая борода, осталось в полном мраке неизвестности. Только утром, ближе к десяти часам, когда метель начала гонять снежные круговерти, а морозец, принесенный движением воздуха, стал ощущаться на щеках и носах, Рыжая борода похожий на потрепанного неурядицами крестьянина в сером тулупе, огромных валенках со снежным инеем в рыжей бороде, появился в исполкоме. Он долго отряхивался от снега, мельком поглядывал на суровый облик бабы Фроси. Та в свою очередь, хорошо запомнив неприятную личность, поглядывала на него с подозрительным прищуром, что-то беззвучно собирая себе под нос своим морщинистым ртом. Остальные не обращали на Рыжую бороду никакого внимания, и очень скоро он освоился, тем более мелкий мужичонка, воняющий чем-то вроде козлятины, завел с Рыжей бородой разговор.
— Братец, как мне в имущественный отдел попасть.
— Мне тоже туда надо — ответил Рыжая борода.
— У тебя что случилось? Мне вот нужно насчет землицы решить. Наш комитет не хочет мою сторону принять. А скажи мне: зачем тогда народная власть, если народу толку от нее нет, не пойму я.
Гугнявил мужичок, полутораметрового роста, заглядывая в лицо Рыжей бороде.
— Народ он тоже разный, хрен знает, кто ты такой. Может, что замыслил против общества. Тебя комитет, то и раскусил. Вот и нужно разобраться.
В разговор вмешался туберкулезного вида гражданин с выщипанными усиками, такой же щетиной на подбородке. Сутулый, высокого роста, болезненные глаза подкрашены красной окантовкой, голос хриплый, как будто гражданин, только что проглотил огромный глоток промерзшего воздуха, температурой никак не меньше, сорок градусов по Цельсию.
— Это вы зря товарищ. Меня вся деревня Лоскуткино знает и Аникишино, не хуже знает. Я самый, что ни на есть батрак. В партизанах был, и продукты Устину Терентьевичу подвозил. Это комитетчики все пропили, вот и найду я на них управу — горячился мужичонка.
Рыжая борода молчал, глядя на обоих собеседников.
— Так что ж у тебя случилось? — спросил мужичонка, когда сутулый туберкулезник, отошел в сторону.
— Корову у меня забрали, вот хочу вернуть.
— Это ты правильно. Много добра увели ироды.
— Кто ироды?
— Эксплуататоры с колчаками, кто же еще. Вот четыре дня, как я здесь в городе у сестры остановился, так это и в городе происходит, братец. Отец Мартемьян паскудник, что делает. Его стервеца от прихода отстранили, как и положено. В церквушке, что на Песочной улице склад устроили для ветеранов колчаковских баталий. Так он жирный кабан, самогоном стал торговать, за место молитвы божественной. Самогон значит, у него в продажу пошел. Еще сидит он в трех огромных комнатах, под металлом крышей крытой и материт народные порядки.
— Это-то как? — с боязнью сказал Рыжая борода.
— Вот так и происходит братец. Только позавчера нашли на Мартемьяна управу. Пришел лысый чекист в кожаной куртке, с усами на бритом до синевы лице. Зубы прокурены, руки тяжелые. Молчит и тащит отца Мартемьяна за шкирку при всем честном народе, тот упирается, анафему насылает со всеми страшными огнями преисподней. Брюхо трясётся, слюни брызжут. Так и сгинул отец Мартемьян между двумя домами, убежавших вместе с колчаками купчиков.
— Что его прямо там и застрелил чекист, что ли? — холодея от ужаса, спросил Рыжая борода.
— Да нет, зачем ему отца Мартемьяна, прямо там. В сани его посадили. На санях сидит еще детина, в два меня с винтовкой. Штык этой ружьины, так и поблескивает на вышедшем из-за туч солнышке. Отец Мартемьян начал скулить, биться об сено башкой. Не дурак батюшка, биться нужно было бы об кирпич, что рядом на нижнем этаже дома, а нет, попа на мякине не проведешь. Сеструха моя Евдокия, давай хныкать, да креститься, с ней еще две пустоголовые до классовой сознательности бабы. Я ее тогда одернул за рукав сильно, что она икнула от испуга.
— Ты что же дура набитая, хочешь на саночки рядом с Мартемьяном паскудником присесть, смотрите, то в один миг в Чеке окажитесь. Я ей говорю, а лысый чекист услышал. Мартемьян все головой бьется, а тот, скрипя сапогами, ремень, поправляя прямо к нам пошел. Дух из меня чуть не вышел, а из Евдокии с соседками, начисто его сдуло. Они от страха бледнее снега стали. Он идет, папиросу достает. Я прошептал.
— Ну, вот до шептались молитвами своими, на кого теперь внуков оставишь. На меня не рассчитывай Дуня, своих четверо осталось.
Сеструха моя, меня и не слышит, смотрит на чекиста. Он уже подошел и говорит.
— Ну, что граждане свободной России, сегодня мне некогда, еще дел по горло. Завтра в комиссию вам нужно прийти с самого утра, кабинет 13. Там вам бумагу дадут и все про мироеда Мартемьяна написать нужно. Если с письмом плохо, то вам все продиктуют, засвидетельствуете.
— А что писать-то, любезный нужно? — спросила Авдотья Карповна, прячась за моей спиной.
— Так написать нужно, чтобы домой вернуться. Это понятно?
И на меня смотрит глазами, прожигает. А я думаю — ‘’вот она наша власть народная, любого проходимца на свет божий выдернет из угла замшелого, как отца Мартемьяна‘’. Хотел уже грозный чекист уходить, как я возьми, да ляпни.
— Товарищ дорогой, а как насчет деревни. Землицу ведь неверно поделили.
— Тебе что земли не дали, вроде, что хочешь то и бери, сколько хочешь бери, бесплатно, хоть подавись ею. Или я не прав?
Чекист уставился на меня, а я ему отвечаю.
— Земля, дорогой товарищ, разная. Одна жирная, другая обработанная, а вот третья никудышная.
— Я смотрю, ты все на лучший кусок роток открываешь. Если обделили, разберемся, а если в подкулачники метишь, то прихлопнем, как муху навозную. А сейчас иди, завтра утром в комиссию к секретарю. Это понятно?
Чекист пошел к саням, а мы стоим рты, открыв, да не только мы. Отец Мартемьян головой трясти и биться устал, и сидит теперь так же, как мы рот открыв. Может из ума выжил, бог его ведает.
Мужичок болтал без остановки, в отдел комитета по утраченным ценностям стояла очередь не менее сорока человек…
… Народ о чем-то гудел, шептал, в немалой степени вонял бытовой кислятиной, перемешанной с одурманивающим перегаром, противной махрой, и где-то в углу источал запах целебного от всякой хвори чеснока.
Рыжая борода сам не соображал, зачем пришел, но ему в любом случае больше некуда было идти. Хотел в деревеньку свою Балалайкино податься, только передумал, боясь того, что может так статься, что хаты его там нет еще. Рискованно, а что если там бабка его в люльке лежит, или и ее еще нет.
Эдуард Арсеньевич освоился быстро, сам удивился, как ему это удалось. Правда, через какое-то время заслуженно похвалил сам себя.
— ‘’Если чиновник настоящий, то он везде настоящий ’.
Незаметов Илья Сидорович ворчал, перебирая бумаги. Затем что-то старательно переписывал в толстые гроссбухи, на которых еще стояли отличительные знаки императорской России. Конец года требовал отчетности, отдел в котором служил Эдуард Арсеньевич занимался, как раз тем, чего не заметил недавно сам, то есть уборкой и благоустройством.
Наглые домкомы были опасны, от того, что каждый из них по старой привычке сотрудничал с органами. Те, что были новыми, быстро принимали условия старой игры, те, что остались на своих местах (к сведению их было совсем не мало, как могло бы показаться) воспринимали сотрудничество, как что-то само собой разумеющее. Дворники и вовсе произросли из старой опары, хорошо приняв новую форму пролетарской кастрюли.
Дело, есть дело и Эдуард Арсеньевич отвлекался от мрачных мыслей, принимая водоворот новых событий. День подошел к обеду, Эдуард покинул кабинет по малой нужде. Туалет общественного пользования с надписью ‘’туалет мужской, соблюдайте чистоту‘’, располагался в самом конце правого крыла здания. Эдуард Арсеньевич должен был пройти мимо отдела по утраченным ценностям (имущественный), просунувшись через многочисленные пальто и полушубки, шали и треухи, Эдуард приближался к месту естественного облегчения, как услышал за спиной знакомый голос.
— Товарищ помощник делегата, господин помощник делегата.
Эдуард Арсеньевич похолодел изнутри, медленно обернулся, позади него стоял старый знакомец — Рыжая борода.
— Тише господин хороший, я прошу вас, тише. Не надо этих слов, можно просто товарищ.
— Я знаю, извините. Бес попутал. Я знаю, все знаю. У меня внутри все от страха, так и трясется.
— Вы здесь по поводу вашего дела. Я правильно понимаю.
— Да я в очереди стою в комиссию по утраченным ценностям.
В голове Эдуарда смешивались воспоминания. Профессор Смышляев говорил о корове, но нужно ли ее получить, или наоборот. Кажется, все-таки нужно, хотя профессор не говорил об этом точно. Но предчувствие твердило Эдуарду, что нужно и для этого он должен посодействовать Рыжей бороде.
— У вас есть что для приема? — спросил Эдуард Арсеньевич с профессиональной интонацией бюрократа.
— Есть направление из секретариата — Рыжая борода протянул Эдуарду Арсеньевичу бумажку с печатью.
Эдуард долго читал, крутил в руках бумажку, соображая, как лучше решить вопрос. Похоже, он забыл о том, что хотел справить маленькую нужду, лицо его морщилось, одолеваемое сомнениями размышлений, которые все одно двигались лишь в плоскости вокруг да около.
— Значит так любезный, пойдемте, я попробую договориться, чтобы товарищ Шутов принял вас быстрее. Иначе вы сегодня не попадете на прием.
Народу только прибывало. Время по какой-то необъяснимой причине не опустошало коридор, что было бы логично и естественно, а напротив страждущие лишь увеличивали очередь. Нужно было бы произвести запись с переносом на следующий день в порядке нумерации.
Эдуард Арсеньевич решил действовать наобум, так как он не знал Шутова, но был уверен, что Шутов знает его, и не ошибся в этом. Пробравшись к двери, Эдуард вошел внутрь, как к себе домой. Перед этим он профессионально распихал в разные стороны посетителей, отметив про себя, что народ не изменился за сотню лет, совсем. Шутов удивленно поднял голову и начал разговор первым.
— Привет Эдик, что тебя к нам принесло?
— Здорово Серега, есть одно дело.
— Говори, чем могу, тем помогу.
— Да тут один человек, в общем, родственник отца не может к тебе попасть, уже три дня — произнес Эдуард Арсеньевич с дружеской непринужденностью.
— Как его величать?
— Кусков Андрей Павлович.
Шутов с улыбкой посмотрел на одну из двух помощниц. Молодая женщина улыбнулась в ответ, все поняв. Она встала из-за стола, вышла за дверь с официальным видом, и еще более официальным тоном произнесла.
— Кусков Андрей Павлович пройдите за мной, вас ожидают.
Рыжая борода, расталкивая сограждан локтями ломанулся к двери с громким пояснением.
— Это я, это меня, пропустите, что не слышите…
…— Ладно, Серега я пойду, у нас работы не меньше. С меня причитается — сказал Эдуард, когда Рыжая борода, оказавшись в кабинете, раскланивался на все возможные стороны, при этом он мял в руках подобие головного убора.
— ‘’Господи, как быстро он вошел в образ, хотя образ ли это. Да и я тоже, вроде хорош‘’ — подумал Эдуард Арсеньевич, выходя из кабинета.
Рыжую бороду посадили на стульчик в углу, пока товарищ Шутов, принимал толстую старуху, которая тяжело дышала, видимо испытывая излишнее кровяное давление.
— Значит вы утверждаете, что комитет незаконно изъял у вас зерно — спокойным голосом говорил Шутов.
— Да товарищ уполномоченный. Мой старший сын Илья убит в бою с колчаками на станции Тайга, а младший Ерофей сейчас в Иркутске на командной должности. Паскудин ненавидит моего мужа Алексея, за это и отнял у нас последнее. Мы все по норме сдали, любимой советской власти.
Женщина говорила уверенно, стирая пот с высокого лба белым платком.
— Смотрите, что пишет Демьян Паскудин.
— ‘’Несомненно, являются отъявленными подкулачниками. Водят сношения с кулаком Толстощековым. Все лето в их хозяйстве работал батрак из деревни Протопоповка, некий Прошка — забулдыга’’.
Обвинительная выдержка прозвучала, и товарищ Шутов ждал ответа.
— Все это навет товарищ уполномоченный. Этот Паскудин соответствует своей фамилии, его еще выведут на чистую воду. Он говорит, что еще в восемнадцатом под Казанью ранен и списан, как инвалид. Пусть товарищи из Чека его еще раз проверят, потому что люди не верят в его россказни. Насчет батрака Прошки, это чистое вранье. Он действительно помогал нам, но он двоюродный брат моего Алексея. Жил у нас, как свой семейный. Денег ему никто не платил, а то, что человек работает, живя со своей родней, нет ничего предосудительного, тем более противозаконного. А Толстощеков сам к нам приходил пару раз, и всего-то. Видите, я вам товарищ Шутов все, как на духу говорю.
— Хорошо Наталья Макаровна мы постараемся провести полную проверку. Вот вам направление в ВЧК, там подадите заявление на проверку товарища Паскудина. Не бойтесь, товарищ Лысов не оставляет ни одного сигнала без внимания.
— А я и не боюсь, если надо, то до ревкома дойду и там всю правду — матку изложу.
— Думаю, товарищ дорогая, что в ревкоме товарищ Ефимози или Репейс, так же отправят вас к товарищу Лысову. До свидания Наталья Макаровна.
Шутов крепко по-мужски пожал женщине руку, после чего она вышла из кабинета.
— Присаживайтесь ко мне Андрей Павлович.
У Рыжей бороды все вновь тряслось внутри. Сидя и слушая, он понимал, что все слишком серьезно. Есть еще какие-то страшные товарищи, с еще более страшными фамилиями; Лысов, Ефимози, Репейс.
