Проект "Справедливость"

— Да, человек, возможно, создан для того, чтобы жить и тихо страдать, — кивнул хозяин ратуши. — Но я так не могу. Не могу затаиться, поступиться своими целями. Лучше сразу перейти в небытие! Но пока туда не спешу, ведь есть надежда. В старый город иногда приходят гости. Они мне помогают мстить.

Он по-прежнему говорил негромко и спокойно, но в этом внешнем равнодушии чувствовалась непреклонность. Интересно, все титулованные особы таковы?

— Я не могу отпустить вас, сударь, — продолжал губернатор, разведя руками. — Не потому, что я упрям, а потому, что лишен гуманизма и жалости. Я даже не понимаю, что это такое. Вы попали сюда и стали моим орудием. С чего бы вдруг мне отказываться от орудия? Разве вы на поле сражения бросили бы винтовку на землю? Сомневаюсь. Вы можете проклинать меня, умолять, уговаривать — это ничего не изменит. Я не выброшу винтовку до тех пор, пока не поверю, что она уже никогда не выстрелит.

Эти слова меня впечатлили. В них чувствовалась искренность. Самая настоящая искренность законченного мерзавца и людоеда.

— Но я должен рассказать вам о следующем упражнении, — будто спохватившись, сказал губернатор. — Оно продлится недолго, всего несколько часов. Не радуйтесь, ведь упражнение очень болезненно. Вокруг вашего тела возникнет огненный обруч. Он станет жечь, причиняя нестерпимые муки. Однако этот огонь — не огонь вовсе, а просто сгусток энергии. Если вы сможете раскрыть свой резервуар, то начнете потихоньку впитывать эту энергию и в конце концов избавитесь от обруча.

Мои глаза расширились от ужаса. Несколько часов пытки огнем!

— Постарайтесь, сударь, вы уж постарайтесь, — добавил губернатор, направляясь к дверям. — И, пожалуйста, большая просьба — не сойдите с ума. Я не умею лечить сумасшедших... Если это произойдет, придется просто отдать вас старому городу.

— Стойте! — Я закричал уже тогда, когда дверь закрывалась.

Губернатор не вернулся. Он ушел, оставив меня в смятении. Но это смятение длилось недолго, пожалуй, лишь мгновение. Я овладел собой в предчувствии нового испытания. Моя обострившаяся интуиция подсказывала, что у меня в запасе снова десять секунд. Десять секунд между спокойствием и болью. Как их потратить? Это важный вопрос. Что можно сделать, зная, допустим, что умрешь через десять секунд? Наверное, попрощаться с родными. На это уйдет пара секунд. Вспомнить ошибки, совершенные в жизни. Две-три секунды, если ошибок не так уж много. Подумать о том хорошем, что не произошло, но о чем мечтал. На это — одна секунда. Что еще? Ничего! Остаются четыре секунды безделья. Думай о чем хочешь!

Почему-то я подумал об Иванне и о девушке с белыми волосами. Эти мысли были со мной, когда вокруг груди начал появляться огненный обруч. Вопреки ожиданиям он не сразу вошел в полную силу, а постепенно разгорался, обхватывая меня пылающими объятиями. Сначала было просто горячо, потом стало жарко, а затем будто раскаленные иглы вонзились в кожу. Я хотел закричать, но не мог даже вздохнуть полной грудью, — любое движение усиливало боль. Отчего, отчего я не маг?! Об этом уже не получалось подумать спокойно, но у меня оставалось еще несколько часов, чтобы поискать ответ.

Глава 8

Когда долго терзает боль, чувства притупляются. Считается, что организм приспосабливается к неудобству. Наверное. Но притупляются не только чувства, но и мысли. Ты превращаешься в тупое животное, наполненное болью, единственное желание которого — получить хотя бы минуту отдыха. За эту минуту можешь отдать почти все, не говоря уже о деньгах. Но, к сожалению, денег у меня никто не просил.

Не буду растягивать описания мучений, причиняемых огненным обручем. Скажу прямо: мой резервуар не заработал. Ни через час, ни через два, ни через три, ни когда пришел губернатор и, покачав головой, прекратил пытку.

— Не получилось, сударь, — с печалью сказал он. Я пытался вдохнуть воздух, моргая красными глазами, — невольные слезы уже высохли. — Очень прискорбно, но снова не получилось. Ничего, мы попытаемся в третий раз. Последнее упражнение почти такое же медленное, как и первое. Вы успеете отдохнуть. Хотите воды?

Мне казалось, губернатор задал этот вопрос, чтобы спросить хоть что-то и проверить, не сошел ли я с ума. Какая наивность! Губернатор почти ничего не делал просто так.

Я собирался высказать ему все, что думаю о тех существах, которые считают себя вправе играть с другими существами. Даже львы и тигры быстро убивают свою добычу! Хотел ли я смерти? Боль примирила меня с ней. Я теперь понимал неизлечимо больных, которые с нетерпением ждут своей кончины. Однако мои пересохшие губы разжались и вместо того, чтобы произнести пламенную речь, я смог прошептать лишь 'да'. Голос изменил мне еще часа четыре назад, когда крик стал походить на шипение.

— Сейчас будет вода, — сказал губернатор. На столе, стоявшем в дальнем углу, появились белый кувшин и коричневая миска.

Миску я узнал сразу — эта была та самая глиняная посудина, из-за которой все началось. Стол мгновенно переместился ко мне. Я даже не успел моргнуть, а он уже появился рядом. Судя по действиям губернатора, меня никто не собирался освобождать от цепей. Почему?

— Я здесь полновластный хозяин. — Губернатор неверно истолковал мой взгляд и попытался объяснить перемещение стола. — Можно даже сказать, ратуша — часть меня. Скорее, я — часть ратуши. А там, наверху, просто подделка. Когда-то я был частью целого города, но меня лишили сил. Все титулованные особы утратили прежнее могущество. С этого времени начались раздоры... Но не будем отвлекаться, сударь. Вот ваша вода. Хлебните.

Губернатор взял руками в тонких синих перчатках кувшин и поднес к моему лицу. Я сделал несколько жадных глотков. Вода была прохладной и показалась очень вкусной. Пожалуй, самой вкусной из того, что мне приходилось пить.

— Почему... почему вы не освобождаете меня от цепей? — Мой голос походил на дуновение ветерка в роще.

— Цепи нужны для третьего упражнения, сударь, — поставив кувшин на стол, печально ответил хозяин ратуши. — Видите этот сосуд? Я подвешу его над вашей головой. Подниму немного стол, и миска окажется напротив вашего лица. Нити, поддерживающие кувшин, очень чувствительны к изменениям энергии. Если кувшин наклонится хоть чуть-чуть, вода польется в миску и вы напьетесь. Если не наклонится и даже не дрогнет, вы умрете от жажды. Все зависит от вас, Глеб, все зависит от вас.

Несмотря на то что мое тело все еще тряслось мелкой дрожью после экспериментов с обручем, я похолодел. Вот какая мне уготована кончина! От жажды. Я напрасно рассчитывал, что третье упражнение принесет быструю или не мучительную смерть. Похоже, губернатор по-другому не мог.

— Я специально перенес сюда вашу миску, сударь, — продолжал мой зловещий собеседник. — Она может помочь. В такой сложной ситуации ничем нельзя пренебрегать. Вдруг эта миска действительно артефакт? Но даже если нет, только подумайте, через какие испытания вы прошли вместе с ней! Она — ваш талисман.

Вскоре я остался один. Мой взгляд скользил по гладким цепям, обращался к свету, падающему с потолка, останавливался на платке... Зачем губернатор бросил на пол свой белый платок? Если на платок долго смотреть, то белизна становилась нестерпимой для усталых глаз. Хоть бы пол был не темно-серым, а посветлее...

В первые два часа я делал то, что делал бы каждый на моем месте. Разглядывал кувшин, висящий прямо над головой, гипнотизировал его, всей душой желая, чтобы резервуар наконец заработал как надо и вода полилась в миску. Я даже мысленно приказывал кувшину наклониться и, наверное, разговаривал с ним. Подумать только: умереть от жажды рядом с водой! Умереть из-за кувшина, который болтается на белесых тонких нитях и никак не хочет накреняться.

В то время я еще не чувствовал сильной жажды, но готовился к ней, как узник, приговоренный к смерти, готовится к встрече с виселицей. Жажда подкрадывалась незаметно мягкими нетвердыми шажками. Часы отсчитывали время, и с каждым их боем я ощущал что-то новое. Часа через четыре мои губы начали становиться сухими. Не особенно сильно, стоило их облизать — и сухость исчезала. В обычное время я бы не обратил на это внимание, но сейчас прислушивался даже к самым мелким изменениям в организме.

Еще через четыре часа облизывание губ почти перестало помогать. Я отметил, что это произошло слишком рано, хотя ничего удивительного. Ведь перед этим я долго висел, опаляемый огнем, а затем сделал лишь несколько глотков воды.

Губернатор оказался прав: у меня оказалось достаточно времени, чтобы 'отдохнуть' от предыдущей пытки, но от переживаний 'отдых' получился скомканным, да и не был уже нужен. Когда прошло двенадцать часов, сухость, как опытный полководец, захватила не только губы, но и рот. Слюна стала не такой, как прежде, — более вязкой, тягучей. Но в целом я чувствовал себя сносно, даже мог размышлять.

Оставив попытки 'договориться' с кувшином или воздействовать на то, о чем не имел никакого представления, я отбрасывал один за другим смелые планы побега. Цепи были крепки, мои ноги почти вообще не могли двигаться, а разведенные в стороны руки сдвигались сантиметров на десять, не больше. Замков у цепей не было, звенья казались цельными и прочными. Конечно, я попрыгал как мог, надеясь, что хоть одно звено лопнет, но вскоре устал, так и не достигнув никаких результатов.

Мне удалось забыться сном. Что снилось, не помню, но я часто просыпался и неизменно видел перед собой белый платок на темно-сером полу. Потом закрывал глаза, и сверкающее пятно еще долго танцевало под веками.

Окончательно проснувшись, я долго ворочал сухим языком в сухом рту, пытаясь отыскать хоть каплю влаги. Прошло около двадцати часов, и мне становилось все хуже.

Я пытался думать о резервуарах, магах и Лиме. Почему те земляне, которым посчастливилось родиться с магическим даром, не могут им пользоваться дома, а должны переходить в другой мир? Мне пришла в голову нелепая мысль, что это происходит по той же самой причине, по какой ребенок, выросший в семье крестьян, становится крестьянином, а не, например, музыкантом, хотя к музыке у ребенка явный талант. Земляне-маги не нужны Земле. А Лиму — нужны.

Когда прошло больше суток, заметил интересную деталь. Моя кожа тоже высохла, начала шелушиться и сморщилась. Она выглядела, почти как у старичка. Я подумал, что не утоляемая жажда — это не что иное, как ускоренная старость. Я быстренько состарюсь и умру — обычное дело.

Нельзя сказать, что меня взбодрила эта мысль, но я всерьез подумал о том, чтобы закричать, позвать губернатора и попытаться с ним договориться. Хотя о чем нам разговаривать? Что я могу ему предложить? Я ведь до сих пор не знаю даже, кто он такой. Кричать я передумал и даже не стал проверять, смогу ли что-то выкрикнуть.

После полутора суток мне надоело считать часы. Я висел, уставившись в одну точку на столе, и лишь изредка переводил глаза на что-то другое, чаще на миску или платок. Мои мысли текли неторопливо, словно поезд, который долго несся как сумасшедший, а теперь постепенно замедляется, готовясь полностью остановиться. Конечно, мне хотелось пить. Все это время я испытывал невероятную, глубокую жажду, но отчего-то быстро смирился с тем, что воды не получу. Откуда ей взяться? Я не верил в свой резервуар, хотя и пытался подражать йогам, занимаясь самовнушением. Меня мог освободить губернатор, но он не придет. Я копил свою жажду, как мальчишка копит блестящие монетки. Вскоре моя 'копилка' оказалась забитой под завязку, но 'монетки' жажды прибывали и прибывали. Просто лились рекой.

Примерно на третьи сутки, не помню точно, я впервые потерял сознание. Это длилось недолго, но я пожалел о том, что пришел в себя. Забытье похоже на смерть, а смерть — на забытье. Переход между одним и другим незаметен. Меня бы вполне устроил такой конец. Ты как бы засыпаешь и больше не просыпаешься. Кто сообщит тебе, что ты умер, а не спишь? Можно ли быть мертвым, думая при этом, что спишь? Любопытный вопрос.

День на четвертый мне стало значительно хуже. Появились галлюцинации — какие-то разноцветные пятна, они скакали по комнате и напоминали то ли собак, то ли кошек. Я уже не роптал на судьбу и даже почти не шевелился, лишь иногда поднимая голову, лежащую на столе. Впереди стояла миска, и до нее можно было дотянуться, если слегка податься вперед. Но к чему так делать? Миска пуста и суха. Я ее разглядывал так долго, что изучил каждую трещину и царапину. Теперь мог бы нарисовать эту посудину по памяти.

Умирал я медленно. И хотя мне не удалось поторопить свою неспешную смерть, наконец настало время, когда почувствовал — все, осталось чуть-чуть. Эта мысль даже слегка обрадовала, а затем я ощутил странную легкость. Мысли будто засияли и заскакали с прежней силой. Так, наверное, вспыхивает огонь перед тем, как погаснуть.

Внезапно я понял, что эта легкость закономерна. Когда человек умирает, он уже не привязан к досадным ограничениям: он не скован капризным телом-обузой, над ним нет власти туповатых земных начальников, ему даже неинтересно, что о нем говорят. И неважно, продолжает ли он как-то существовать после смерти или нет. Смерть все равно — венец жизни, самый ее расцвет, высшая цель. Я наконец взобрался на эту гору и теперь стоял почти на самой вершине.

Оставалось сделать только шаг. Мне даже почудилось, что поднимаю ногу, но отчего-то в мыслях нога ощущалась очень тяжелой. Будто в нее что-то вцепилось и не пускало. Мои чувства так перепутались, что казалось, словно в ногу вцепились не коряга или камень, а звук. Равномерный звук, напоминающий ход старинного хронометра. Мой угасающий разум полюбопытствовал в последний раз. Часы? Но часы шли гораздо тише.

С трудом разлепил глаза. Вероятно, они тоже изрядно подсохли, потому что видели плохо, расплывчато. Я с трудом сфокусировал их на столе, а потом и на миске. Мне хватило сил удивиться еще раз. Столь знакомая миска слегка изменилась. Нет, края остались прежними, а вот дно выглядело блестящим и синеватым. Я даже сначала не понял, что это, но потом, когда на дне появился расходящийся круг, догадался. В миску равномерными каплями падала вода. Вершина моей жизненной горы вдруг ожила и устремилась ввысь. Я, счастливый альпинист, оказался снова у подножия. До вершины мне еще идти и идти.

Глава 9

Мягкие блики серебристого балдахина резанули по глазам. Я снова лежал в спальне, на кровати, убранной светло-лиловым постельным бельем. Мое самочувствие оставляло желать лучшего, но только моральное. Физически я чувствовал себя хорошо.

Рядом с кроватью у стены стояла высокая корзина. Мне сначала показалось, что в ней зонтики, но, присмотревшись, увидел — шпаги. Изогнутые эфесы были так красивы, что сами просились в руки. Я поднялся и, не ощущая никакой боли, ничего неприятного, подошел к корзине и вытащил одну из шпаг. В эту минуту я задумал убийство.

Мысли еще не успели толком оформиться в решение, когда в спальню вошел губернатор. Он был одет теперь в черный камзол с золотистыми пуговицами. Взгляд вошедшего был испытующим, а губы улыбались так широко, что даже бородка слегка растягивалась в ширину.