Вылилось всё это в такую картину: вымотанный и нервный я увидел объект своего интереса, оценив и глаза серые, стан тонкий, нежные завитки каштаново-рыжих волос, да и прочие детали Ветрены в памяти стояли, как живые, покровами не скрытые. Так что с улыбкой (надеюсь, не жалкой), я к даме сделал шаг, протянул венок в стиле “томлением и страстью обуреваем” и…
— Сударыня, позвольте вам впердолить, — выдала дурная голова губами-предателями.
Следующая мысль была “пиздец, так меня и похоронят, а венок исполнит роль надгробного”. Однако, к моему робкому удивлению, Ветерена венок приняла(!), полюбовалась, но не надела. Поднятая в момент произнесения мной “завлекательного предложения” бровь её вернулась на законное место, а речь была с улыбкой и взглядом не суровым:
— Знала я, Ормонд Володимирович, — с улыбкой изрекла она. — Что вы юноша неординарный, но такого напора не ждала. Признаться, — лукаво стрельнула она глазами, — лет десять назад я бы и не устояла пред столь напористым предложением. Однако, ныне, с прискорбием, вынуждена вам отказать: никак не могу вам “позволить”, поелику с супругом моим счастлива, в друге сердечном нужды не испытываю. Но смелость и напор ваш мне приятен, так что дар я ваш, ежели дозволите, оставлю на память, — на что я нервно кивнул. — А вам ни расстраиваться, ни отчаиваться не след. С вашими молодецкими ухватками найдёте вы подругу сердечную, а, возможно, и не одну, — выдала Ветрена, подмигнув.
Довольно вяло высказав сожаления (не извиняться мне мозгов хватило), я с улыбающимся медиком раскланялся, да и, опустошенный, подпёр стену лечильни. Впрочем, как тернистость, так и прочие мои многие и неоспоримые достоинства помогли в кратчайший срок собраться. И, мысленно, одарить себя не одной оплеухой, как раз за шаблонность и узость мышления и взглядов. Стал вести себя, как полагал, нужно себя вести в веке восемнадцатом-девятнадцатом, мира Олега. А тут, мало того, что по факту одиннадцатый век (и вправду, восемнадцатый, если исчисления соизмерять), так люди другие. И социум, и отношения.
То есть, мой дурной “гусарский подкат” юную девицу мог бы и оттолкнуть, да и то не факт. А матрону скорее приятно удивил, что она и продемонстрировала. И вполне могла, “за смелость и порывы искренни” “позволить впердолить”, не будь она связана отношениями.
Собственно, этот момент и произвёл некий “слом сознания”, став переходной точкой к серьёзному восприятию окружения, а не этакому “впопуданцу” из романов на полставки, мыслящему реалиями прошлого Мира, но всё у него выходит, чертовски умён, красив и вообще Марти Стью.
А я, мало того что Ормонд, так ещё мог, помимо удачно разрешённого (никак не моими стараниями) амурного инцидента, капитально наломать дров, как испоганив моё будущее, так и оного, вполне возможно, вообще лишившись.
Впрочем, в весёлый квартал надо бы наведаться, уже серьёзно заключил я, благо, гимнастические процедуры завершены, а наставники мои, подозреваю, освободившееся время найдут чем занять. А ещё, напомнил я себе, взглянув несколько “просветлённым” взором, я прискорбно запустил эфирные практики. То, что даёт Добромира — вещи небесполезные, жизнеспасительные, вот только для нормального владеющего, по большому счету, не актуальные. А мне нужен не “резкий выброс”, а тонкий контроль (хотя, одно другому и не мешает), да и знания не как задом на балах, или как там гульбища посольские называться будут, вращать, а как Мир устроен, да как эфиром на него сподручнее воздействовать.
То есть понятно, что времени немного, да и обучение в Управе нужно и мне. Однако я на штудии по СВОИМ, реально важным целям, просто забил, окунувшись в этакую стажёрскую роль. Надо исправляться и делать не только то, что велят, но и то, что нужно, постановил я. И да, сегодня вечером в весёлый квартал, пока глупости творить стал не от дури, а от ударившего в мозг спермотоксикоза.
Впрочем, просветлевший разумом, с благими намереньями, оказался я самым безобразным образом застроен. А именно, по прибытии в Управу, Младен с уже привычно-заносчивым (хотя и вызывающим ехидную, немало моего куратора бесящую улыбку) видом оповестил, что желает меня зреть Добродум Аполлонович.
И вот вознадобилось же что-то лешему злокозненному, посетовал я. За месяц два раза лик свой противный явил, а вот только мне расслабиться возжелалось на краткий миг, так вот он, тут как тут.
Ну, впрочем, ладно, подумалось мне по мере продвижения в недра Управы. Начальник по службе, как-никак, да и, может, работу какую намерен взвалить. Так-то не горю желанием посольские дела ударно решать, в другом мои цели, но всё же, некое разнообразие не помешает.
Тем временем, раскланявшись с Юлией, наша двоица проникла в лешую обитель, где сидел злонравный Добродум. Кивнув нам, он жестом пригласил устраиваться, буркалы свои направил на Младена и осведомился:
— Итак, Младен Чёботович, что скажете о юноше сём? — невежливо тыкнул он в меня перстом. — Довольны ли звания его для службы, овладел ли навыками достойно?
— Знания, возможно, довольны, Добродум Аполлонович, — скривился сей тип. — Однако ж, если позволите, высказал бы я вам мнение своё, что негодящ Ормонд Володимирович для службы: злонравен, злословен, вежеству обучен, но пренебрегает, — перечислял мои многочисленные достоинства Младен, на что я с ласковой улыбкой на него взирал и кивал.
Сие от младеновского ока не укрылось, отчего он начал приобретать несвойственную его экстерьеру красноту, да и в целом поздоровел лицом. Злонравный Добродум на эту пантомиму взирал с искренним интересом, так же кивая на младеновские откровения. Ну, в данном случае и в претензию лешему это не поставишь: я бы тоже с интересом взирал на сие представление, констатировал справедливый я.
Полюбовавшись с четверть минуты кумачовой ряхой Чёботовича и поняв, что песенка закончилась, Добродум раззявил зев свой и изрыгнул:
— Не позволю, Младен Чёботович, — выдал он, несомненно, с самыми коварными планами. — В целом, выходит, что Ормонд Володимирович к службе готов, да и наставники его прилежание и хватку признают, — побарабанил этот коварный тип пальцами по стопке бумаг.
Младен лик приобрёл оттенка столь красного, что слов в языке для определения оттенка не нашлось, но всё же кивнул.
— Значит, направляйтесь в делопроизводство, с сего дня принимайте ведомство под своё начало, — озвучил Добродум.
В этот момент я лешему пару процентов его коварства и злонравности простил: физиономия Младена, красная, раздираемая удовлетворённым тщеславием, уязвлённой гордыней и поруганием чинопочитаельских основ, достойна была быть увековечена в мраморе, как аллегория смятения. В общем, презанятная рожа выходила, оценил я, когда не нашедший, что ответить, Младен деревянно поднялся, отвесил кривой поклон и удалился отравлять жизнь своим будущим сотрудникам.
Добродум же, хмыкнув на мою довольную физиономию (реально зрелище было редкостное и греющее сердце!), решил, согласно природе своей злокозненной, её довольства лишить:
— Что ж, Ормонд Володимирович, вот и начинается ваша служба, — бессердечно лыбился леший. — Учение ваше не завершено, но будет проходить “по возможности”, в остальном ограничитесь книгами, наставниками рекомендованными. Встаньте на довольство в вещевом ведомстве, — выдал он указание, — И да, готовьтесь. В полночь отбываем по делам, — подытожил он.
— Куда путь держим — не уведомите? — мысленно вздохнув полюбопытствовал я.
— Отчего же, тайного тут ничего нет, так что знайте: Направляемся мы в Новоград, для посольских, — хмыкнул он, — дел.
— А зачем? — резонно полюбопытствовал я, несколько “перегибая палку”, на что Добродум лишь хмыкнул.
— Вы, Ормонд Володимирович, главное, при посторонних чинопочитание-то извольте соблюдать, — ехидно выдал этот тип.
— Не совсем же я без разумения, — буркнул я. — С вами изволю, — последовало уточнение. — А вопрос задать мне не сложно, сами же пошлёте в дали дальние, если отвечать не пожелаете.
— Могу и послать, могу и ответить, — философически протянул Добродум. — Пожалуй, даже, отвечу: готовится совместное посольство на Бритские острова, а вот причину я вам, любезный, не открою. Рано, хотя компанию в этом посольстве, мыслится мне, вы составите, — как обломал, так и объяснил ряд моментов леший.
— Просвещён в достаточной для исполнения мере, — пробормотал я под нос, а что Добродум, оскалившись, покивал.
— Именно так, как вы сказали. В общем, готовьтесь: в одиннадцать пополудни жду вас у врат Управы. Подберите книги для учения, на неделю где-то. Приготовьтесь справлять обязанности свои. И учтите: Новоград нам, конечно, не враги. Но и не на посиделках дома будем, впрочем, я вам это не раз ещё скажу, — посулил леший.
Ну а я раскланялся, да и направился готовиться к путешествию, с тяжёлой головой наперевес. В ведомстве вещевом меня осыпали папками с замками, саквояжем сейфовым, а вот далее я аж напрягся: кирасой нательной скрытного ношения и аж четырьмя эфирострелами, от длинноствольного, что-то вроде укороченного карабина-маузера в поясной кобуре, до миниатюрного “карманного”, для скрытного ношения.
Ну, впрочем, это и разумно, Полисы разные, дороги не всегда безопасны, да и с набором карманной артиллерии всяко себя чувствуешь увереннее, нежели с чистой совестью и голой задницей. Да и Новоград вполне себе входит в Союз Полисов Гардарики, так что убивать меня там если и будут, то вряд ли стрельбой.
И отправился я по наставникам, собирать информацию по “литературе потребной”. Со всеми было быстро и просто, только Добромира Ясоновна, орлиным глазом углядев эфирострелы, ухватила меня под руку и оттягала на стрельбище. Ежели бы я сопротивлялся, это бы не помогло, но я не сопротивлялся, признавая разумность: “привыкнуть, почувствовать, приноровиться”.
— Далече служба шлёт, Ормонд Володимирович, коль не секрет? — по окончании стрельб полюбопытствовала Добромира, подтвердив делом, что она ещё и дама, при всех своих прочих достоинствах.
— Недалече, Добромира Ясоновна, Новоград, — не стал делать тайны я.
— И вправду недалече, да и други они нам. Но цербика возьмите всё же, добрый вам совет, — указала она на совсем маленький шестизарядный пистолетик на кинетическом импульсе.
— Так и намеревался, но и вам благодарен за совет и подтверждение, что не пустыми мыслями маюсь, — поклонился я, на что и Добромира раскланялась.
А за пару минут до одиннадцати стояла моя вымытая, побритая и деловая персона у ворот Управы. Мобиль чуть в стороне от управы приоткрыл дверь, явил добродумовскую рожу, коя совершила пригласительный жест. А уже в движущемся мобиле Добродум передал мне стопку бумаг, упрятанную мной в сейф-саквояж, теперь документы эти были моей работой, доколе Лешему не понадобятся.
Тем временем, мобиль отъехал несколько на окраины Полиса, где находился воздухоплавательный Порт Вильно. Мобиль закатил на территорию и довольно близко подкатил к легкому пассажирскому самолёту о двух винтовых моторах. Метров с дюжину длиной или около того, оценил я.
— Летать не боитесь, Ормонд Володимирович? — злокозненно поинтересовался Добродум.
— Откуда ж знать мне, Добродум Аполлонович? — сварливо вопросил я, чуть не брякнувший “нет”. — По всему если судить — нет, а как будет — посмотрим. Может, попрошу вас за руку меня подержать, — не без яда завершил я.
— Сами справитесь, — бессердечно отмахнулся Добродум, направляясь к самолёту.
Внутри же места было не много, но и не мало, пара удобных диванов друг напротив друга. На один Добродум тут же плюхнулся, предложив мне подремать на другом. На что я угукнул, но призадумался.
— Что за думу мыслите, Ормонд Володимирович? — беспардонно вторгся в мои мысли леший через минуту.
— Да вот понять не могу, Добродум Аполлонович, — не стал скрывать я. — Рельсы и вагоны. Трамваи на электричестве есть, так отчего ж Полисы сетью железных дорог не соединены? И выгодно сие, вроде как. А в истории таковое и не отражено, — задумчиво протянул я.
— Хм, да, в гимназическом курсе, как я помню, нет сего курьёза, — хмыкнул Леший. — Были у данов пути железные, как вы говорили, но прижились лишь у них.
— А что так? — заинтересовался я.
— Пейзане, — хмыкнул собеседник. — Причём свои, никак их не отучить было, что железо путей воровать не стоит. Не сказать, что всё уж совсем разворовывали, но бывало частенько. А там и аэростаты распространение получили, а они, Ормонд Володимирович, при всех прочих равных выгоднее, да и издержек не требуют.
— Благодарю, Добромир Аполлонович, любопытно было, — честно поблагодарил я.
— Пустое, — отмахнулся Добродум. — Подремлите, и я подремлю, лететь нам ещё часа три, не менее, — выдал он и почти мгновенно засопел.
Я подумал, да и присоединился к лешему в этом благом начинании.
5. Первый раз
Проснулся я, когда воздушное судно заходило на посадку. Добродум уже не спал, листал какую-то книжонку. Несомненно, порнографического толка. Или беллетристику какую, тоже возможно. Пробуждение моё и пожелание доброго дня он отметил кивком и бурком (довольно, нужно отметить, резонным), что ночь глубокая.
А тем временем самолёт приземлился, и наша двоица направилась к выходу. Темень стояла проглядная, по причине как фар встречающего нас мобиля, так и неких лампочек на самолёте. Да и сам воздушный порт был пусть и скудно, но освещён всяческими фонарями.
Мобиль был как мобиль, воздушный порт как порт, а импортность встречающего нас типа (всего одного, поругание и неуважение, проворчал я мысленно) была чисто умозрительный. А так, рожа как рожа. А он ещё и водитель, отметил я очевидный факт, помещаясь с Добродумом во встречающее авто.
По дороге, сам Новоград видимый в окна мобиля от Вильно отличался не столько устройством (всё те же снабжённые садами привольно раскинувшиеся жилые районы), сколько архитектурой и даже материалом: из виденного, пусть и в неярком освещении ночной иллюминации, тут было более “славянского”, нежели эллинического. Например, особняки были нередко снабжены обширными и изощренными деревянными панно. Разглядеть в деталях возможности не было, но и виденное впечатляло как объёмом, так и тонкостью работы.
Да и вообще, могли эти особняки быть и полностью деревянными, хотя, всё же, вряд ли: слишком “пожароопасно”, невзирая на ряд мне известных, а, подозреваю, массу неизвестных способов от огня уберечься.