В машине установилась относительная тишина, прерываемая лишь шумом двигателя. Тем более, что автомобиль въехал на улицы небольшого поселения, оказавшегося той самой Мурсией. Очень чистый, светлый и зеленый городок, населенный высокими, показавшимися полякам более высокими в сравнении с ранее виденными испанцами, жителями, Косу понравился. Как и его спутникам. Но рассматривали они достопримечательности недолго, автомобиль въехал на площадь перед ареной, забитой народом. Здесь царило праздничное настроение. Улыбающиеся, громко перекликающиеся люди, охотно расступались перед небольшой колонной. Пассажиры рассматривали яркие, пестрые наряды женщин, освещенные ослепительным солнцем. Выглядели они естественно и красиво. Возбуждение на площади перед ареной передалось и полякам. Незаметно для себя они заговорили громче, начав жестикулировать в подражание окружающим и заглушаемые слова передавать мимикой. Вместе с толпой путники вошли в цирк. Их места находились посредине амфитеатра, кольцом окружившего арену, покрытую ярко-желтым песком. Видно отлично, но Лопес в ответ на благодарность Атоса заметил, что это местоположение не из лучших (Кос лишь позднее понял, что инженер просто поскромничал, так как доставал билеты именно он). Трибуны наполнились быстро. Гул голосов не утих, а усилился. Знакомые разговаривали теперь рядов через двадцать, каждый стараясь переорать друг друга. Общение стало походить на соревнование, кто громче кричит. Поневоле замолчавшие поляки с любопытством разглядывали окружающее.

Желтая песчаная арена отгорожена от публики сплошным плотным деревянным забором. По кругу вдоль него со стороны арены сделано несколько закутков. Как объяснил им Лопес, закутки служат защитой бандерильеро, когда во время боя он вынужден спасаться от разъяренного быка.

Наконец зазвучали фанфары. Открылись ворота, и на арену выехали три всадника в старинных национальных костюмах и широкополых шляпах. За ними следовали, как пояснил инженер, тореадоры и бандерильеро. Зрители бурно приветствовали их появление. Раздались крики, свист, топот, на арену полетели цветы. Особой чести удостоился тореадор, возглавлявший шествие. Высокий, стройный, изящно гибкий, он был одет в расшитое золотыми позументами традиционное одеяние.

— Отличный тореро! — прокричал Лопес. — Гвоздь программы. Если, конечно, он в настроении и хорошей форме.

Трибуны постепенно утихали. И вот наступила тишина, гнетущая, словно затишье перед бурей. Вдруг ворота на арену распахнулись и из темноты выскочил бык. Грохнули трибуны, разразившись криками, свистом, топотом...

Проскочив почти на середину арены, бык остановился, озираясь исподлобья, глянул по сторонам, потом замотал головой и стал бить копытом в песок. Сзади к быку подъехал пикадор на лошади, увешанной, как латами, толстой кожей. От нескольких уколов пикой по шее быка потекла кровь. Он резко и зло обернулся к обидчику, но сбоку появился бандерильеро. Развернув красный плащ, он встал на пути быка. Бык кинулся к нему, но, прикрывая отступление коллеги, чуть в стороне с развернутым плащом стал второй бандерильеро. Бык бросался то в одну, то в другую сторону, окруженный бандерильеро со всех сторон. И в конце концов окончательно разъярился. Он стоял, раздувая ноздри, бросая на песок арены пену, выступившую на губах. Упрямо наклонив голову, увенчанную мощными рогами, бык был готов сорваться с места в любую секунду. Зрелище было столь волнующим, что Гжегошь даже привстал, крича что-то неслышимое в грохоте трибун. На арену вышел тореро, шедший первым.

Волна восхищения пронеслась по трибунам. Все, включая и поляков, поднялись в едином порыве, приветствуя любимца. Тореро двинулся по кругу. Он шел мягким, пружинистым шагом, гордо держа голову. Левой рукой, на которой развевался переброшенный плащ, он упирался в бок, а правой приветствовал публику и одновременно раскланивался направо и налево. В каждом его движении чувствовалась ловкость и собранность прекрасного спортсмена. Он сделал по арене почти полный круг, обходя поворачивающегося за ним быка. Неожиданно, хотя каждый из присутствующих ожидал этого момента, бык сорвался с места. Набирая скорость, он черным разъяренным метеоритом помчался на человека, все ниже опуская голову, выставив вперед прямые, длинные кинжалы рогов. Но тореро по-прежнему, словно не замечая грозящей ему опасности, шел по арене, приветствуя замершую в ожидании публику. Наступило мгновенье, когда столкновение казалось неминуемым.

'Матка Бозка! Смерть рядом! Оглянись! — мысленно воскликнул Януш. — Не успеешь и мигнуть, как бык подденет тебя рогами, перекинет через себя и примется топтать ногами...' Тореро легко повернулся, у него даже хватило времени плавным движением расправить плащ. И когда бык налетел на него, тореадор отвел от себя плащ, вместе с неуловимым извивом корпуса отстранившись от кинжального удара рога.

Тореро не сдвинулся в сторону ни на шаг, ни на миллиметр, проведя быка вплотную, в опасной близости. — О-о-ох! А-ах! — выдохнули трибуны.

Бык бежал слишком быстро. Промах оказался для него полной неожиданностью и он с задранной мордой промчался по арене, взрывая песок и подымая клубы пыли. Да, зрелище было великолепным! Долго не могли утихнуть трибуны, отдавая должное отваге, смелости, воле, выдержке и опыту тореадора. Бык не собирался сдаваться. Но он уже не выглядел тем несокрушимым черным исполином, что в начале схватки. Он стал то ли серым, то ли рыжим от песка и пыли, налипшей на взъерошенные, судорожно опадающие от дыхания бока. Новая атака. Снова, лишь сдвинув от себя плащ и почти незаметно изящно изогнувшись, тореро пропускает быка ярдом с собой. Еще и еще раз. Трибуны взрывались ревом и топотом, замирали, затаив дыхание. И опять ревели, топали, ликовали. А внизу, на песке арены, два живых существа продолжали смертельную схватку. Человек, казалось, не замечая грозящую опасность, стоял непринужденно улыбаясь и успевая даже раскланиваться в ответ на аплодисменты и крики зрителей. Солнце сияло на золоте позументов его костюма. С каждой новой атакой быка тореро действовал все опаснее, все рискованнее, вызывая восхищенное ликование зрителей. Трибуны уже не ревели — стонали...

Взяв мулету и шпагу — эспадо у помощника, тореро двинулся навстречу быку. Тот снова бросился на человека, но тореро шел вперед, прямо на рога. Сошлись под оглушительный рев трибун. Тореро словно замер, поднявшись на носки. Шпага входит в спину, прямо в бугор мышц над опущенными рогами. И, подкошенный смертью, бык свалился на арену, воздев коченеющие в судорогах ноги. Тореро вскинул пустую руку...

Все повскакали с мест, в воздух на арену полетели цветы и шапки.

— Тореро сегодня был в ударе! — подтвердил Лопес. — Блестящая работа.

Тореро, радостный, возбужденный боем, вновь по кругу обходил арену, с достоинством раскланиваясь и возвращая бросками на трибуны шляпы, береты и пилотки. Он ушел под непрерывные аплодисменты и приветственные крики, а после короткого перерыва на арену выскочил новый бык.

Зрелище закончилось с наступлением темноты. Все опять погрузились в автомобили и маленькая колонна двинулась в сторону Картахены, где четверых поляков ожидали выгруженные с корабля новые танки...

Испания. Недалеко от Ториха

— Я бы не сказал, что положение наших... друзей хорошее, — отложив газету, заметил Гжегошь. — Резервы, скорее всего израсходованы под Харамой. Не зря нас так неожиданно сюда вытащили, не дав доучиться. Малага пала, итальянцы наступают. Если верить сообщениям английской прессы, у противника огромное превосходство в силах. И противостоят им разрозненные части республиканцев. Ну и наш сводный батальон. Сила огромная, что и говорить.

— Не унывай, Гжесь, — забрав со стола газету, пошутил Атос. — Мы все равно не знаем всего, как и английские корреспонденты. А вообще...

— А вообще наше дело стрелять и помирать. А где, за что и почему — начальству виднее, — перебил его вошедший в комнату Ольгерд

— Новости? — тут же подобрался Пресс.

— Они самые, панове. Подошли две бригады — Листера и Буэно. Будем контратаковать на Трихуэке. Где Янек?

— У танков, его очередь дежурить, — вскочив с места и отбросив неинтересную теперь газету, ответил Атос.

— Атаковать двумя бригадами корпус? Смело, — проворчал Гжесь и тут же встав, закончил, — но по-польски. Вперед, панове! Szlachcice nie poddaja sie!

А на улицах небольшого поселка царил уже привычный военный порядок, похожий на копошение муравьев в муравейнике, разоряемом медведем. Носились посыльные, тут и там группы бойцов двигались в разнообразных, порой прямо противоположных направлениях.

— Так, панове, — встретившийся командир батальона, майор Грейзе с уважением посмотрел на спокойных офицеров. — Поступил приказ на контратаку. По шоссе атакует два батальона бригады Листера, с ней пойдет вторая рота. Ваша рота — с правого фланга, вместе с первым батальоном Листера. Командиру я уже довел. Первая и третья роты — с соседней бригадой. Поспешите, они уже выдвигаются на исходные.

— Так есть, пан майор, — ответил за всех Ольгерд.

— Ну, так вперед, панове! — скомандовал майор, отворачиваясь.

Солнце поднималось над горизонтом, когда Янек захлопнул люк и скомандовал по переговорному устройству — Вперед!

Переваливаясь на ямах и камнях, пять танков тяжелой роты двинулись по заросшему травой полю в направлении видневшегося впереди шпиля церкви в Трихуэке. Янек хорошо видел ее в командирский перископ и постоянно корректировал курс, отдавая команды механику-водителю. Даже сквозь грохот пулеметных очередей и рев мотора он услышал приглушенный, но ясно различимый рев вставшей в атаку пехоты.

— Короткая!

Танк встал, качнувшись на кочке. Тут же звонко ударила трехдюймовка и на месте, где только что огрызался пулемет, расцвел огненный фонтан разрыва. Заряжающий уже вбросил в казенник пушки следующий снаряд, когда Януш скомандовал. — Вперед! — убедившись, что пулемет замолчал надолго. Затрещали очереди пулеметных башен, не давая поднять головы итальянским пехотинцам, укрывшимся в мелких окопах.

Машина рванулась с места точно застоявшийся конь. Танк с разгона перемахнул остатки траншеи и крутанулся по попавшей под гусеницы позиции легкого гранатомета . Пулеметчики открыли огонь вслед улепетывающим итальянцам. Кос удовлетворенно хмыкнул, увидев, как ломаются, складываются и кувыркаются фигурки в перископе. Совсем недавно, в бою под Харамой его неудержимо рвало, когда, осматривая поле боя, он видел раздавленных траками конников. А теперь — теперь Янек лишь зло ощерился, увидев особо увертливого беглеца, сумевшего чудом уцелеть в плотном пулеметном огне. И радостно выдохнул, когда беглец вдруг дернулся и исчез в траве.

Пулеметчики продолжили чистить окопы. Пушка еще несколько раз рявкнула, но тут по броне резко ударило, словно гигантским молотом. Янек, ударившись о наглазник, вслух припомнил самку собаки и ее потомков до тринадцатого колена. Скомандовав всем искать пушку, он довернул перископ.

Одинокая противотанковая пушечка попыталась остановить танковую атаку, в последний раз в своей короткой жизни звонко выстрелив в сторону стоящего танка Ольгерда. И тут же рядом с ней выросли фонтаны двух разрывов осколочных снарядов. Водитель довернул танк и в сторону пушки полетел свинцовый дождь сразу из двух пулеметных стволов...

Атака сменилась контратакой, Янеку пришлось вывести машину из боя, чтобы дозаправить танк и пополнить боекомплект. Наполовину высунувшись из люка он наблюдал, как из правой пулеметной башни вытаскивают тело пулеметчика. Перекрестившись, Кос опять нырнул вниз и захлопнул люк, отсекая приток свежего воздуха вместе с грохотом боя.

— Вперед!

И громадная машина, ускоряясь, устремилась в сторону фронта, словно покрытый броней разъяренный носорог...

Напряженный бой замолк только к вечеру. Итальянцы были отброшены от Трихуэке, потрепанные итальянские части, бросив восемь орудий, несколько десятков минометов и пулеметов, отступили на север.

Польша. Варшава

Осторожно выбравшись из автомобиля, генерал благодарно кивнул открывшему дверь адъютанту и, сделав пару шагов, остановился, поджидая обходящего машину капитана.

Стены и строения Президентского Замка, освещенные ярким весенним солнцем, казались вечными и неизменными, словно стоящими на этом месте с сотворения мира. Эдуард неожиданно вспомнил рассказ о полностью разрушенной швабами Варшаве, и невольно вздрогнул. Ему, фронтовику Великой Войны, не раз приходилось видеть, что творит современная военная мощь с такими несокрушимыми на вид и столь хрупкими на деле человеческими творениями. Неужели такая участь ждет и его родную Варшаву? Легкое покашливание подошедшего от машины Братного заставило генерала прервать размышления и сделать шаг вперед.

— Задумались, пан генерал? — зная, что адъютант, достававший из машины портфель с секретными бумагами и тубус с картами, задерживается, спросил на ходу Роман, пристраиваясь за правым плечом Вождя Армии.

— Вспомнил рассказ, — сухим тоном ответил Рыдз.

— Прошу прощения, пан генерал, — тотчас извинился Роман.

— Ничего, пан капитан. Я вас понимаю, — отвечая Братному, Рыдз-Смиглы в тоже время продолжал раздумывать о превратностях судьбы. И потому встреча с президентом стала для него неожиданностью. Мосьцицкий, не дожидаясь, пока посетители дойдут до его кабинета, не обращая внимания на горестные ужимки удивленного таким нарушением протокола секретаря, в нетерпении вышел им навстречу.

— Добрый день, пан президент! — успел первым поздороваться Роман, заставив Эдварда снова отвлечься от своих размышлений.

После вынужденно скомканных приветствий, президент спросил, кивая на портфель в руках наконец догнавшего генерала и его спутника адъютанта.

— Давайте самое главное сначала. Пусть пан капитан готовит материалы для доклада, а мы пройдем в курительную.

Курительная, как и комната отдыха, отделялись от остальных помещений коридором и отдельными прихожими, что исключало любую возможность подслушивания.

— Присаживайтесь, панове, — предложил президент и первый занял место в кресле. — И рассказывайте.

Роман, которому адъютант передал лежавший в портфеле прошитый и опечатанный конверт, воспользовался ножичком для обрезки сигар. Достав из конверта несколько сложенных листов бумаги он передал их благодарно кивнувшему Рыдз-Смиглы.

— Вот, пан президент. Долголетняя операция нашей двуйки помогла нам добыть вот это, — передавая бумаги, доложил генерал. — Черновые наброски, сами понимаете, но есть полная уверенность, что они будут утверждены.

Взяв бумаги Игнацы развернул и начал читать:

'Прилагаемый проект директивы 'О единой подготовке вермахта к войне' вступает в силу с 1.6.1937. Одновременно отменяется действие директивы 'О единой подготовке к возможной войне сухопутных войск, флота и авиации' с отправкой последней фельдъегерской связью до 10.7.1937 в отдел Л/1a. Просьба представить замечания и предложения по части 3 прилагаемой директивы до 1.9.1937 г.

Вернер фон Бломберг