| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
На этот раз повезло. Сев за полупустой, но быстро заполняющийся спешащими рабочими длинный стол, они с другом принялись за еду. Привычный за столом разговор на этот раз был оживленней обычного. Обсуждались недавние непонятные события: метания гвардии и войск по столицам, оцепленный солдатами Зимний Дворец.
— Што делается, братцы! Убили! — потрясая газетой, ворвался в столовую заснеженный, только с улицы, рабочий. По заводу с утра ходили неясные слухи, что царя то ли убили, то ли подменили, а власть захватил бог весть кто. Тут версии были самые разные.
— Давай, рассказывай! Что случилось? — послышались любопытные возгласы. — Не томи!
— Сейчас, — ворвавшийся в столовую запыхавшийся мужик вскочил на лавку и шагнул на стол, опрокинув чью-то миску. На него зашикали и потянули за пальто со стола, но как-то неуверенно, любопытство пересиливало.
Дождавшись пока рабочие притихнут, тот с важным видом принялся читать газету. Время от времени чтение прерывали возмущенные крики работяг.
— Макар, а ты как-никак поляк, — вдруг обратился к разом подавившемуся куском хлеба и сошедшему с лица Кузину другану вихрастый. — Точно, точно, — кивнул он сам себе, будто вспоминая, — фамилия у тебя польская, Микульский! Поляк, братцы!— привлекая внимание, заорал он, громко стуча ложкой по дну своей пустой тарелки. — Поляк!
За столами пошло шевеление. Бросались на столы ложки, скрипели отодвигаемые скамьи. Народ двинулся на шум и очень скоро вокруг Макара и Кузьмы начала смыкаться раззадоренная толпа рабочих.
— Да вы чего ребята? Я ж свой! Я ж Польши той и не помню вовсе! Кузя скажи!— беспомощно кричал Макар, умоляюще смотря по сторонам в поисках поддержки. Еще недавно обедавшие с ним за одним столом рабочие отворачивались. А подошедший народ из других цехов ничего и слушать не желал. Звериный инстинкт толпы делал своё дело, заведенная криками товарищей и недавними новостями, толпа хотела крови. Оставалось нажать на спусковой крючок.
— Бей его братцы! Бей ляха! — выкрикнул кто-то из задних рядом, толпа качнулась вперед, и на Макара обрушился град ударов.
— Не трожь, его не трожь! — крикнул Кузьма, бросаясь на защиту товарища.
— И тебе на, — залепил ему в ухо неожиданно выскочивший из толпы вихрастый. — Польский выкормыш! Бей их, бей!
Получив крепкий удар в скулу, Кузьма пошатнулся, но не упал. Встав спиной к спине с Макаром, он поднял кулаки, вспоминая всё беспокойное крестьянское детство и его традиционную забаву 'стенка на стенку'. Он понимал, что им не выстоять, что если не произойдет чуда, их с Макаром сметут, изобьют до смерти, затопчут ногами в кровавое месиво. Но чудо случилось.
— Что происходит!? Прекратить беспорядки! — раздался грозный окрик выбежавшего на шум фабричного инженера.
— Царевича убили!
— Измена!
— Мятеж! — слышалось из толпы.
— Молчать!!! — взорвался криком напрягая связки побагровевший инженер. — Напали там на кого, или нет — не наше дело! С тем жандармерия и армия разберется. Наше дело им металл ковать! А ну марш все на работу!
Рабочие медленно и неохотно потянулись из столовой. Вслед за ними, вытирая разбитые в кровь губы и поднимая товарища, поплелся и Кузьма.
'Как же так? Разве же так можно?' — думал он. 'Что же они не видят что Макар свой. Пусть поляк, но ведь свой, русский поляк....'
* * *
Уже вторые сутки стоявший в оцеплении Зимнего дворца Богдан совсем устал. Ноющие ноги как будто налились свинцом, а руки окончательно задубели на холодном весеннем ветру. Ещё утром доев последние сухари, он до рези в животе оголодал и стоял из последних сил. Немного помогала лишь незатейливая солдатская хитрость, незаметно переносить вес тела с одной ноги на другую, давая ногам хоть какой-то отдых.
Погруженный в свои невеселые мысли, сосредоточенно борющийся с усталостью и голодом, солдат не замечал ничего вокруг. Раздавшийся за спиной веселый голос, стал для него полной неожиданностью.
— Налетай, служивые, — громко прокричал впечатляющих пропорций человек в поварском колпаке подходя к солдатам. За ним, натужно кряхтя, почти бегом несли от дворца огромные котлы разносчики. Запахи, раздававшиеся от открываемых котлов, не могли оставить равнодушным ни одного солдата. Рот Богдана тут же наполнился слюной.
— Первая рота приготовиться к приему пищи! — скомандовал, подскакавший к зашелестевшему строю, майор. — Капитан, почему беспорядок в строю?! — нервно отреагировал он на легкое шевеление возбужденных солдат.
Причины нервозности и раздражения майора были более чем прозрачны. Смоленский полк, а вместе с ним и он сам, были сейчас на виду, больше чем на любом из парадов. Пехотный майор из обедневших дворян, кормившийся с одной только службы, как никогда ясно понимал — сейчас решается его дальнейшая карьера. Ещё никогда он не был так близок к государю, никогда не имел возможность встретить его в любую секунду. И постоянный страх ударить в грязь лицом перед высоким начальством совершенно вымотал его.
— Держать равнение! — рявкнул на солдат, не менее уставший и раздраженный, капитан. — Прапорщик Перепелов! Вам два раза повторять надо? Приступайте к получению довольствия!
Солдаты, под ободряющие крики командиров, быстро выстроились в длинные очереди к котлам, по мановению ока приготовив миски и ложки.
— Принимай служивый, — улыбаясь, перевернул черпак в протянутую миску румяный поваренок. — Черепаховый суп аж с царского стола! Будет что в старости внукам рассказать, — раздуваясь от гордости, не уставал повторять солдатам поваренок.
Наблюдающий за получением довольствия, немного нервной походкой прохаживающийся за спинами поваров, полковник Шульман хмурил брови. Он, не ожидавший такой скорой реакции на свое осторожное замечание императору, что солдаты голодны и устали, осматривал взявшееся из дворцовых недр изобилие и только качал головой. Не оставалось ни малейших сомнений — его полку оказана огромная честь. Столоваться в Зимнем Дворце доселе не приходилось никому. Вот только один вопрос все не давал старому служаке покоя. Быть может дела императора совсем плохи? Настолько плохи, что он уже не жалеет черепахового супа своим солдатам?
— Что-то уж больно наш полковник невесел, — заметил один из солдат.
— Слушай, Богдан, — тут же перебил его другой, — ты ж баил что с Полесья? С поляками рядом жил? Правда такие нехристи, как в народе говорят? — обратился к уплетающему суп сослуживцу Иван.
— Да какой там, рядом! — отмахнулся, едва не подавившийся супом полещук*. — В деревеньку нашу паны почитай и не заглядывали вовсе. Бог миловал! Только скажу я вам, уж больно важны да ганарливы паны. У самих за душой и полушки нет, а все каждый норовит себя князем выставить. Да и в деревнях своих всякие непотребства творят. Последнюю шкуру с православного люда дерут. Хуже их трудно хозяев сыскать, — уверенно закончил Богдан.
— Ну-ну, — недоверчиво буркнул старый солдат, сидящий напротив. — Ты говори да не заговаривайся. Хуже жидов ляхи никак быть не могут.
— А вот и могут! Ещё как могут! — начал спорить задетый неверием Богдан. — Слыхал бы ты, какая про них молва идет. А жиды что? Больше одной шкуры не снимут. Ляхи же все норовят вторую спустить!
— Брешешь как сивый мерин! — возразил ему солдат.
— Я те сейчас покажу, кто из нас брешет! ! — разговор перешел на повышенные тона.
— А ну прекратить! — раздался резкий, срывающийся от злости на фальцет, крик подбежавшего полковника Шульмана.
Бурча под нос, в густые усы, солдаты нехотя разошлись. Последними из импровизированной столовой, под бдительным взглядом полковника, выходили Богдан со спорившим с ним солдатом. Поравнявшись с Шульманом, Богдан невольно скосил на того глаза. Красное, лоснящееся от пота даже на морозе лицо полковника, с выпученными от злости глазами, напоминало свиную морду.
Отойдя на несколько шагов Богдан, наклонив голову, шепнул своему противнику:
— Ты прав. Жиды похуже ляхов будут.
— А то! — уверенно кивнул солдат.
— Шульман наш не из этих? — все так же шепотом спросил полещук.
— Нет. Из немцев. Но тоже гнида, — получил исчерпывающий ответ Богдан.
— Это да. Кто еще будет такими помоями кормить. Придумали тоже! Череповый суп. Жидкий, вода-водой, ни мясца, не вкуса, ни запаха. Нет, чтобы цибулю, да с сальцом, да с картошечкой, да горилочкой... — мечтательно закатил он глаза.
— Это, да, — мечтательно согласился сосед. — А суп — тьфу, пусть свиней им кормят. Всего и хорошего, будто бы с царского стола. Слыхал? Во лапши поварешки понавешали! Станет тоже царь такие помои хлебать.
— И то верно. Как пить дать не будет, — полностью поддержал товарища Богдан. — У царя чай губа не дура!
— Добро хоть хлеба дали вдосталь, — соглашаясь кивнул старик. — Я себе замест сухарей весь подсумок набил.
* * *
Архив жандармского управления Санкт-Петербург 1865 год, 17-го февраля по новому стилю. Докладная записка.
'После утреннего выхода газет, во время обеденного перерыва, на многих фабриках и заводах прошли волнения. До двух десятков человек, преимущественно поляков, были забиты до смерти. После окончания рабочего дня, несмотря на все принятые меры, прошли новые, ещё более жестокие беспорядки. Десятки польских домов были разорены и сожжены. В некоторых местах начались еврейские погромы. Градоначальник распорядился прекратить беспорядки и самосуд, избегая, однако, кровопролития. Ситуация в столице была осложнена сочувствием нижних чинов жандармерии к участникам волнений. Обстановка продолжала накаляться, пока прибывший в место скопления рабочих государь не поблагодарил оных за заботу, и попросил оставить дела государевы на его усмотрение, пообещав непременно разобраться со всем сам. После чего добавил, что не хотел бы, что бы из одной любви к нему и сочувствию к его горю, они разнесли весь город. По ЕИВ приказу, речь тут же была телеграфирована в различные города империи. Рабочие быстро стали расходиться, тем паче, что жандармы, воодушевленные речью государя, решительно взялись за наведение порядка.
По предварительным оценкам в городе погибло более двух сотен поляков, по меньшей мере три десятка евреев, до десятка русских и двадцать человек других народностей. Более тысячи человек в результате пожаров лишились жилища. Сколько евреев и поляков в страхе бежало из города установить не представляется возможным.'
* Новоюлианский календарь — модификация юлианского календаря, разработанная сербским астрономом, профессором математики и небесной механики Белградского университета Милутином Миланковичем. Более точен, чем григорианский календарь. Ошибка в сутки набегает раз в десять тысяч лет (четыреста лет в григорианском).
* Полещук — житель полесья.
Глава 8. Две семьи.
18-го февраля, первая половина дня
К Лизе меня допустили на второй день. Несмотря на демонстрируемую мне уверенность, Шестов все таки испугался взваливать на себя всю ответственность за лечение императрицы. Поэтому был созван врачебный консилиум, в составе лейб-медиков Карелля, Шмидта и Здекауера, который после нескольких осмотров и консультаций сделал вывод, что здоровье моей супруги не вызывает опасений. Нельзя сказать, что это меня успокоило, но на душе стало полегче.
Дело в том, что уровень медицины в середине XIX столетия был таков, что работа врача больше напоминала мне шаманские танцы, чем реальное лечение. Основными диагностическими инструментами были глаза, уши и пальцы. Ещё в 1863-ем, серьезно заболев вскоре по прибытию в новое тело, я был поражен действиями окружавших меня докторов. Меня лечили от чего угодно, но только не от самой болезни. Не верите? А как иначе рассматривать рекомендацию пустить больному кровь при серьезной ангине? Слушая тогда беседы придворных медиков, обсуждающих мою болезнь и медицину в общем, я просто шизел. Конечно, понимал я не все сказанное, в первую очередь из-за обилия медицинских терминов, но когда один из врачей всерьез высказал мнение, что нагноение — необходимый процесс при заживлении ран, у меня чуть волосы дыбом не встали. Задав пару уточняющих вопросов, я и вовсе выпал в осадок. Понятия о стерильности не было вообще. Доктора пренебрегали самыми элементарными правилами гигиены: оперировали, используя грязные инструменты, в повседневной одежде, с немытыми руками! И это ведь не простые врачи, лейб-медики, элита! Что уж говорить об остальных...
Уже тогда, столкнувшись с этой проблемой нос к носу, я понял, что вопрос медицинской теории и, главное, практики стоит очень остро. Случись что, не дай Бог, конечно, и шанс умереть из-за 'врачебной ошибки' был более чем велик. Поговорив с местными светилами, в основном немецкого происхождения, я был неприятно поражен их закостеневшим апломбом и нахальством, с которым они вещали о своих дутых достоинствах и плевали в конкурентов. В итоге, полистав дневник, я выделил для себя с десяток врачей, которых впоследствии пригласил в Петербург, в спешно открытую вместо Литейной женской гимназии Императорскую лечебницу на улице Бассейной*. Уверен эти действия были правильными. Кто знает, возможно, именно они спасли жизнь Лизы.
Первоначально лечебница задумывалась, как исключительно клиническое учреждение, и состав я подбирал соответствующий: в основном опытных врачей-практиков, с хорошим опытом и не чурающихся нового.
Главным врачом, и главой отделения хирургии по совместительству, был приглашен Николай Иванович Пирогов. Письмо ему я написал еще в том самом, 1863 году. Этот гениальный, без всякого преувеличения, врач в последние годы был фактически отлучен от медицины и потому принял мое предложение сразу и без колебаний. Единственным его условием была организация небольшого бесплатного отделения для мещан. Встав во главе лечебницы, Николай Иванович, привлек туда многих молодых, но уже весьма талантливых докторов, таких как Александр Александрович Китер и Сергей Петрович Боткин, работавший под его началом во время Крымской войны. Они в свою очередь пригласили поучаствовать в работе клиники своих друзей и единомышленников: Сеченова, и юного, но уже известного Павлова. Таким образом, коллектив в клинике собрался исключительный. Всего за несколько месяцев работа лечебницы была организована настолько профессионально, что, по моему мнению, её эффективность вплотную приблизилась, а может и перешагнула, уровень привычных мне российских и советских поликлиник.
При этом передавать докторам какие-либо медицинские знания будущего я, вполне резонно, опасался. Во-первых, потому что обосновать их наличие у меня, без раскрытия тайны моего пришествия из будущего, не было никакой возможности. Во-вторых, предоставлять какие-либо отдельные куски медицинской информации, не давая фундаментальных знаний о физиологии человека, микробиологии и т.д. — было абсолютно бессмысленно. Третьим соображением, которое останавливало меня, был тот факт, что большинство хороших врачей в XIX веке были не только практиками, но и исследователями, учеными. Дайте им готовые результаты, и множество косвенной информации, полученной при медицинских изысканиях, побочных, но от того не менее важных выводов, будет просто утеряно и неизвестно, чем это обернется для будущего. Поэтому я ограничился грамотным подбором кадров и финансовым стимулированием исследований идущих в верном, исходя из опыта истории, направлении.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
