Барон в юбке.

Конец нашествию положила великая Ок-Келинская битва, в результате которой объединенные войска Превории и Мокролясья опрокинули и рассеяли орды огулов, и на земли обескровленной Империи, отныне называвшейся Средиземной, пришел долгожданный мир...

Но после этого были еще и длительные, изнуряющие рейды по уничтожению выживших в той битве кочевников, с боями прорывавшихся по выжженным, обезлюдевшим землям в свои степи, смерть в ночной стычке Вайтеха Славного и коронование Герцогом Мокролясским женившегося на старшей дочери Вайтеха, племянника Преворийского Императора — Гуальдо Ле Круама.

Права на мокролясский престол двухмесячного внука Вайтеха Славного — Томеша, сына королевича Вальдемара, погибшего в Ок-Келинской битве на месяц раньше старого короля, были проигнорированы...

Обезлюдевшие земли, по которым прошли огулы, названные в народе за кровожадность и жестокость гулями ( гулль — злобный лесной демон-людоед), заселили выходцы из густо заселенных западных провинций. Так образовались две новые провинции — Кримлия и Фронтира, разделенные Чертовым Хребтом и разрезавшие бывшее Королевство Мокролясское широкой полосой на две части — само Герцогство Мокролясское и небольшую провинцию Блотина, расположенную среди густой сети речушек, каналов и болот, составлявших дельту реки Одуор. Впоследствии, основную часть Кримлийских земель выкупили и заселили изгнанники из далекого Мосула — последователи халдейского бога Яшвы — харисеи, издревле отличавшиеся огромным талантом и выдающимися способностями в делах торговли и ростовщичества.

О трагической же судьбе народа рушики, уничтоженного оголами, свидетельствовали лишь разрушенные камни крепостей и селений, да груды белевших на полях былых сражений, никем не захороненных костей, среди которых часто попадались и детские, принадлежавших прежним хозяевам края...

И вот теперь, сто пятьдесят лет спустя после смерти последних представителей этого народа, из Проклятой Пущи появляется человек, при знакомстве назвавший себя рушики. Этот человек странно говорит, странно двигается, и, не смотря на кажущуюся хрупкость и юность, ведет себя, словно убеленный сединами старый воин-ветеран, оттоптавший калигами не одну тысячу ли по пыльным, щедро орошенным потом и кровью, дорогам военного лихолетья.

Один только взгляд его огромных, пронзительно-голубых глаз, казалось, принадлежавших глубокому старцу, пристально, в самую суть души смотревших с совсем еще детского лица, вызывал у Миоры легкий холодок по коже и неосознанное ощущение смутной тревоги.

Незнакомец, наутро после той ужасной ночи откинувший полог опрокинутого стадом взбесившихся туров возка, сразу показался Миоре каким-то неестественным, словно не от мира сего, ходячим собранием тайн и парадоксов. Очень высокого роста, одетый в типичный костюм небогатого преворийского дворянина, как оказалось впоследствии, подобранный им для себя тут же, среди обломков каравана, он называет себя вполне преворийским именем — Ассил Ле Крымо, и не может связать по-имперски ни одного слова. Хотя, как ни странно, при этом может с трудом изъясняться по-мокролясски.

Густая грива мокрых каштановых волос, ниспадавших на плечи, совершенно необычных для жителей Империи, обрамляла бледное, будто мелом натертое лицо, принадлежавшее, казалось, человеку, только что вернувшемуся с того света. Странные, изысканные манеры и движения, нет-нет, да проявлявшие себя сквозь налет хмурой, целеустремленной сосредоточенности, простодушия и легкой грубоватости, приставших, скорее, пожилому центуриону Пограничного Легиона, чем столь юной особе, с головой выдавали его, по неизвестным причинам скрываемое, но явно благородное происхождение. О том же говорили и холеные, никогда не знавшие грубой работы руки, более подходившие изнеженной придворной даме, чем воину. Но тот уверенный мастерский хват, с которым эти руки держали оружие, а так же кошачья походка потомственного Императорского Егеря, прорывавшаяся сквозь неуверенные, ватные движения, как будто он после тяжелой травмы только учился вновь управлять своим телом, твердили о недюжинном опыте их хозяина на поприще умерщвления себе подобных.

Проявленные незнакомцем при общении с чудом выжившими детьми такт и обходительность, как-то сразу расположили к нему всех членов их маленькой группы. В последствии Миора часто размышляла, что же именно заставило их довериться первому встречному, так великодушно проявившему к ним свои заботу и участие, и не могла ответить на этот вопрос. Единственным, кто сразу отнесся к лану Ассилу в явной опаской, был лан Варуш, но того более смущали обстоятельства появления одинокого человека среди глухого леса, чем сама личность неожиданного попутчика. Самоубийственный план пересечения Чертового Хребта, предложенный ланом Ассилом, был единственным вариантом, при котором сохранялась хоть какая-то надежда выжить всем, и Миора, как старшая в группе не только по возрасту, но и по праву старшей дочери их общего Сеньора, приняла решение следовать за будто самими богами посланным, одиноким путником.

Уже первые действия, предпринятые их неизвестным спасителем, подтвердили право того командовать их маленькой группой — под его уверенным руководством из разбросанного по всей поляне, потоптанного барахла, была споро извлечена большая груда совершенно, на первый взгляд, разноплановых и ненужных, вещей, впоследствии так пригодившихся для выживания в лесу.

Скептически осмотрев своих невольных спутников, он тяжело вздохнул, и, немного подумав, ополовинил содержимое этой кучи, оставив лишь огниво, еду, топоры, десяток метательных ножей, по два комплекта теплых вещей и тонко кованный, легкий медный котелок, ранее принадлежавший сопровождавшим ребят кметям.

Распределив всю поклажу на пять неравных частей, он споро увязал и утрамбовал все в кожаные легионерские вещевые мешки, подобранные у разгромленного бивуака несчастных дружинников сэра Манфера.

-Это — лан Ассил кивнул на мешки — обязательный вес, который должен будет нести каждый. А на тебя, дружище,— он так уверенно подошел к злобно косящему на него лиловым глазом боевому камалю лана Варуша, что зверюга, вовсе не отличавшаяся смирным нравом, испуганно хрипя, попятилась. — Мы возложим на тебя самое ответственное задание — ты повезешь малышек и основную поклажу. — Ну-ну, тихо, тихо... — успокаивающе пробормотал он, ухватившись рукой за один из коротеньких рожек, и нежно поглаживая другой рукой бархатный храп камаля, вовсе опешившего от столь беспардонной фамильярности.

Удивительно, но впавшее в шоковый ступор от такого с ним наглого обращения животное даже не попыталось сопротивляться.

— Пан Варуш — хриплый, простуженный голос незнакомца, прерываемый иногда сиплым кашлем, делал еще более непонятным его, сильно искаженный неведомым акцентом, мокролясский — как вы умудряетесь управлять этими животными без узды, трензеля и поводьев? — Я ведь видел, оно отлично вас слушается...

... Потерявший от шока дар речи, юный мокролясец с благоговейным ужасом смотрел на то, как его верный боевой камаль, гордость конюшен старого барона Спыхальского, когда-то разорвавший в клочья неосторожного конюха, осмелившегося подойти слишком близко к его оскаленной пасти, а затем покалечивший еще двоих, пытавшихся оттащить его от жертвы, смиренно подставляет морду грубоватым ласкам рук безвестного лесного проходимца...

— Так ведь это... — Невнятно промямлил юный рыцарь,

— Камали — они ведь мысли хозяина чуют, не то, что конечно, Бугай-туры — в сравнении с ними камали тупы — но основные требования наездника понимают. Вот...

Теперь пришла очередь удивляться лану Ассилу:

— Вы что, можете общаться мысленно??!

От цепкого взгляда Миоры не ускользнула искра не страха, но беспокойства, мелькнувшая в глазах их нового знакомого.

Очевидно, этому юноше есть что скрывать, раз он боится проникновения чужака в свои мысли, — невольно подумалось ей.

— Нет, просто их специально так выводили в древние времена, чтобы они могли слышать направленные на них мысли хозяина. Так вот ими и управляют — мысленно.— Поспешила ответить она, стараясь его успокоить. Незнакомец заметно расслабился.

— Вот еще что: я так понимаю, уж, поскольку в этих местах уже глубокая осень, а осенью в лесу довольно сыро, нам обязательно понадобятся крепкие, непромокаемые накидки, у вас есть что-либо подобное?

Теплые кожаные плащи на шерстяной подстежке, подаренные на дорогу матерью Ани и Кариллы, баронессой Ле Мло, были одобрены безоговорочно, после чего было решено трогаться в путь.

Члены маленького отряда, не оглядываясь, словно сжигая за собой мосты, углубились в чащу неизведанного леса, оставив позади заваленную трупами полянку. Начинался первый день изнуряющего тело и душу безумного, самоубийственного марша, по никем не исследованным горам.

Лан Ассил оказался весьма опытным проводником и следопытом — за первые несколько часов пути под его руководством, их отряд успел наделать столько петель и ложных поворотов, что найти истинный след среди них смог бы, разве что Мастер Королевский Егерь. Не смотря на заданный сразу же, очень быстрый темп передвижения, он умудрялся, часто забегая вперед, выбирать самые каменистые тропы, на которых копыта камаля и ноги путников оставляли минимум следов, а затем несколько ли вел спутников по каменистому дну мелкого ручья, протекавшего в нужном направлении по гулкому, шумящему ущелью.

Вечером, на первом привале на ночь, заставив спутников переодеться в чистую, сухую одежду, и на скорую руку перекусить, он, уложив детей спать на куске срезанного с фургона непромокаемого полога и оставив лана Варуша на карауле, прихватив меч, исчез на несколько часов, показавшихся перепуганным детям вечностью. Вернулся он уже затемно, мокрый и сильно изнуренный. Приказав разбудить его, когда придет очередь стоять на часах, он, рухнув на охапку ветвей и укутавшись в свой плащ, мгновенно уснул.

На следующий вечер, повторилось то же самое — после ужина, лан Ассил, запрещавший кому бы то ни было отлучаться в лес поодиночке, вновь исчез под густым пологом ветвей. Отправленный проследить за ним Хлои, вернулся спустя пол часа, и с широко распахнутыми глазами, взахлеб стал рассказывать, что их странный спутник никуда не исчезает, а, как оказалось, всего лишь упражняется в обращении с мечом в каких-то сотне локтей от бивуака. И, если держать меч он явно непривычен (видно, стесняясь этого, он и уходит подальше), то боевые танцы (в боевых искусствах Срединной Империи аналог земных ката в карате), исполняемые им — это нечто совершенно невиданное, и столь же явно опасное, как и обнаженный меч в умелых руках.

В тот вечер, пока их неожиданный спаситель отсутствовал, ребята впервые за совместный путь отважились задуматься, а кем же на самом деле является человек, называющий себя Ассил Ле Крым. Мнений была масса, выдвигались самые разнообразные гипотезы и варианты, но все они так и оставались всего лишь детскими попытками разгадать тайну их странного спутника — загадочно женственного юноши с душой, принадлежавшей, казалось, одновременно и опытному воину, и мудрому старцу.

* * *

— Твой воин и потомок показал себя истинным рурихмом, сестра. Пожалуй, не смотря на то, что, по завещанному мною же этим людишкам, закону, он опозорен, я попытаюсь выполнить твою просьбу, и все же возьму его к себе, в Вирий...

— Для столь исключительных, неординарных людей и у Богов должны найтись исключения и отступления от правил — огромный, весь обвитый чудовищно бугрящимися мышцами мужчина, задумчиво погладил рифленую рукоять лежавшего у него на коленях боевого молота.

Усмехнувшись в пышные, тщательно завитые в замысловатые косы, усы цвета пшеничной соломы , он продолжил:

— В моих чертогах давно не появлялись столь грозные вои, способные так потешить старого Керуна, и я, видит Предвечная Мать, сделаю все, чтобы заполучить его к себе в дружину. Иди, сестра, и не беспокойся — душа твоего Стража займет достойное место на Пиру Героев в чертогах Вирия. Я сказал.

Проводив взглядом одетую в полупрозрачное платье, плетеное из вечно молодой, зеленой листвы, точеную фигурку сестры, Отец Рурихмов — бог грома и молнии Керун, устало откинулся на спинку своего трона.

— Проследи за выполнением! — небрежно кивнул он крупному черному ворону, сидевшему на резной перекладине у его изголовья. Бесшумно сорвавшись со своего места, птица растворилась в воздухе.

— А жирному борову Альиду— в фиолетовых зрачках грозного божества полыхнули молнии — велика будет честь — отгрести себе за просто так, благодаря моей давней ошибке с тем глупым законом, столь лакомый трофей. Слишком жирный кусок для тебя, братец, — подавишься...

Глядя невидящим взглядом куда-то вдаль, он зловеще произнес:

— Уже близок, слишком близок тот день, когда пир под сводами моего зала прекратится, и тогда, среди мечей и копий небесного воинства, эта дубина отнюдь не будет лишней, вовсе нет...

Гримли молча лежал на спине под открытым небом, всей кожей чувствуя на себе беспристрастный взгляд незримых и неосязаемых существ, и бездумно смотрел в глаза немигающим звездам. Тело себя никак не ощущало, лишь тишина ватными пробками давила в уши, изредка прерываемая жалостливым криком ночной неясыти.

Вот, в звенящую тишину ночного леса вклинился шуршащий звук чьих-то шагов и тихие, бормочущие голоса. Это был звук шагов сжимающих вокруг него смертельное кольцо, незримых прислужников повелителя подземного царства — макрахашей, пришедших по его грешную душу.

Шуршащий, приближающийся звук, сливающийся с то угасающим, то снова становящимся слышимым навязчивым, неразборчиво бормочущим речитативом, высасывал из совсем еще недавно могучего, а теперь бездыханно лежащего тела, остатки теплившейся в нем жизни. Лесной великан, долгое время бывший истинным Хозяином леса, без страха и волнения ожидал приближение неминуемого конца своего затянувшегося, и, как он сам считал, никому не нужного, существования.

...Когда-то, пять долгих лет назад, одетый в рубище человек, скрываясь от людей и от себя самого, вошел под полог древнего леса, по праву считавшегося самым гиблым местом во всей Срединной Империи, лелея лишь одну мечту и надежду — как можно скорее расстаться со своей никчемной, опозоренной жизнью. Убить раваллина безнаказанно могли лишь хищные звери — человек, даже просто взглянувший на Отверженного, уже подвергал свою душу неизмеримой опасности, поднявший же на такового руку — сам словно бы брал на себя часть его неподъемных грехов.

Его желанию не суждено было сбыться — некогда гиблые леса, последнее, древнейшее прибежище проклятых людьми и богами йольмов, наполненные жуткой нечистью и бьорхами-людоедами, теперь кишели гораздо более опасной и безжалостной тварью — опустившимися до уровня падальщиков-трупоедов людьми.

На банду таких полулюдей-полувыродков Альида и напоролся блуждавший, в поисках никак не желающей приходить смерти — избавительницы, одинокий странник.

Восхищенный богатырским телосложением понуро бредущего мимо великана, предводитель шайки беглых каторжников, прозванный сообщниками Шаррахом за сходство характера со злобным степным демоном, питавшимся калом непогребенных трупов и душами трусов, покинувших поле боя, предложил ему присоединиться к ним. Получив в ответ полное игнорирование своих слов, злобный вожак лесных душегубов, сам когда-то в далеком прошлом плененный в набеге на земли Империи гулль, первым, словно взбесившаяся гиена, кинулся на спину удалявшегося человека. Скопом, разбойникам, плевавшим на каноны старой веры, бытовавшей в Мокролясье и прилегавших к нему землях, удалось повалить и связать путника, отмеченного кошмарным для любого имперца, позорным знаком — алым ромбом, пришитым к рубищу. Впрочем, сам пленник вовсе и не пытался сопротивляться.