Рабыня

А меня до сих пор била дрожь. Женщина подсела рядом и обняла.

— Тебя насиловали, правда? — скорее утверждала, чем спрашивала. Я кивнула. — Не волнуйся, я больше этого не допущу.

Больше мы не общались. А я вновь поняла, что не могу говорить. Боги, за что мне это? Муж щадил меня, исключив насилие в моём присутствии. Но прежние страхи вновь вернулись. Я вновь рабыня. И со мной вольны поступать так, как захотят. Мне только это показали. А иначе зачем это представление с изнасилованием?

Мы приехали в богатые хоромы. Вот только меня ничего не радовало. Мне даже отдельную горенку выделили, чистенькую, пусть и немного скромную. Сперва меня отправили помыться. Вот только цвет кожи не изменился, как и горб при мне остался, и все остальные рубцы и пятна. На спине, помимо горба, был ещё один шрам через всю спину. И хозяйка видела меня. Мало того, пока я мылась, она пришла потереть мне спину. А когда прикоснулась к ней, меня стошнило. Не от того, что больно было, а потому что ко мне прикоснулась ОНА.

— Бедняжка! Что же с тобой делали? — женщина восприняла это не на свой счёт, а на насилие надо мною, поэтому пожалела и не стала донимать, ушла.

За это была ей благодарна. Она была красива собою. Голубые глаза, пшеничного цвета волосы. Вот только даже если когда-то она и была из моего народа, доброго сердца в ней не осталось. Во всяком случае к красавицам, таким, как она сама. Как хорошо, что Белянка и другие девочки смогли вырваться из плена. Пусть быть женою лиходея, но вряд ли они позволят надругиваться кому-то другому над своими супругами. Да и была призрачная возможность, сто ребята одумаются. Они мне не показались совсем пропащими.

Первое время мне дали немного обжиться. Как выяснилось, двери моей горенки не были заперты и выходили в покои хозяйки. Первый раз я осторожно выглянула, осмотрелась и юркнула обратно. Второй паз уже смелее прошлась по соседним покоям и, увидев веник, стала мести пол. На этом занятии меня и застала госпожа.

— Ты что делаешь! Ещё руки занозишь! — выкрикнула она, отбирая у меня веник.

Я тут же убежала в свою горенку и забилась в угол. Не то, чтобы я совсем себя загнанной ощущала, просто проверяла меру допустимого.

Хозяйка постучала ко мне, а после, не дождавшись ответа, вошла.

— Ты прости, что я крикнула на тебя! Постараюсь держать себя в руках. Просто убираются горничные, а ты у нас рукодельница, тебе пальчики нужно беречь. Если хочешь, можешь выходить из покоев и даже гулять в саду.

Я кивнула, так и оставаясь в углу.

— Почему ты не говоришь?

Я честно попробовала, но ничего не вышло — горло просто болезненно сводило, я начинала кашлять.

— А читать-писать можешь?

Если госпожа узнает, что могу, не начнёт ли допытываться, что со мной произошло? Я могла рассказать последние события, но как объяснить, кто меня научил писать? Ведь земледельцам не положено знать грамоты по указам князя в последние лета. Но так не было, когда я была дитятком и отец учил меня и читать и писать. А вот моим братьям меньше повезло. После и батюшка помер. И было уже не до чтения или обучения братьев запрещённым знаниям. Нам нужно было выжить, помогая матушке.

Я подняла взгляд на хозяйку и помотала головой.

Дальше меня госпожа стала обучать местному языку, в перерывах, когда была свободна. Не смотря на то, что она была какой-то крупной рыбой, её все любили, и она следила за всем в своём доме. Здесь не было мужчин, хотя дети бегали. И все боготворили её. Это как-то противоречило тому, что я видела при покупке живого товара. Но она уважительно относилась к слугам, не грубила, и всегда помогала, если то было нужно. Пару раз при мне к ней обратилась горничная, вся в слезах, так мало того, что госпожа её успокоила, ещё и вылетела сама из покоев разъярённая, как раненный кабан. Как в ней могут уживаться доброта и жестокость? Я этого не понимала. Поэтому, решила наблюдать. Среди слуг, а тут были именно слуги, а не рабы, не было ни одной красивой женщины. Так, средненькие, часто с повреждениями на лице, иногда на руках. Неужели она сочувствует покалеченным и ненавидит красивых?

Обучение языку длилось очень медленно. Я основном мне хозяйка давала задания, называя всё по-роуськи, а потом повторяя на местном наречии.

А я не могла понять, что не так, почему некоторые слова такие же, как наши, а другие — нет. Однажды, видя мой интерес к надписям, чем-то похожим на наши, хозяйка озвучила то, что было написано. Я непонимающе подняла взгляд. Она повторила, а потом подошла и показала пальцем в каждую буквицу, а я постаралась запомнить. Хозяйка объяснила, что написано и как читается, а также отдельные буквицы. И я поняла, что не так. Письмо всё было то же, что и у нас. Вот только большинство букв произносилось по-другому, а у некоторых было другое начертание, и отсутствовали образы на каждую буквицу. Соотнеся и голове то, что я поняла, я читать научилась довольно быстро, правда, про себя. А вот на слух дело обстояло сложнее. Поняв, что письмо меня тормозит, я стала просто заучивать звучание нужных слов. А порою, когда хозяйка говорила на местном наречии, а я не понимала, я записывала то, что слышала местными буквицами, а потом нашими, чтобы понять, о чём речь. Эти записки я сжигала, как проходила мимо стряпчей, кидая в печь.

На меня довольно скоро перестали обращать внимание, и я сновала куда мне надо по мелким поручениям хозяйки в пределах усадьбы, или даже выходила на рынок за нитками или тканями, но только с самой хозяйкой и несколькими охранниками, что выделил той хозяин. Я просто тыкала в нужный мне товар, а один из охранников платил. Пару раз я видела самого хозяина, иногда наведывающегося к госпоже, но при этом не смеющего войти в её терем. Они встречались в саду, и иногда она уходила и ночевала в его тереме.

Жили мы где-то на окраине города-порта, я не знала, как называется, но это была Византия. А поскольку я была немая, то и спрашивать не могла. А по положению мне совать нос, куда не следует, было опасно.

Отраду я находила в вышивке или в вязании, стараясь изобрести новые узоры и вышивая образы родной земли, такими, как я помнила до первого рабства. Хозяйка такие порывы душу поощряла, и порою наоборот, давая задание, говорила, чтобы я сама придумала рисунок.

А я просто погружалась в себя, а когда опомнюсь — рисунок готов. Родные берёзки, липа цветёт, васильки играют на полотне или сорочке.

Не знаю, сколько времени тут прошло, потому как постоянно было тепло. Дождей почти не было, иногда налетал прохладный ветерок и приходилось кутаться в тёплую накидку или надевать более плотные одежды. Живот не рос, значит, не тяжела. Женские дела тоже пришли, но были не каждый месяц. А вот мутить меня иногда мутило, иногда на запахи, иногда на какие-то слова кого-то. Просто такое отвращение накатывало, что позывы сдержать было довольно трудно.

Но потихоньку я приспособилась, научилась понимать окружающих. Вот только не говорила. Однажды я, вышивая в саду немного задержалась, стараясь закончить узор, уже начало темнеть и пришлось зажечь свечу. Я, кутаясь в тёплую накидку, услышала разговор на повышенных тонах. Прислушалась. Часть слов не могла разобрать, а потому стала быстро записывать на клочок бумаги, что был всегда со мной. Сердце тревожно забилось, когда я осознала, о чём была речь. Пришлось успокоиться и приняться за свою работу, а бумагу я сожгла от свечки, что освещала мне пяльцы.

Или задуть свечу, чтобы ничто не выдавало моего присутствия?

Решила не делать резких движений, и просто шить, не обращая ни на что внимания.

А когда голоса удалились, я, переждав какое-то время и завершив работу, тихонечко встала со своего места, загасила свечу и, забрав её с собою, на полусгибающихся ногах пошла обратно. Всё хорошо, нужно успокоиться. Сказать ли об этом хозяйке или не стоит? Чтобы доказать свою преданность, возможно и стоит.

Хозяйка шла мимо, когда я по стеночке шла по лестнице.

— Смуглянка, что случилось? — она уже прошла, но вернулась. Так она меня прозвала, а я была не против.

Она подхватила меня под локоть и отвела в свои покои. А после стала допытываться.

— Тебя кто-то обидел?

Я мотаю головой. А потом попросила у неё пишущие принадлежности.

"Сегодня ожидается очередная поставка рабынь с Роуси*."

(прим.авт. Роусь — правильное звучание слова Русь, потому как писалось через буквицу "ОУК", при письме читающуюся как "ОУ")

Написала я местными буквами.

Я боялась не только того, что услышала, но и реакции госпожи. Неужели вновь пойдёт и пустит на утеху очередную красавицу?

Я умоляюще посмотрела на хозяйку.

— Благодарю, — сказала она и ушла.

Самой мне нужно было как-то связаться с мужем. Вот только как? Он ведь не оставил никакой весточки.

Зар, где же ты?

Я открыла окошко в своей горенке и села к нему, стараясь надышаться.

А потом заметила тень, мелькнувшую в темноте под окнами.

Что? Кто? Зачем? Было страшно. Но я не смогла себя заставить затворить окно и отойти от него.

А потом прямо передо мной в окошке возникла голова, а я шарахнулась назад, упала на седалище. Мужчина влез в окно. Я попыталась вскочить и убежать, но ноги не слушались, я развернулась к выходу и поползла. Неужели тут мне и пришёл конец? Хозяин убирает всех свидетелей? Ведь голос одного из спорщиков был именно хозяйский.

Я попыталась закричать, но меня схватили, развернули к себе.

— Нет! — смогла выдавить из себя я, и белый свет померк.

Пришла в себя в кромешной темноте. Рассчитывала, что руки будут связаны, но нет. Всё вроде бы привычно, кроме одного — я была голая, под одеялом. А рядом ощущалось тёплое тело. Мороз пробежался по коже. Неужели мною опять воспользовались?

По оголённой груди прошлись шершавые руки, очертили сосок. Приятная дрожь прошлась по телу, но я боялась давать себе надежду.

— Ты очнулась? — услышала я хриплый шёпот. — Как себя чувствуешь?

На глаза выступили слёзы. Ощутила растерянность, неверие и облегчение. Уткнула нос в подушку и дала волю слезам.

Он нежно ласкал мои волосы, гладил по изгибал тела. А когда я успокоилась поцеловал. Но я оттолкнула.

— Нет, не сейчас.

Сделала глубокий вдох, стараясь сосредоточиться и вспомнить дословно всё, что слышала. И медленно начала шептать ему в самое ухо, горло давно пересохло, слова давались тяжко, ведь язык отвык от речи:

— Сегодня прибыло судно с рабынями от нас. Но рабыни — лишь прикрытие. Завтра будет пополнение казны, расчёт за целое лето. И платить собирались не только самим пиратам и душегубам, но и по всем верхам. Из-за этого я и услышала, потому как спорили, хозяин был против тех денег, что ему выставили в счёт.

А в ответ муж поцеловал. Да так страстно, что мне тут же стало жарко.

— Я скучал.

— Иди, милый. Вдруг госпожа придёт.

А он меня на себя сажает, ласкает руками.

— Иди, не дразни меня.

— Жди меня завтра вечером, как стемнеет, в саду. В своей беседке. Только не высовывайся, а спрячься. Если всё удастся, я приду за тобою.

И он, поцеловав меня долго и нежно, встал и принялся одеваться. И как он видит в этой темноте. Наверное, просто знал, где оставил одежду, ведь в горнице были сплошные тени. А после вылез в окно.

Так не хотелось с ним расставаться. Я подошла к распахнутому окошку и не сводила с него глаз. Он напоследок прикоснулся к моей по-прежнему обнажённой груди и исчез.

Я выглянула, стараясь его разглядеть, но его не было, словно мне просто привиделось.

Пожалуй, стоит затворить окно, чтобы не подставлять себя. А то мало ли кого нелёгкая принесёт.

Найдя свою одежду на ощупь, я всё же оделась. Неуютно себя чувствую голой, особенно в рабстве.

Боги, прошу, пусть у нас всё выйдет, чтобы прекратить это издевательство над внуками Даждьбога*. (прим. авт. Даждьбог считался покровителем родов русичей, являлся богом солнца, и славяне себя считали детьми и внуками Тарха Перуновича Даждьбога)

Стоило мне прилечь, немного угомонив скачку собственного сердца, как в дверь постучали.

— Смуглянка, ты спишь? — послышался голос хозяйки. Я ведь даже не знаю, как её зовут. Все её называли госпожой и никак иначе. Хотела ответить, но вовремя прикусила язык. Я немая. Немая!

Дверь отворилась, а я села в постели.

— Хорошо, что ты не спишь. Мне хотелось с кем-то поговорить.

Я кивнула, хотя вряд ли она видит в этой темноте. Хозяйка присела на край лежанки. А я хотела встать, не смея сидеть в её присутствии.

— Ты сиди, не надо, — она говорила так грустно, что мне даже стало её жаль. Что будет с нею, когда всё кончится? Её продадут в рабство или пустят на утеху кому-то? Но перед глазами возникла та девушка, которую она бросила на растерзание на моих глазах и все чувства испарились без следа. Но я должна быть очень осторожна, чтобы не выдать своих чувств.

Я прикоснулась к её плечу, а потом обняла. Пусть она и натворила дел, но каждый ведь имеет право на искупление. Того, что она наделала, я исправить не могу, но выслушать — почему бы и нет. Как знать, возможно, и мне станет легче понять её, если я пойму причины, почему она так поступает.

Хозяйка грустно вздохнула и начала свой рассказ.

— Когда я была семнадцатилетней, меня похитили из моего родного града, я тогда была красива, не то, что сейчас, — она замолчала. А я подумала, что сколько ж ей сейчас и какой красавицей она была тогда? — Меня переправили морем сюда, где меня купил местный купец себе на развлечения. Вот только вкус у него был довольно странным. Он любил наблюдать. Началось всё с того, что меня раздевали несколько женщин, красивых женщин, которые трогали меня везде, целовали, облизывали. А потом хозяин пришёл и сливался с ними по-разному, в том числе используя все дыры, куда только возможно всунуть его орган. А я должна была наблюдать и учиться.

Вот только в меня он не входил, во всяком случае именно туда, куда предназначено.

Всё это настолько было отвратительно, что меня постоянно мутило, но со временем все чувства притупляются.

Потом хозяин устроил пиршество, на которое пригласил и меня.

К нему приходили в масках гости. Кто-то клал мешочек с деньгами, после чего подходил ко мне, кланялся, а после прямо при всех сорвал одежду и изнасиловал. Хозяин всё это наблюдал с таким удовольствием на лице, что мне стало тошно даже не от того, что какой-то незнакомец имеет тебя. Я возненавидела его всей душой. Потом подходили и другие, платили ему и вновь меня имели, при всех.

С тех пор прошло много лет, она меня возвысил до своей жены, но ни разу меня не брал, как положено. Он наслаждался зрелищем, а также следил за моей реакцией на то, как он берёт других красавиц.

Почему ты думаешь я наслаждаюсь зрелищем, как тех насилуют? Одна из причин, потому что я хочу сделать больно ему, а уже другая — что я их всех ненавижу. Но больше всего я презираю его. Он убивал всех моих детей, опять же наслаждаясь видом. Я забирала самых красивых, потому как особо он упивался, когда насиловал девственниц.