Неблагодать

Он касался её тепло.

Медленно.

Нежно.

Целовал её груди, дразняще водил пальцами между ног, даруя слабые всплески нежеланного удовольствия. Гера закрыла глаза и отослала свой разум прочь. Отрешённая, онемелая, она неподвижно лежала, пока он готовил её тело к тому, что должно бы причинить боль — закрывала глаза покрепче, а он нежил, ласкал её, пока тело её не стало готово дать ему то, чего он хотел. Она стиснула зубы и отвернулась, когда он раздвинул ей ноги. Отказывалась открыть глаза, увидеть, как он выглядит без одежды, — отказывалась вообще признавать, что здесь происходит.

Он приготовился взять её. Несмотря на все его усилия, она почувствовала неприятное жжение, искру боли, когда он толкнулся внутрь.

Тьма поглотила её. Душа тряслась внутри, бунтуя против плоти. Она попыталась покинуть тело и не смогла.

Время остановилось.

Неисчислимый миг спустя пришло тепло. Оно поднялось из глубин души к коже, погрузило в колыбель уюта, будто бы она рождалась вновь. Веки Геры затрепетали, встречая эту новую жизнь; она позволила своим глазам открыться и смотреть. Губы её разомкнулись, грудь вздрогнула. Траун склонился, прижимаясь к её животу своим, плоским и твёрдым, и согрел ей губы поцелуем. Она тихо улыбнулась про себя, в восторге недоумевая, почему он так близко, когда это началось, а между тем обнаружила, что сама целует его в ответ — сначала неуверенно, затем страстнее, в свежести жаждая всего: его вкуса, напора, тепла его тела на ней, бесконечной близости и неги этого мгновенья.

— Лучше? — прошептал Траун, щекоча дыханием беззащитную плоть её обнажённого горла.

Гера выгнулась ему навстречу, обвила ногами его бёдра — вот ответ. Зачем она раньше закрыла глаза? Он так красив — крепкие мускулы, кожа в румянце глубокого синего цвета, блестит от пота; врождённое изящество, сила в каждом нежном движении.

Никогда раньше она не чувствовала себя так — будто нова и дополнена совершенно, будто тело его предназначено для неё, идеально подогнано к ней, создано, чтобы доставлять ей негу и радость, когда она больше всего нуждается в этом. Кожу покалывали горячие искры, и каждый нерв пел, требуя больше; каждое прикосновение тела Трауна разжигало огонь сильней.

Почему она раньше в нём сомневалась? Она обратила взор к потолку, слушая вздохи и стоны, льющиеся с её губ и его — не так, как наблюдает за живыми бестелесный дух, но как верующий внимает храмовым гимнам.

Если он хочет, она останется с ним навсегда. В оковах или на свободе, в этой большой усадьбе или в бегах — значения не имеет. Это же совершенно естественно.

Ей ничего не хотелось сильней.

Глава 11

Солнышко. Ничего нет лучше. Солнечные лучи заливали простыни, грели голую кожу. Гера повернула голову и посмотрела из-под тяжёлых век на окно — само по себе произведение искусства, такого она никогда ещё не видела. Стекло искривляло луч за лучом, и свет рассыпался красками, калейдоскопом веснушек на коже — сапфир, фиолет перетекали друг в друга по мере того, как она поворачивала руку и позволяла свету играть у неё на ладони.

За спиной кто-то пошевелился и проснулся. Машинально повернулся к ней, обнял за талию и положил подбородок ей на плечо, желая видеть, что её очаровало. Гера тут же прижалась к нему, к тёплому крепкому телу, к самому его присутствию — величайшей для неё отраде.

"Крутая была пробежка", — сказал Кэнан хрипловатым ото сна голосом и поцеловал её в шею.

— Дипгласс, — пробормотал Траун. Его ладонь прошлась по её обнажённой руке, прежде чем охватить и осторожно повернуть кисть — свет теперь танцевал на коже двух разных цветов. У Геры перехватило дыхание; Траун, должно быть, заметив, поцеловал её плечо, прижал к себе поближе, уняв необъяснимый приступ беспокойства. — Древнее традиционное искусство Корусанта, — сказал он. — Без подсветки стекло кажется бесцветным, но оно настолько плотное, что дробит лучи солнца в яркие цвета. А когда лежит снег и солнечный свет отражается сначала от него...

Нежно массируя, он провёл большим пальцем по подушечкам её ладони. Гера почувствовала его вздох; Траун запнулся, сжал её руку в своей и поднёс к груди Геры, прижал к себе ещё ближе.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

Голос его звучал как глубокий рокот, дыхание согревало ей шею. Он осторожно коснулся её запястья, будто там была рана, которую видел только он.

С тобой всё в порядке? — произнёс у неё в голове чей-то голос. Она не хотела его узнавать, мужчину с длинными волосами, кривой ухмылкой, со взглядом, мягким от неуверенности, которая не достигала его губ. Гера неглубоко вздохнула, крепче сжала руку Трауна, чтобы его надёжность гнала тень памяти прочь.

— Никогда не чувствовала себя лучше, — сказала она.

— -

Возможно, долгие недели в камере несколько исказили её чувства, но даже так — это был лучший душ в жизни Геры. Напор воды бил, как ровные струи рилотских ливней — в детстве она любила стоять под ними, зачарованная темнеющими небесами; тяжёлые капли стучали по коже — хлестали её, как говаривал брат, просачивались сквозь одежду; каждая капля ударяла сильно, и Гера чувствовала удар. Ей это почему-то всегда нравилось.

Примечательно, что Траун любил точно такой же душ. Он, казалось, чуял её желания — сделать воду чуть похолоднее, чуть теплей, но не настолько, чтобы Гера с визгом выскочила из-под душа. Она смотрела, как он поправляет настройки, и с доверчивым любопытством подставила ладонь под струи — разумеется, температура идеальна.

Неужто он наблюдает за ней так внимательно, что уже знает, какая вода ей нравится? Или всё проще — у них настолько точно совпадают вкусы, что он может принимать душ как всегда, и Гере тоже подойдёт? Она смотрела, как он шагнул под льющиеся струи, вода намочила волосы и потекла по его лицу, как его губы приоткрылись, и он потянул её к себе под воду. Она не знала, какой вариант более романтичен.

Может, отчасти правда и то и другое.

Он вымыл её всю — нежные, тёплые руки на коже. Выбрав роскошное, шелковистое мыло с запахом тонким и безобидным, он мыл ей ноги, бёдра, спину. Она мурлыкала от удовольствия, когда его ладони с успокаивающим мыльным шелестом скользили по чувствительной коже лекку.

На "Предостерегающем" душ был совсем другой. Гера вспомнила отдающий химией соник, то, как он жалил порезы и ссадины, полученные, когда погибла команда "Призрака". Кожа шла пупырышками в холодном воздухе камеры; охранники наблюдали за ней сквозь тёмные прорези шлемов в окошечко на двери. Здесь всё иначе: лучше, счастливее. Так покойно. Она касалась Трауна, пока он купал её — провела руками по его сильным рукам, нежно дотронулась до ушей, и он подавил дрожь восторга. В камере был один нескончаемый глухой гул страха, уверенность, что её, как Каллуса, вот-вот потащат на казнь — ...

Руки Геры поползли выше. Траун закрыл глаза, на миг замер, пока она вела пальцы сквозь его влажные волосы, почёсывала кожу головы. Волосы у него были густые и тёмные, как чернила, немного не такие, как человеческие и как ласатский мех — единственные другие типы волос, которые она знала на ощупь. Мягче, гуще. Короткие, и всё же ей казалось, можно взять их в пригоршню и потянуть, дёрнуть его за волосы сильно, до боли, как нравилось Кэнану — ...

Как — ...

Она моргнула. Рука Трауна прошлась по заживающей ране у неё на бедре — мягкое прикосновение скользкой от мыла ладони. Губы нашли её шею, нежно поцеловали.

Когда он снова встретился взглядом с ней, она улыбалась. Не было здесь ни боли, ни страха смерти.

Она не чувствовала даже, как жжёт мыло на бедре.

— -

Леди Синдулла, так звали её слуги — не в лицо, но Гера подслушала их в тот же вечер, консультируя Тешити по поводу меню на ужин. Траун уже рассказал поварихе о вкусах Геры; откуда он это знал, Гера понятия не имела, но от вида нескольких любимых блюд в списке Тешити в груди расцвело тепло; он знал её, знал без расспросов.

В соседней комнате шёпот девочки, еле слышно: леди Синдулла — статуэтка — в спальне — ...

Гера таращилась на список; улыбка замерла на её устах. Она не услышала следующего вопроса Тешити и вынуждена была поднять глаза, сложить губы в озадаченную виноватую ухмылку.

— Я сказала, мастер Траун уже предоставил ингредиенты для большинства этих блюд, — Тешити пробежала пальцем по списку. — Вчера вечером он отправил мою дочь и сына Сурты в город со списком покупок для вас — он часто посылает детей в город с поручениями, так они могут встретиться с друзьями и посмотреть, чем богат Корусант.

Гера подставила голову под поток слов, силясь понять их, в то время как её мозг решал совершенно иную задачу: анализировал сказанное в связи с Трауном, вписывал информацию в мурал, который формировался в её сознании. Он чуток, внимателен, даже к детям слуг; учитывает их возрастные потребности, находит способы развивать в детях независимость и поощрять ответственность, оставляя при этом место для развлечений.

Значит, хороший человек. Заботливый. Хороший отец.

Перед ней поплыло лицо Эзры с застывшей улыбкой — бластерный выстрел погасил жизнь в его глазах. Гера с трудом сглотнула, опустив взгляд, на мгновение чуя смрад обугленной плоти от плавленой липкой лужи органики на полу. Жидкость пристала к туфле.

— Мэм? — кротко сказала Тешити.

— Да?

Улыбка вернулась, ярче, чем прежде. Болезненный ком в горле Геры внезапно растаял; на её туфле не было пятен, на кухне — запаха, кроме свежих фруктов. Храня счастливое выражение лица, она обернулась к Тешити — та, явно обеспокоенная, придвинулась к ней.

Всё хорошо? — словно бы вопрошала Тешити. — Вы в порядке? Он — ..?

Болезненный ком вернулся.

Он — ..?

Гера отвернулась, сосредоточилась вдруг затуманившимся взглядом на меню.

Он причинил вам зло?..

— Здесь вы в безопасности, мэм, — шепнула Тешити, положив пальцы на ладонь Геры, и оглянулась через плечо на дверной проем. В лице служанки не было страха, лишь игривая тревога. Она снова повернулась к Гере; тревога в глазах смягчилась, стала теплом. — Он хороший человек.

Да. Гера сама видела тому множество доказательств, и все они всплыли в памяти разом, грозя её затопить. Траун перевязал ей ногу, касаясь клинически, осторожно, ни разу не поглазев туда, куда бы ей не хотелось; Траун беседовал с ней каждый день, составлял компанию и приносил еду, чтобы она в своей камере не утратила времени счёт. Траун, с борьбой и болью в лице, отвёл от себя руки Геры, отказался ею воспользоваться, пока она была его пленной.

Траун спас её. Траун привёз её сюда.

— Он сдержан, — шептала Тешити, ещё тише, — и порой кажется бесчувственным, но я свидетель — это не так. — Запнувшись, она снова оглянулась на дверной проём и обняла Геру, быстро и крепко. — Вы здесь будете счастливы.

Гера улыбнулась, переполненная радостью до такой степени, что у неё дрожали губы, на глазах стояли слёзы. Она вцепилась в руку Тешити, прижалась к ней, когда та попыталась вырваться, и ответила:

— Я уже счастлива.

— -

Хороший человек. Вдумчивый. Она видела, как он поглядывает на неё, пока день клонился к ночи, и знала — его взгляд достаточно остёр, чтобы заметить лёгкие признаки стресса в её лице. Они сидели у него в библиотеке, одни, деля место на кушетке у окна и соприкасаясь лодыжками — лицом друг к другу, спиной к стенам. Глаза Геры были прикованы к книге; она смотрела, но не читала.

Траун заметит. Он всегда замечал.

Он переместил ногу, нежно коснулся её голени, привлекая внимание, и отметил:

— Ты тревожишься.

Он сверлил её глазами. Что он такого видел, чего Гера видеть не могла? Она устало улыбнулась в ответ:

— Мне скучновато.

Другому мужчине она, скорее всего, не решилась бы сказать такое — тот мог принять это за оскорбление или истолковать против неё, словно любой, кому скучновато сидеть вместе и читать в библиотеке, интеллектуально ему не ровня. Однако Траун ухмыльнулся, тут же закрыл книгу, и Гера поняла, что ему тоже это знакомо — зудящая жажда двигаться, что-то делать, работать.

Бежать. Убежать отсюда.

Руками что-то делать, только и всего. Сидя напротив Геры, Траун глянул в окно на тёмное небо с редким белым мерцанием лёгкого снегопада. В глазах его загорелась искра.

— Пойдём.

Он встал и отложил книгу одним изящным движением, после чего протянул ей руку в старомодном рыцарском жесте — Гера его видала в голофильмах, но в реальной жизни никогда. Не на таких мирах, как Рилот и Лотал. С волнением сердца она потянулась ему навстречу, и искра передалась ей с его ладони.

— Куда мы идём? — спросила она.

Он потянул её к себе, поднял на ноги, и, прежде, чем Геру успело опечалить расставание их рук, переместил ладонь ей на талию и вывел из библиотеки в коридор.

Траун молча надел сапоги и сделал бы то же самое для неё, дай она ему возможность — но, хоть его точные намерения и оставались загадкой, энергия заражала, так что Гера немедленно натянула сапожки и заправила в них брюки, чтобы защитить себя от снега. Он с улыбкой принёс два плаща — тот, что носил вчера вечером, когда привёл её к себе в дом, и другой, поменьше, которого она ещё не видела, — и Гера не могла не улыбнуться. Плащ, который он велел для неё сшить, был таким плотным и тёплым, что Гера почти не почувствовала порыв холодного ветра, когда Траун открыл входную дверь и вывел её во двор.

Снег проваливался под сапожками, слишком свежий и рыхлый, чтобы держать её вес. Траун шёл впереди, торя путь, оставлял следы, чтобы Гера могла ступать в них. Далёкий свет Корусанта отбрасывал на его кожу странные тени, превращал в силуэт; он мерцал перед ней и порой чуть ли не исчезал. Мгновенная вспышка — чёткая фигура впереди — миг спустя почти полная темнота.

Световая граната. Крик боли. Запах серы.

"Здесь прекрасно", — думала Гера, глядя, как свет играет на падающем снегу. Совсем не так, как в суровые сухие зимы на Лотале, где они с Кэнаном — ...

Совсем не так.

Гораздо лучше.

Чем дольше шли они, тем слабее горели огни города-гиганта, и вскоре путь освещали лишь луны и звёзды. Склоны горы нависали над ними, облачённые в тени, и Гера щурилась, чтобы определить, какие скалы — уступы, какие скрывают пещеры. Траун нырнул впереди за укрытый снегом хребет, остановился и ждал, пока она подойдёт.

По ту сторону ей открылась природная ниша — защищённое, но открытое укрытие от снега, будто созданное, чтобы сидеть и смотреть на ночное небо, всеобъемлющее, бездонное. Гера ступила вперёд, не глядя, глазея только на звёзды, позволяя Трауну себя вести. Прислонилась к нему без раздумий, радуясь его теплу, складкам плащей меж их тел — толстый материал делал мягкими и удобными его крепкие мышцы, твёрдые плоскости тела под тканью. В памяти всплыли ранние утра, проведённые в постели на восходе солнца — ощущение тела мужчины рядом под покрывалом, его тёплой кожи, самого присутствия, такого важного.