Я у мамы инженер

Внезапно это все оказалось очень даже интересным. Нет, я не отупел — в виде текста я это не переваривал и не перевариваю. (Я знаю — я проверял). Но когда основная часть мозга занята прокладыванием маршрута или координацией движений при плавании, оставшаяся часть поглощает это чтиво с чавканьем. И просит добавки.

Вот и сейчас — я с удовольствием погрузился в прослушивание книги «Дом, в котором»…

АХТЫЖЕБАНЫЙХУЙ!

Меня словно ударили под дых.

Я шел, размышляя на отвлеченные темы и слушая аудиокнигу, выйдя незаметно для себя на обочину асфальтового шоссе, по которой я прошел еще метров двести. По сторонам я особо не смотрел, ничего интересного не было, так что когда я увидел виселицу…

Меня словно ударили под дых. Я, кажется, об этом уже писал? Ну, извините. Просто когда я понял, осознал, что именно я вижу, мне реально стало дурно.

Жизнь меня к этому не готовила.

Передо мной возвышалась похожая на металлическое дерево ржавая конструкция, собранная из уличных фонарей. Из старых фонарей, с изогнутыми лебедиными шеями консолями. На которых болтались на цепях сваренные из стальных прутьев решетчатые сферы. Штук десять.

На дне полых сфер был навален какой-то мусор, на который я особо не обращал внимания. Ну мусор и мусор. Грязь ветром нанесло. Птицы гнезда свили, вон палки торчат.

И тут я внезапно осознал, что именно я вижу. Это не палки. Это кости. И это не фонари — это висящие на цепях клетки, в которых узников морили голодом. И это их высохшие трупы лежат на дне клеток.

И в эту секунду самая сохранившаяся мумия: тощая, обтянутая серой кожей, с копной нечёсаных грязно-пепельных волос, открыла глаза. Огромные, зеленые, живые, ясные — глаза казались чем-то чужеродным на изможденном и изрезанном заживающими порезами лице. Мумия качнулась вперед, и положила на решетку сухие, похожие на птичьи лапки, руки. Наши глаза встретились.

Меня охватило острое чувство неправильности происходящего. Это была первая встреча представителей двух рас — человеческой и ээээ… очевидно, не очень. (Несмотря на истощение и общую побитость мумии — было очевидно, что она не человек — слишком большие глаза, слишком острые уши, слишком серая кожа).И эта встреча — явно шла не так, как я себе представлял.

За исключением какого-то сгнившего и ставшего бесплотным тряпья и копны волос, сидящая в позе лотоса мумия была голой, и я поймал себя, на том, что думаю о сидящем в клетке существе как о женщине. Не могу сказать почему — существо своими формами напоминала не женщину, а суповой набор.

Но что-то в волосах, в разрезе глаз, в ребристой как отопительная батарея грудной клетке говорило мне, что это девушка. Возможно даже хорошенькая — до сеанса голодания.

Пауза затягивалась. Мой мозг судорожно пытался решить как мне относиться к мучительной казни человеческого существа, происходящей на моих глазах. Дело в том что я, в общем-то, не был наивным. И я не собирался влезать в чужой социум с устоявшимися законами и социальными нормами только на основании первого впечатления. В конце концов, если пришельцы с Омикрон Персей восемь, волею случая попав на место расстрела Чикатило, начали бы вещать о гуманизме, они были бы неправы, не такли?

Может быть сидящая в клетке женщина — печально известная людоедка-затейница, которую ловили всем миром? Я посмотрел по сторонам — на лежащие в других шарах трупы. (Трупы без дураков — соседи по заключению, очевидно, провели в своих клетках несколько больше времени — поскольку были настолько мертвы, что успели сгнить в труху и прорасти мхом).

Не многовато ли людоедов-затейников для одной пустынной дыры в жопе мира? И вообще — смертная казнь посредством морения голодом в железной клетке — некоторый перебор. Общество имеет право защищать себя от Чикатило, но не имеет право опускаться до его уровня, пытая убийцу.

И это не дает мне ответа — делать то мне что? Дать даме шоколадку? (Давать воду в мире, где с небес постоянно что-то капает, не имеет смысла). И что? Это только продлит её мучения. Римские солдаты, дающие попить воды с уксусом распятому на кресте Иисусу, с надетой на копье губки, продляли воспитательное шоу для собравшихся на Голгофе толп, а вовсе не облегчали его муки.

Так что мне делать? Просто развернуться и уйти? Моя хата с краю, ничего не знаю?

Сделать выбор мне помогло легкое жужжание, раздавшееся выше и слева. Я поднял глаза и увидел парочку жужжащих, словно самые жирные навозные мухи, угольно черных дронов, уставившихся на меня линзами камер. Самых обычных дронов-беспилотников, собратьев которых я часто вижу в нашем мире. Отличия, впрочем, тоже были — эти дроны были более угловаты и грубоваты — в общем, несли на себе отпечаток голой функциональности, которая в нашем мире присуща технике, проектируемой без оглядки на дизайнера.

Военной технике.

Впрочем — я бы мог и не гадать на кофейной гуще. У подлетевшего поближе дрона, прямо на его прямоугольной морде, гордо красовался шильдик, дающий ответы всё вопросы.

Ответы были следующие: невиновна, ничем, бежать.

Почему? Потому что свастика. Мир ☘ тоже перешел под юрисдикцию卐. Это многое объясняло, знаете ли.

Я испуганно дернулся, отступил от клетки на пару шагов, и еще раз, извиняясь, посмотрел в глаза мумии. Она беззвучно, видимо на крик у нее не было сил, прошептала, обращаясь ко мне:

— Беги, идиот.

И я побежал. Это у меня всегда хорошо получается. Клятые дроны несколько наполненных ужасом секунд преследовали меня, а потом с обиженным жужжанием вернулись к железному дереву. Видимо, задача преследования посетителей этого живодерского монумента не была у охранной системы в приоритете.

На бегу я думал что когда я окончательно состарюсь и наконец-то напишу свои мемуары, я напишу что я не сбежал, а стратегически отступил. Поняв, что я не могу справиться со стальной сферой, в которой заточена женщина, я решил вернуться за инструментом.

Что я не бежал, вереща, всю дорогу до портала, а шел, размышляя над хитроумным планом. Подумав так, я перешел с бега на шаг, мучительно задыхаясь и ловя ртом воздух. Сорок лет не шутка. Врагу не пожелаешь.

Я шел под вовремя начавшимся ливнем, поскальзываясь в грязи, поднимаясь, и снова падая. Потом, съехав на заднице с очередного невысокого холма, я просто лег в грязь, и скрючившись, остался лежать. Меня мутило.

Я понял что дрожу. Но не от холода. Меня постепенно наполняла холодная ярость. Я инженер. По уму, я должен был бы проектировать подземные города для опаленного солнцем Меркурия, наполненные воздухом геодезические купола для замерзающего Марса, висящие в плотной горячей атмосфере сады Венеры, я должен был готовить космические корабли для прыжка за слепое пятно, я должен был рассчитывать защиту от волн хаоса при открытии портала к Альдебарану, смело шагать туда, куда не ступала нога человека…

Но история пошла другим путем. И я проектирую дома для Подмосковья из говна и палок. И смело я вступил только в кошачье дерьмо возле ванны.

Обидно? Да. У меня украли будущее. Но если вспомнить всех титанов мысли, великих мыслителей прошлого — которые тоже родились не в то время, то мои обидки не стоят и выеденного гроша.

Ты Ада Лавлейс, программистка от бога? Автор первого в мире языка программирования? Классную подлянку подкинуло тебе мироздание, устроив твой день рождении за полтора века до создания первого компьютера.

Ты Константин Циолковский, создатель теории космических полетов? Родись в Калуге в 1857 году, и всё, что тебе будет доступно — это теория и макеты, макеты и теория.

Ты грезишь полетами, наивный Отто Лилиенталь? Родись в 1848 году, и получи перечень материалов для планера: ветки, парусина и собственные мускулы вместо движка.

Так что прекращай ныть. Другие люди оказывались в худших условиях чем ты — но творили, меняя мир. Ты же, когда впервые в жизни перед тобой стоит достойная инженера задача, решил полежать в позе эмбриона и пожалеть себя?

Хорошая попытка, но нет. Или ты забыл главную заповедь инженера?

Работаем тем, что есть в наличии, сука. Используем то, что есть под руками и не ноем.

И ведь, если судить здраво, под руками действительно есть многое. Более чем достаточно для решения поставленной задачи. Я криво усмехнулся.

Кажется, я знаю, чем мне занять оставшиеся пару дней свободы.

Глава 7 Подготовительные мероприятия

Самым тяжелым было поднять на восьмой этаж мотоцикл.

Самым неприятным — выпросить его.

Впрочем, начну по порядку. Вернувшись домой, я не раздеваясь, в грязной, измазанной глиной одежде, ввалился в ванну. На радость заскучавшему Беляшу, который старательно обнюхал оставленные мной грязные следы на полу, а потом принялся их ритуально закапывать, приговаривая: «Натащил-то дерьмища, намазал, намазал, ирод».

Отмокая в горячей ванне, я принялся обдумывать варианты дальнейших действий. Планов у меня, как всегда, было в ассортименте. Два, нет, четыре плана. Хоть один да сработает.

Не выдержав, я оставил одежду отмокать в ванной, обернул чресла полотенцем и побежал проверять одну из своих теорий. Включив портал на мир -, я вышел на песчаный пляж, провел под порталом в песке ногой борозду, вернулся в МСК, разобрал портал, отнес на кухню, заново включил и выглянул на пляж.

И горестно вздохнул. Линия на песке опять была в точности под порталом. Первый план с хрустальным звоном рассыпался на куски — перемещения портала на Земле не приводили к перемещению окна портала в другом мире. Точка открытия портала, видимо, привязывалась к месту открытия при первом включении портала.

А жаль. План, в котором я открываю портал прямо напротив висящей на дереве клетки, затаскиваю её сюда и выключаю портал — был как-то по-особенному элегантен. Но — увы.

Придется приступить к утомительному застирыванию.

Следующий план включал в себя столь нелюбимую мной социальную инженерию. Я побрился, одел клубный пиджак, ранее надеванный только при устройстве на работу, собрал все бутылки, бутылищи, флаконы и шкалики подаренного мне алкоголя в два огромных баула и бодро пошел к лифту.

Ну как бодро… Еле-еле, сумки то тяжеленые. Тьфу ты, проклятый старикашка.

Именно к нему я, кстати, и шел.

Старикан, открывший мне дверь, был частично одет — и, о слава кровавым богам, относительно трезв. В смысле, на нем была практически белая рубашка, застиранные кальсоны и носки. Судя по состоянию сизого носа, с утра наш дедуган разве что слегка опохмелился и был готов продолжить банкет.

То есть именно то, что доктор прописал.

Я вежливо поздоровался и попросил разрешения войти в дом. Еще в прихожей меня окутала сложная аура запахов — мне даже показалось, что я попал в детство, оказавшись в гостях у давно умершего дедушки — запахи табака, пыли, паркета органически соединялись с запахами перегараи давно не мытого тела.

Так пахнет одинокая мужская старость. Одинокая женская старость пахнет кошками.

Пройдя на кухню, я начал молча выставлять на стол бутылку за бутылкой, превращая пустой кухонный стол в подобие барной стойки в дорогом ресторане.

— А это что? — не выдержав паузы, спросил дед.

— А это настойка на змеях. Поднимает мужскую силу.

— О как, — одобрительно крякнул дед.

— А вот это настойка на скорпионе. Вот настойка на рогах оленя. Вот на тайских травах. А вот водка, виски, бренди, коньяк, текила. Ром, абсент, чача, кавальдос, самогон, саке, арака, кумышка. Вот жемчужина коллекции — спирт Рояль, тот самый, но купленный в финке, так что можно пить без боязни. Вот ликеры: Бенедектин, Амаретто, Шеридан, Бейлиз, Шартрёз, Кюрасао, Куантро и Захадум — можешь мешать коктейли. Только не смешивай Шеридан и Захадум — пронесёт как фанеру над Парижем.

— Квартиру не перепишу, — судорожно сглотнув слюну, пробормотал дед.

— И не надо.

— Мотоцикл не продам.

— Я и этого не прошу. Мотоцикл у тебя, скажу прямо, стоит дороже всего этого раз в десять.

— И зачем тогда это всё тут?

— Покататься хочу.

— Нет. Ты его не вернешь. Ну как не вернешь, вернешь — но через милицию. А мне возиться. И сломаешь ещё.

Я, ни слова не говоря, оглядел кухню в поисках чистого стакана для демонстрации неотразимых аргументов. Чистых стаканов не было. Не было, впрочем, и грязных — старик, видимо, придерживался в жизни принципа разумного минимализма, и из посуды у него была только супница и ложка.

Сложные времена требуют непростых решений — подумал я, и, откупорив бутылку коньяка, налил его в тарелку. Ноздри старика затрепетали, как бы живя своей, отдельной жизнью.

— Даже и не проси, — повторил он как мантру. — Это моего отца мотоцикл. Ну как отца, отчима…

— Держи супник, — сказал я, протягивая дедку ёмкость. — Просто вдохни аромат.

— Хуюпник! — зло огрызнулся дед. — Это супница! Боже мой, в чьи руки попадёт возведённое нами здание…

— В хорошие руки, — ответил я, — ну как в хорошие — в мои….

— Этого я и опасаюсь, — сказал как отрезал дед, — правду скажи — зачем тебе Урал. Он же без номеров. И заводился в последний раз лет тридцать назад.

— Дело есть одно. Съездить надо кое-куда, девушку спасти. Современные мотоциклы не пройдут. Электроники в них много. Зуда их убьет.

— С этого и следовало начинать, — назидательно сказал старик, подняв искривленный артритом палец вверх, — ты должен был сразу сказать, что от моего мотоцикла зависит спасение человека! В этом случае — бери и езжай. Я же обойдусь без подачек, — с этими словами он махнул рукой на заставленный бутылками стол, но тут же одумался, уточнив, — напитки, впрочем, можешь оставить.

По его усам в это время скатывались капельки коньяка — пользуясь замешательством он таки сделал пару глотков из ёмкости. Потом старик встал, вручил мне ключ от стайки, (так у меня на родине зовут придомовые сараи) пробормотав в сторону: «Если завтра мотоцикл не вернешь, заявление участковому на кражу напишу», и выпроводил меня взашей.

Последнее что я услышал, уже в подъезде, был треск номеронабирателя старинного телефона. Дедок, видимо, спешил приобщиться к прекрасному и собирал свою команду экспертов для дегустации.

Мотоцикл оказался в отличном состоянии. Ну как в отличном… так, среднем. На троечку. Аккумулятора не было, покрышки — мало того что были шоссейные, так еще и засохли и потрескались — но все это было поправимо. Главное — что мотоцикл был комплектным и без следов коррозии, а недостающие мелочи, право, я без проблем куплю.

Как только дотащу эту дуру домой.

Хорошо что у нас, в рамках программы помощи инвалидам, организовали в подъезде складной пандус. И плохо что типовой проект не предусматривал грузового лифта. Конечно, весил мотоцикл всего-то килограмм 250, но в одиночку поставить его вертикально, чтобы он влез в лифт, было подвигом, сопоставимым с подвигом Геракла.