Будни директора школы

— Воспитательный, так его, процесс? Понимаю...

Расстаемся почти по-дружески. Он спокойно забирает документы и назавтра во всех классах объявлено, что такого-то выгнали из школы.

Не только учеников, не только...

— Давайте, поговорим с глазу на глаз, — заговорщицки сказал вполголоса, но очень слышно, директор и показал кивком головы завучам на дверь.

Те нехотя, жалея пропустить такой спектакль, вышли.

— Я хотел спросить вас: это что?

— В смысле?

— Вчера вы, как председатель комиссии отдали мне эти работы по русскому языку на подпись. Так?

— Да, все классы проверили, отметки поставили...

— Вы меня подвести хотите? За что вы так ко мне?

— Я не понимаю...

— Вот, смотрите, вы ставите ученику "тройку" и подчеркиваете четыре ошибки. А вот, смотрите, мой карандаш — еще семь ошибок. Как это понимать?

— Позвольте... А, да, пропустили. Давайте я исправлю.

— А вот этого делать нельзя. Вы подписали, комиссия вам поверила — подписала, мне уже отдали. Я почти поверил... Править нельзя. Там стоит отметка и стоят подписи.

— ...

— А вот другой ученик. Кстати, тоже из вашего класса. Тут вы поставили "четверку". А на первой же странице, посмотрите...

— Исправить нельзя?

— Нет, конечно! — честно-недоуменно смотрит в глаза директор. — Какие могут быть исправления? Экзаменационная комиссия уже подписала работы! У меня создается впечатление, что меня подставили. Нет?

— Это просто ошибка. Я могу объяснить. Этот ученик — из многодетной семьи...

— Да-да-да... Этот — из многодетной, — кивает медленно директор. — Этот — весь год шел "хорошистом"... А вот эти? — из сейфа достаются еще тетради.

— Эти? Можно?

— Нет, извините. Вы их уже смотрели. Теперь я их посмотрю. Та-а-ак... Грамматика, грамматика, грамматика... Ну, тут вот описка — это ясно. Но тоже не отмечена. Считаю: раз, два, три... Всего семнадцать ошибок. А под работой написано — пять... Как это понимать?

— ...

— Что-то надо решать...

— Мне написать заявление?

— Я вам этого не предлагал... Но если вы так решили — удерживать не могу, — скорбно покивал головой директор.

— А-а-а...

— А тетрадки эти полежат у меня в сейфе. На всякий случай. Ну, вы же понимаете?

— Да, мне все понятно.

...

Она выходит с трудовой книжкой в руках. Забегают завучи:

— Ну, что?

— Должен с прискорбием сообщить, девушки... От нас ушла учитель русского и литературы... Опять надо переделывать тарификацию.

— Уже готово!

Форма

— Что это? — удивился директор при виде каких-то тряпок, разбросанных по коридору.

— Это всё девятиклассники. Они так последний экзамен отмечают, балбесы..., — учительница истории пнула тряпки подальше от дверей кабинета, где только что принимала экзамен. — Пиджак бросают, наступают на спину и за рукав рвут. У кого покрепче — так вовсе пополам разрывается. А так-то рукава только... Вон, накидали, оболтусы... Так и ходят потом до вручения свидетельства.

— А у нас формы не было, когда я учился... В костюмах ходили, в пиджаках — простая школа была.

— А девочки?

— Ну, девочки до восьмого в форме, да. В этой, коричневой с белыми фартучками. А потом резко так в обычном стали ходить — мы их даже не узнавали поначалу.

— А эти вот — рвут... Это они празднуют, что из школы уходят. Радуются.

Директор еще долго после экзамена сидел в кабинете, подписывая документы и думая иногда: а вот они в своем восьмом могли бы так же костюмы свои порвать? Выходило, что нет, не могли. Костюм этот был не только для школы, а для всех торжественных случаев. Для театра и кино в том числе. И для походов в гости. И праздники разные. Нет, костюм не рвали.

...

Лето пролетело в отпусках и ремонтах. А уже в августе директор школы получил указание "сверху" о дальнейшей демократизации на школьном уровне. В общем, полагалось создать Совет школы, в котором на равных присутствовали бы ученики, учителя и родители. Надо было придумать Устав школы и утвердить его на общешкольной конференции. А так как ни один зал не мог вместить учеников с родителями, то конференцию надо было провести не со всеми, а только с выбранными по классам делегатам. И значит, надо было еще делегатов избирать, собрания проводить, с родителями в том числе.

Месяц выборов и шума, месяц сбора предложений и запросов... Месяц сочинения устава, когда чуть не каждый день звонки из других школ:

— Ну, ты как? Написал уже? Дай списать! Не жмоться! Пусть у всех одинаково будет!

А еще педсовет, целиком посвященный только предстоящей конференции. А еще шум среди учителей, которым вовсе не хотелось оказаться в меньшинстве при голосовании, и которые хотели идти на конференцию все вместе, и там послушать, что еще новенького предложит директор школы. Во всяком случае, в устав они внесли много своих предложений: и об обязательности посещения уроков (это против прогульщиков), и о курении, и о мате и о поведении...

...

— И последний вопрос, который я хотел бы обсудить на конференции...

Директор, как на уроке, прохаживался перед рядами скамеек, расставленными в спортзале. На них сидели ученики и родители. Учителя как-то кучкой сбились ближе к выходу. Конференция постепенно близилась к концу, успешно избрав Совет школы и утвердив Устав школы. Все вопросы решали голосованием. Школьники вскакивали с места, подпрыгивали, чтобы увидеть, убедиться, что действительно все "по-честному", как и обещал директор, и поднятые руки считают, и их, учеников, мнение учитывают.

Труднее всего было директору. Это как провести весь день в уроках. Только на уроках есть еще время и для письменных работ, и для ответов, а тут — все сам, все на голосе, все на улыбке.

— Последний вопрос: "О форме", — все затихли, прислушиваясь.

— Я должен объяснить свою позицию сначала. Мы тут с учителями разошлись во мнениях. Все считают по-разному. Вот и ученики на конференцию этот вопрос вынесли. Мне кажется, что школьная форма совсем не обязательна. Об этом и хотелось бы посоветоваться...

Взрыв эмоций в зале был таким, что, кажется, даже стекла в огромных окнах спортзала звякнули.

— Да-а-а! — кричали школьники, вытягивая руки верх, как будто уже идет голосование. — Правильно! Не надо форму!

— Форма дисциплинирует! Форма уравнивает! — кричал кто-то из учителей.

— Стоп! — поднял руку директор. — Десять минут на обсуждение. По очереди. От школьников есть? Ну, вот ты, что ли...

— Вы посмотрите на эту форму, — зашумела, поднявшись, старшеклассница. — Она же просто не красивая! Это же антиэстетично! Дети же в школу не хотят из-за формы! Да и не удобная она...

— Понятно. То есть — ты за то, чтобы формы не было?

— Да!

— Так. От учителей?

— Нельзя принимать такой серьезный вопрос второпях. Вы подумайте сами: достаток у людей разный. Это если одни будут ходить бедно одетыми, а другие в коже и шелке — как это будет выглядеть? — старая закалка чувствовалась в каждом движении. — Нет, лично я за форму. Она уравнивает и дисциплинирует. И видно сразу: школьник.

— Нет, не надо, не хотим, — закричали школьники, но на них зашикали старшие, и постепенно шум затих.

— От родителей, пожалуйста...

— Вы понимаете, — поднялась женщина. — Моих тут у вас трое. И вроде правильно говорила учительница. Разница в доходах есть. А вот вы подумали, — повернулась она к учителям, — что мне приходится покупать три комплекта формы. Три комплекта! И еще три комплекта простой одежды, чтобы они могли гулять и в футбол играть чтобы... Вы говорите — неравенство. А что, они в форме во двор пойдут, что ли? Да я из сил выбиваюсь, чтобы их одеть. И тут еще — три комплекта формы.

Директор был поражен. Он не думал, что его подержат как раз малообеспеченные.

— Да, кстати... Вот еще резон. Но давайте вспомним, если говорить о коже и шелке, о вызывающей одежде и прочем — мы же в устав записали, что этого быть не должно — так? С другой стороны, не должно быть и грязной и драной всякой одежды... А джинсы, например, они же удобнее и практичнее — их хоть каждый день стирай. Не то что эта форма... Да и негигиенична она, форма эта... Ну, ладно. Мнения делегатов мы выслушали. Сейчас будем голосовать. И я подозреваю, что это будет голосование пострашнее, чем за устав школы. Так?

— Да-а-а! Ага! Точно! — зашумели опять школьники.

— Тогда мне нужны помощники для подсчета голосов. Будем считать все, чтобы было точно и без претензий.

Распределив завучей, вставших рядом, по секторам, директор опять поднял руку, привлекая внимание зала:

— Итак, у нас есть предложение об отмене школьной формы. Будет два варианта — за это предложение и против. Напоминаю, что отмена школьной формы — это не ее запрещение. Мы не запрещаем форму, а лишь разрешаем носить любую аккуратную и чистую одежду. Так? Ну... Кто за то, чтобы отменить школьную форму?

Над головами вырос лес рук. Кто-то пытался доказать что-то соседям, поднялся шум.

— Считайте, быстрее! Готово? Так быстро? Опустите руки. Теперь: кто против отмены школьной формы?

И снова лес рук. И опять подсчеты и суммирование на бумажке.

— Опустите руки. Отдохните. Мы сейчас посоветуемся.

Но шума не было: все ждали результатов.

— Что там у нас? — вполголоса спросил директор.

— Ну, что-что... А то вы не понимаете? конечно, ваше предложение прошло.

— А как с голосами?

— Да вот так, что выходит, что и учителя некоторые и многие родители за отмену. А уж школьники-то...

— Цифры мне давайте, цифры — для протокола, чтобы потом никаких не было...

— Внимание!

Но все и так молчали.

— За отмену школьной формы проголосовало почти вдвое больше!

— Ур-р-ра-а-а! Йес-с-с-с! Да-да-да!

Крик стоял такой, будто решился самый важный вопрос школьной жизни.

...

А через полгода по весне рваных тряпок по углам школы и, правда, стало гораздо меньше. А потом и вовсе пропала традиция рвать школьную одежду после экзаменов.

Директор — психолог

— Не вздумай плакать! Я не могу видеть, как плачут девочки!

— Ну, как же... Она мне такое... Мне теперь как же домой? Я домой не пойду-у-у...

— Спокойнее, еще спокойнее...

— Я в Ленинграде познакомилась с парнем... Просто познакомилась! Он с пацанами своими познакомил, в качалку сводил...

— ...И что в этом плохого?

— А потом мы переписываться стали. И вот мамка нашла пи-и-и-исьмо-о-о-о...

— Она... Она, что же, прочитала его?

— Да-а-а... И теперь требует, чтобы я ей все письма отдала-а-а... Чтобы она все прочитала и сама убедилась, что ничего не было-о-о... А чему быть? Я там один день была, в Ленинграде!

— ...

— Я не могу идти домой. Она меня заставит... Нельзя так... Я же ее уважать не буду… Я не пойду-у-у...

— Стой! Это кто плачет? Это ты плачешь или это я плачу? Прекрати немедленно!

— ....У-у-у... М-м-м....

— Я придумал! Письма — где?

— В-в-вот... Можете даже прочитать. Там НИЧЕГО НЕТ!

— Не буду я их читать. И не дам никому. Вот смотри: заворачиваем твои письма плотно-плотно. Видишь?

— Угу..., — вытирает нос рукой.

— На вот тебе платок пока — потом отдашь...

— Неудобно, — бурчит под нос, глядя исподлобья опухшими глазами.

— Удобно, удобно. Ты смотри. Видишь, завернули? Теперь я пакет проклеиваю и прошиваю. А вот тут ставим мою печать. А чтобы не было сомнений, поставь-ка свою подпись поперек склеек этих...

— Зачем? Я вам верю!

— Я сколько вас учу... Вера — это подмена знания... Верить — хорошо, но знать — лучше. Вот, подпиши. Все? А теперь, гляди, кладу в сейф, в самый низ, и закрываю на ключ. Все. Можешь идти домой спокойно.

— Да-а-а? А мама-а-а...

— А маме скажешь, что письма забрал директор и спрятал в сейф. Так и скажи.

— ...

— А пока вот что. Звонок слышишь? Мне на урок пора. Ты посиди у меня здесь. Я закрою дверь на ключ — никто не войдет. Посиди, подыши, отдышись. Я скажу, что отпустил тебя. А потом приду с урока — и ты пойдешь домой. Договорились?

...

За своими письмами она пришла сама через неделю. Спокойная и уверенная.

На урок — не хотим

— ...Вот, смотрите!

Завуч втолкнула в кабинет директора двух девочек.

— Восьмой "Г"? — поднял он глаза от расстеленного на столе листа миллиметровки, расчерченного на колонки и испещренного карандашными записями. — Что натворили?

— Уроки идут, а я зашла в туалет к девочкам на третьем этаже. И представьте себе, нет, вы только представьте, что я там обнаружила?

— Не могу даже и представить, — улыбнулся тот.

— Они, вот эти две паршивки, — потрясла девчонок за плечи. — Расстелили под батареей свои пальто, и... спят! Вы представьте картину: урок идет, завуч проверяет, а они — спят в туалете!

— Ну, это даже не смешно как-то... Что скажете, прогульщицы?

Та, что побойчее, подняла честные-честные глаза:

— ... А можно, мы лучше полы в коридоре помоем, а? А вы потом скажете училке, что забирали нас на уборку... Ну, можно? Мы весь этаж помоем. Только на урок не хотим...

— Ага, — кивнула вторая. — Мы хорошо моем... Только на урок не посылайте.

КВН

— А вы, правда, в армии служили?

— Девять лет! — заявил директор школы, гордо поднимая подбородок кверху.

— Ой, так вас же там учили всякому, наверное? Нам как раз надо сценку сделать...

Кроме спортивных состязаний, всяких предметных конкурсов и творческих отчетов, в районе объявили о впервые проводящемся межшкольном КВН. Парами, школа на школу, на большой сцене городского Дома культуры, при таком стечении народа, что иногда не хватало мест и школьники сидели в проходах на ступеньках, на весь район шумели задорные игры Клуба веселых и находчивых. А в КВН главное не только быть находчивыми и быстро отвечать на заданный вопрос. Главное — это хорошо и красиво приготовленное "домашнее задание" и еще те номера художественной самодеятельности, которыми каждая школа "закрывала" перерывы между конкурсами.

"Барышня и хулиган" — сюжет знакомый и простой. Вот только надо было так сделать, чтобы было и правдиво и красиво.

— Ну, учили, кой-чему, да, — солидно кивнул директор. — Могу поучить ребят.

— Да-да, покажите им! Вот этим вот, — ткнула завуч по внешкольной работе в угрюмо переминающихся в сторонке с ноги на ногу старшеклассников.

— Ну, пошли... А куда нам? В спортзал, разве... Ну, пошли в спортзал!

В спортзале кинули пару матов на пол, директор сунул линейку в руку одному из парней.

— Вот, это, типа, нож. Бей меня снизу!

Тот махнул медленно. Директор школы, скрестив руки, перехватил, повернулся, поддел бедром, кинул, придерживая за руку. Огромный шкафообразный старшеклассник красиво подлетел в воздух и так же красиво, на всю спину, лег на мат, сильно шлепнув ладонью свободной руки.

— Теперь сверху лупи!

Замах, удар сверху. Директор подставил руку, сделал шаг вперед, за спину, крутнул, повернул, прижимая, и уже этой же линейкой держал у горла согнувшегося ученика.

— Ну, это понятно, понятно, — загомонили остальные, стоящие в стороне.