Замполитрука

В то же время всем известно, что Германия растоптала государственную независимость и национальную самостоятельность балканских государств, а фашистская Италия поработила Грецию и большую часть Югославии.

* * *

В Будапеште объявлено, что Венгрия считает себя в состоянии войны с Советским Союзом. Это решение вызвано тем, что советская авиация якобы совершала налёты на города Венгрии. Это утверждение является ложным: советская авиация никаких налётов на города Венгрии не производила. Правительство Венгрии боится сказать честно и открыто, что оно объявило состояние войны по приказанию Гитлера и ещё потому, что венгерские правители не прочь при случае пограбить чужое добро.

* * *

Речь моя вышла недолгая.

— Товарищи бойцы! Долго рассусоливать не буду. Идет война. Война идет страшная, и дело идет о самом существовании даже не государства нашего, а народа. Неважно кто мы все по национальности. Русские, белорусы, украинцы, казахи, евреи, или представители других народов. Мы все советские люди! И нас как недочеловеков хотят уничтожить, а наши семьи поработить фашисты. Сделать из наших матерей, отцов, сестер и братьев своих рабов, чтобы они работали на новых господ.

Гитлер пообещал каждому своему солдату имение на востоке. На нашей земле! Немецкие солдаты — это грабители, насильники и убийцы. Они будут убивать людей не только одетых в военную форму, но и всех, кто, так или иначе, будет против фашистов.

Татаро-монгольское иго, это цветочки! Сейчас мы или победим, или умрем. Гитлер собирается оставить в живых только тридцать миллионов советских людей из ста восьмидесяти. Всех остальных убить. И все эти тридцать миллионов сделают рабами, чтобы обслуживать и работать на новых господ.

Послышалось гудение среди бойцов.

— Тихо! Я вам рассказываю о немецком плане 'ОСТ', что значит 'Восток'. Высказывания о том, что немцы, культурная нация, о том, что кто-то из ваших отцов сдался немцам в первую мировую, и их содержали в человеческих условиях, это высказывание трусов и паникеров. Сейчас будет совсем по-другому. Те, кто сдаются немцам в плен, не доживут до следующего года. Все сдохнут в лагерях военнопленных. Немцы начали войну, имея запасы продовольствия на три месяца. Остальное они хотят получить от наших колхозников. Пленных они будут кормить очистками со своего стола, а то и не кормить вовсе.

Сдержанный гул голосов.

— Запомните! Сейчас идет речь о выживании нашего, советского народа. Да! Я понимаю отдать жизнь очень тяжело. Тяжело умереть в двадцать лет, но если бы каждый погибший красноармеец, разменял свою жизнь на жизнь немецкого солдата, война уже бы кончилась. Нас больше, у немцев солдаты уже бы кончились.

Положение наше такое. Нас окружили, нас окружили двойным кольцом. Сначала в Белостокском выступе. Потом немцы пошли дальше, своими клешнями и замкнули их западнее Минска. Удар был очень силен, наши дивизии были не отмобилизованные, а немцы готовились к войне. У них опыт, у них организация, у них превосходство во взаимодействии родов войск. Пока! Ничего, выйдем на соединения со своими, будет легче. Армия придет в себя, опыта поднакопит, совсем другой разговор пойдет. Теперь слушайте, я прочитаю вам стихи Симонова.

— Это который 'Парень из нашего города'?

— Тот самый. Стихи как раз на тему, почему сдаваться нельзя.

Я начал читать 'Если дорог тебе твой дом, ...'*, плевать, что написал их Константин Михайлович только в сорок втором. По силе воздействия, это лучше любой политинформации. А то откуда я их узнал — в немецком БТРе по рации услышал и запомнил. Несколько раз остановился и будто припоминая, продолжал.

Если дорог тебе твой дом,

Где ты русским выкормлен был,

Под бревенчатым потолком,

Где ты, в люльке качаясь, плыл;

Если дороги в доме том

Тебе стены, печь и углы,

Дедом, прадедом и отцом

В нем исхоженные полы;

Если мил тебе бедный сад

С майским цветом, с жужжаньем пчел

И под липой сто лет назад

В землю вкопанный дедом стол;

Если ты не хочешь, чтоб пол

В твоем доме фашист топтал,

Чтоб он сел за дедовский стол

И деревья в саду сломал...

Если мать тебе дорога —

Тебя выкормившая грудь,

Где давно уже нет молока,

Только можно щекой прильнуть;

Если вынести нету сил,

Чтоб фашист, к ней постоем став,

По щекам морщинистым бил,

Косы на руку намотав;

Чтобы те же руки ее,

Что несли тебя в колыбель,

Мыли гаду его белье

И стелили ему постель...

Если ты отца не забыл,

Что качал тебя на руках,

Что хорошим солдатом был

И пропал в карпатских снегах,

Что погиб за Волгу, за Дон,

За отчизны твоей судьбу;

Если ты не хочешь, чтоб он

Перевертывался в гробу,

Чтоб солдатский портрет в крестах

Взял фашист и на пол сорвал

И у матери на глазах

На лицо ему наступал...

Если ты не хочешь отдать

Ту, с которой вдвоем ходил,

Ту, что долго поцеловать

Ты не смел,— так ее любил,—

Чтоб фашисты ее живьем

Взяли силой, зажав в углу,

И распяли ее втроем,

Обнаженную, на полу;

Чтоб досталось трем этим псам

В стонах, в ненависти, в крови

Все, что свято берег ты сам

Всею силой мужской любви...

Если ты фашисту с ружьем

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Все, что родиной мы зовем,—

Знай: никто ее не спасет,

Если ты ее не спасешь;

Знай: никто его не убьет,

Если ты его не убьешь.

И пока его не убил,

Ты молчи о своей любви,

Край, где рос ты, и дом, где жил,

Своей родиной не зови.

Пусть фашиста убил твой брат,

Пусть фашиста убил сосед,—

Это брат и сосед твой мстят,

А тебе оправданья нет.

За чужой спиной не сидят,

Из чужой винтовки не мстят.

Раз фашиста убил твой брат,—

Это он, а не ты солдат.

Так убей фашиста, чтоб он,

А не ты на земле лежал,

Не в твоем дому чтобы стон,

А в его по мертвым стоял.

Так хотел он, его вина,—

Пусть горит его дом, а не твой,

И пускай не твоя жена,

А его пусть будет вдовой.

Пусть исплачется не твоя,

А его родившая мать

Не твоя, а его семья

Понапрасну пусть будет ждать.

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

После стихов, настала тишина. Слава Богу, что я помню это стихотворение, пригодилось. Есть у меня в запасе еще несколько, придется использовать, наплевать на авторские права. Написал Симонов их сейчас или нет — неважно.

— Бойцы! Сейчас, только от нас зависит, убьем мы фашистов или они нас в плен возьмут. А наши матери, проклянут нас, если мы сдадимся в плен. Мы русские! Мы никогда не сдаемся! Убей своего немца, война кончится! Даже если безвыходная ситуация, убей хоть одного, а потом хоть трава не расти. Они хотят убить всех нас! Так каждый из вас должен убить своего немца!

* * *

Переправа, переправа,

Берег левый, берег правый.

Пушки не били в кромешной мгле. Связанные несколько стволов деревьев лежавших в ивняке, с наскоро обрубленными малыми пехотными лопатками ветвями, позволили переправиться через сорокаметровое зеркало реки без потерь. Россь мы преодолели, теперь надо идти на юго-восток, к дороге. Там будут наши отступающие войска, там будут командиры из третьей армии. Может, я им помогу. Может, нет. Но остатки армии, вырвались из окружения. Это 'медицинский' факт.

Идем ускоренным маршем.

Через некоторое время, в междуречье Росси и Зельневки, встретили группу красноармейцев.

От головного дозора, прибежал боец Сорокин, доложил, что встретили наших. Четыре красноармейца стрелка и лейтенант ВВС со сбитого истребителя. Карта у лейтенанта была. Было и желание свалить с себя ответственность.

Лейтенант, сказав о том, что в курсантские времена он, конечно, имел дело с винтовкой, но никак не является специалистом в наземной войне. Конечно, не хотелось отдавать командование какому-то 'варягу', да еще, если тот сам не рвется, но Устав! Средний командир, рангом выше младших, не говоря уж о моей старшинской "пиле". На привале Леонов просветил меня, что при переходе в другое подразделение, все это старшинско-комиссарское великолепие с гимнастерки снимается, и становлюсь я обычным бойцом пехоты. Как я понял, мой командирский авторитет держится на том, что я в плену не был, а Леонов со своими младшими сержантами был. Вот и слушаются меня.

Лейтенант, после того, как самоустраниться не удалось, переформировал взвод. Леонова назначил командиром отделения авиаторов, остальных отдал мне. Не нравится мне это! Вроде 'летуны' вроде личной гвардии у лейтенанта Ковалева. А остальные вроде как 'черная кость'. Черт с ним! Прибытие нового пополнения, позволило сосредоточить в своих руках уже три отделения. Так глядишь, в сводную роту развернемся.

Двигаясь в юго-восточном направлении, встретили в лесу еще сорок три человека мобилизованных, одетых еще в гражданскую одежду, шедших к местам постоянной дислокации частей Красной Армии. Только частей тех уже там не было.

Чемоданы, вещевые мешки, кепки на головах. Шли, выполняя свой долг. Попали в самую мясорубку. Лейтенант не хотел их брать с собой, он и на уже бывших в строю гражданских смотрел подозрительно. Но я настоял.

— Раз они тебе так милы, комиссар, ты с ними и возись.

Ирония так и сквозила в его словах. И не только к моему званию.

Взвод, шел к дороге Белосток-Бобруйск. Вышли к реке Зельневка, вбирая в себя всех, кто нам встретился. Людей стало достаточно для того, чтобы считать взвод, сводной ротой.

Вот только оружия не было. Как я жалел, что не взял сотню винтовок, на первом месте боя! Но утащить такое количество, было выше моих сил.

* * *

Идти по лесу собирая грибы легко и приятно, сейчас, когда колонна практически не могла соблюдать равнение и люди шли по лесу толпой, ничего хорошего в такой прогулке не было.

Ковалев скомандовал привал. Народ, разбившись на кучки, принялся печь в кострах картошку, кипятить воду в котелках. Некоторые перематывали портянки, некоторые отошли в сторону, чтобы оправиться.

Толпа! 'Летуны' вместе с лейтенантом находились впереди. Охранение наш командир не выставил. Привал он объявил продолжительностью в два часа. Лес конечно густой, немцев тут нет, но все равно, этот бардак раздражал мою офицерскую душу.

Сидя под сосной, заполнял свой личный 'Журнал боевых действий', лейтенант пусть делает как хочет и умеет, а моя бюрократия должна быть в порядке. Знаем, плавали! Выйдешь к своим и начнется, кто, когда, при каких обстоятельствах? Сколько убил, когда? Доказательства?

Леонов мне теперь не подчинялся, поэтому списки мобилизованных, отдельных красноармейцев, присоединившихся к нашей роте, пришлось составлять самому. Заодно и выяснил, что среди мобилизованных имелись и младшие командиры, был даже старшина. Пожилой, усатый, обстоятельный дядька.

Григорий Михайлович Плотников, также страдал от вида табора, в который превратилось наше подразделение. Мне он очень сильно напоминал, нашего старшину инженерно-саперной роты прапорщика Рудакова. К тому же, выяснилось, что срочную, в начале тридцатых, он служил в саперах. Родственная душа! На него я и свалил всю рутину. Без старшины нет армии. Как его ни называй: фельдфебель, вахмистр, старшина, суть одна. Первый помощник командира.

Через два часа, когда люди поели и отдохнули, выяснилась очень неприятная вещь. Ковалев Виталий Борисович, лейтенант Красной Армии, вместе с отделением Леонова, исчез. Пока народ отдыхал, "летуны" забрав консервы, трофейные пулеметы и оба автомата, а также восемь опять же трофейных винтовок, ушли. Видимо посчитали, что мелкой группой выйти из окружения будет легче.

Красноармейцы, изначально бывшие с лейтенантом, рассказали, что тот и с ними идти не хотел, мол, не знает пехотного строя и отвечать за всяких не хочет. Да-а-а! Голубец, одним словом! Вот будет у меня после окружения такой командир, не возрадуешься!

— Летуны улетели! — Невесело пошутил Плотников, принимай политрук команду.

Все вернулось на круги своя.

Выстроенные в неровный двухшереножный строй люди смотрели на меня, ожидая разъяснения сложившейся ситуации. Что им сказать? Что командир забрал 'своих', с голубыми петлицами и смылся? Оставшиеся, не свои что ли? Забрал почти все наиболее калорийные продукты и ушел в самостоятельное плавание, бросив остальных?

— Бойцы! Не знаю, почему товарищ лейтенант ушел, гадать не хочу. Но мы, подразделение Красной Армии. Пусть пока не все в военной форме, мы все граждане нашей Родины, призванные на службу в час смертельной опасности для нашего государства. Задача остается прежней. Выйти на соединение с частями Красной Армии. Я представляю вам старшину роты Плотникова Григория Михайловича. Сейчас он, вместе младшими командирами, разобьет вас на взводы и отделения. Через пятнадцать минут выход.

Вооруженных винтовками оказалось тринадцать человек. Еще двое, Карасев и Фомкин, имели парабеллум и наган. Ну и аз грешный, со своей 'Драгуновкой' вызывавший живейший интерес. На пятьдесят три не имевших оружия, немного.

Глава 7. Партийное строительство

Через час после начала движения, от головного дозора ко мне был прислан молодой парнишка из мобилизованных.

— Товарищ политрук! Лес сейчас закончится, а на поле наши лежат. И танки двенадцать штук.

— Немецкие?

— Нет, товарищ сержант Ярков сказал наши, только подбитые.

— Еще что видели?

— Дорога, а на ней немцев видимо-невидимо.

— Понятно. Старшина!

— Я!

— Командуйте привал! Остаетесь за меня, я к дороге.

Пока Плотников отдавал распоряжения об остановке и рассредоточении, я обратился к посыльному:

— Веди Вергилий.

— Только там надо в одном месте ползком, товарищ политрук.

— Давай, давай веди! Надо своими глазами посмотреть.

Примерно через полчаса, ускоренного движения по лесу, кусты стали чаще, а деревья реже, показалась опушка.

— Здесь надо ползком, можа быць, с дороги увидят, а впереди перелесок, там товарищ сержант с бойцами залег.

Речь у бойца была чисто русская, а тут белорусская мова.

— Ты местный что ли?

— Почти. Отца в тридцать девятом в Гомель перевели, по линии потребкооперации, ну мы и переехали с Орловщины.

— А ползать где по-пластунски научился?

— Так с пацанами по соседям, за яблоками в сады лазали.

В глазах у мальчишки блеснуло что-то довоенное, озорное.

— Звать то тебя как, Вергилий?

— Петров Сергей ... Михайлович.

Расстояние от опушки леса, до тоненькой полосы берез, являвшейся по словам Петрова перелеском, было метров триста. Действительно на дороге наблюдалось оживленное движение. Привстав, среди достаточно высокой, густой травы, можно было рассмотреть, что там делается.

— Товарищ политрук! Там дальше пригорок и кусты, оттуда лучше видно.

— Понятно! Кончай перекур, ищи жемчужину...

Недоуменный взгляд Вергилия не вызвал во мне желания объяснить старый анекдот.