Война-56. Книга 1. Зов Лавкрафта

Раз, два, три... считают гости. И вдруг замолчали. Семен стоит, страшный, перед столом, а вокруг него кружатся черные вороны, и серые воробьи, и белые лебеди.

Совет да любовь, говорит Семен громким голосом.

Замерла тут девица и в лице переменилась. Смотрит на него — и горе, и радость у нее в лице смешались. А генерал ничего не понимает. А с двух сторон братья к ним бегут ее.

Семен, закричала Варвара и упала на землю без чувств.

А Семен взял шампанское, говорит генералу: "Поздравляю! Долгих лет! Счастья! Пусть хоть у нее оно будет". Выпил, и тут браться на него налетели. Он беглый преступник, кричат. Хватайте его, он из тюрьмы бежал.

На свадьбе милитонов много было, милицейская все-таки свадьба. Схватили Семена за руки, а он стоит и бежать никуда не собирается. Невесту тем временем подружки откачивают, машут платочками. Генерал поднял глаза и говорит "Ты кто такой?". "Беглый я", отвечает Семен, глядя в глаза ему, честно и открыто. "Три дня назад из тюрьмы бежал, три дня до Москвы добирался". "А сколько ж тебе сидеть оставалось?" "Сидел я двадцать лет, а сколько оставалось... скажите мне сперва, который час?"

Генерал посмотрел на часы свои, золотые, хорошие, и говорит: "Четыре часа дня и одна минута".

"Хорошо, отвечает Семен. "Аккурат минуту назад я бы на свободу и вышел". Удивился генерал очень.

— Что же ты! — закричал. — Ради чего бежал?!"

"Надо было", говорит Семен. "А почему и зачем — это вы меня не спрашивайте. То мое дело".

Сапунцов смотрит на Кюхюля, который чешет в подмышках. В иглу уже тепло от человеческих тел и огня, поэтому Сапунцов откидывает капюшон и снимает вязаный чулок, который открывает морозу только глаза и нос. Хорошо. Голова отдыхает. Кюхюль наливает ему еще отвара и показывает: давай, заканчивай.

— А что заканчивать? — Сапунцов медлит, отхлебывает кипятка, пахнущего хвоей. Ай, блин. Язык обжигает, во рту вяжет от хвойного вкуса. — Дальше было просто. Отвели Семена в тюрьму, другую, не ту, где он сидел. В Московскую, Бутырку что ли? В общем, сидит там Семен, ждет приговора, который ему еще десять лет добавит, как за побег положено.

И приходит к нему однажды та девушка, Варвара.

Сапунцов вздыхает, опять глотает отвар. Что-то рассказ становится уже не бойкий, а тяжелый, словно свинец грузить или уголь мешками. Или лес валить, когда уже сил не осталось, а бригадир командует: давай еще, шевелись, бродяги.

— Семен сначала отказывался на свидание идти, но потом пошел все же. Видит, сидит она перед ним, та девушка, которую он спас, и из-за которой двадцать лет в тюрьме отсидел. Пришла она в красном платье болгарском, как девушки в столице ходят, в дорогих украшениях, с прической модной. И плачет она, сидит. Красивая такая, что глаз не отвести. Смотрит на нее Семен и говорит слова обидные: "Зачем явилась. Я, может, и вор и убивец, но до чужой жены не охотник".

Варвара заплакала и говорит:

"Я тебя погубила. Когда судили тебя в первый раз, я хотела пойти, рассказать все, но братья меня не пустили, сказали, убьют."

"Так ты из жалости меня полюбила, значит" — недобро усмехнулся Семен, солдатский сын. "Не надо мне такой жалости".

"Сначала из жалости, а потом по-настоящему полюбила. Когда ты сказал, что меня всякой будешь любить — хоть красивой, хоть нет. Ждала я тебя, Семен."

"Не дождалась".

"Стал ко мне свататься начальник милицейский. И тогда братья сказали, что убьют тебя, если я за генерала замуж не выйду".

Побелел тут Семен.

"Лучше бы мне быть убитому", говорит. "Ты теперь замужняя жена. Ничего не поделаешь".

Она залилась слезами пуще прежнего. Семен встал и хотел было уже выйти, но на пороге обернулся.

"Хороший человек твой генерал?" — спрашивает.

Она поднимает голову, под глазами черные тени, тушь потекла.

"Очень хороший".

"Тогда будь ему хорошей женой. И ничего не бойся. Никогда ничего не бойся. За себя можешь бояться, но не за других."

Потом подумал и говорит

"Братья убить меня, значит, обещали, если за генерала не выйдешь?"

"Да, обещали".

"Понятно".

Семен наклонился тогда и решетку погладил, словно девушку ту приласкал. Прощай, сказал он и вышел.

Сапунцов дергает головой, кружка вылетает из рук и опрокидывается. Пар взлетает. Ф-фух! Горячий отвар впитывается в пол, протаивая неровные ходы. Снег вокруг них окрашивается в зеленый.

Кюхюль смотрит на Сапунцова, но ничего не говорит.

— В общем, дальше было просто. Дали бы Семену десять лет, если бы на суде том не появился генерал и не рассказал, что с Семеном и почему такая беда случилась. Пожалела его судья. И дали Семену всего полгода, для порядка. Отсидел он срок и вышел на свободу ранней весной, в марте. Капель вокруг, солнце сияет. Идет в ушанке старенькой, в ватнике и одежде казенной, а вокруг весна шумит.

Приехал, а мать его старенькая уже, болеет. Обнял он ее. День отдохнул, а потом пошел на работу устраиваться. Жизнь-то идет. Сначала ему работы не давали, у него из документов — одна справка из тюрьмы. Но ничего, справился. Сначала черной работой, потом и хорошей начал заниматься. Токарем на заводе стал. Деньги появились. Только вот мать сколько его не просила, так и не женился Семен. Долго ли, коротко ли, только умерла мать. Семен погоревал, на ее могилке постоял. Справили поминки. Семен домой пришел, поплакал. Утром переоделся в самый лучший свой костюм (у него еще с тех времен, что он часовым стоял, костюм хороший остался), взял штык-нож и пошел к братьям Варвары. Они в то время в саду гуляли, думали, что бы еще с генерала взять, через сестру-то свою.

Увидели они Семена, испугались, стали на помощь звать. Только не успели. Семен, солдатский сын, зарезал сначала одного, потом другого. Бросил штык-нож окровавленный в реку и ушел.

С тех пор больше его в том городе не видели.

Сапунцов некоторое время молчит, глядя в огонь. Потом поднимает голову, смотрит на Кюхюля.

— Вот и сказке конец, — говорит он. Кюхюль кивает: да. — А кто слушал... душно мне.

Скрип снега. Сапунцов выбирается на улицу с непокрытой головой, та сразу мерзнет. Ноздри обжигает морозом. Лоб словно обручем стальным сдавливает. Он стоит на темнеющем, синеющем снегу и ветер трогает его седые (а ему всего тридцать два) виски.

— А то кто слушал, молодец, — говорит он вполголоса. Пар от дыхания отваливается толстыми белыми клубами, оседает на бровях и ресницах. Сзади из иглу вылезает Кюхюль, подходит, качает головой. У него в зубах дымится трубка. Хорошая история, показывает жестами старик. Накинь капюшон, замерзнешь.

— Да, — говорит Сапунцов. — Дурацкая, конечно. Но неплохая.

Уши от мороза горят, как обожженые. Сапунцов надевает капюшон. Тепло. Ушам даже больно от внезапного тепла.

Кюхюль дает ему трубку. Засунув в рот горелый обкусанный мундштук, Сапунцов вдыхает дым. Они стоят вместе с "настоящим человеком", курят и смотрят, как вдалеке синеет лед.

ВАШИНГТОН (Ассошиэйтед пресс): Сегодня советское агентство ТАСС подтвердило, что в районе Северного полюса имел место "ядерный взрыв".

В передовице газеты "Правда", главном органе ЦК КПСС, упоминается взрыв и "некая американская атомная подводная лодка", которая своими действиями могла вызвать "адекватный ответ" советского военно-морского флота. В частности, атомной подводной лодки "К-3". Напомним, что под неизвестной американской лодкой следует понимать "Наутилус", которая ушла в автономное плавание 30 апреля.

По сведениям наших корреспондентов, единственная советская подводная лодка с атомным двигателем "К-3", головной корабль серии атомных подлодок типа "Кит", не обнаружена на своей базе в Североморске. Местонахождение лодки остается неизвестным и по сегодняшний день.

"Дуэль подводных лодок", как это уже называют в европейской прессе, все же вряд ли имела место. Возможно, взрыв стал следствием неисправности реактора или атомного вооружения одной из лодок. Пока этот вопрос остается неразрешенным, поскольку ни одна из лодок со времени взрыва не выходила на связь.

К сожалению, надо признать, что напряженность между Советским Союзом и США продолжает расти.

КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ

Глава 4. Американцы

Человек-Дерево стоит на бетонном полу и слушает дождь. Его корни прорастают сквозь бетон, раздвигают порыжевшие от пыли и сырости кирпичи, пронизывают сухую штукатурку, разгоняют (крыса побежала) крыс. Он слушает дождь. Капли падают на стекло с той стороны и стекают. Глухой разряд грома пронизывает Человека-Дерево электричеством. Он стоит, закрыв глаза, на внутренней стороне век вспыхивает синяя вспышка. За окном гроза, и дождевые капли собираются в потоки, бегущие по каменному двору перед входом в здание клиники Аркхэма, заставляют вздрагивать и качаться под ударами стихии кусты, остриженные под шары, животных и даже рыб. Зеленые рыбы в темноте плавают во влажном воздухе. Человек-Дерево думает о них и улыбается. Рыбы не враги деревьям. Он чувствует свои корни, которые достигли подвала. Нужно как следует сосредоточиться и расти дальше. Каждый день по дюйму. Или двум. Иногда меньше, но каждый день служит ступенькой на пути к свободе. Когда он доберется до влажного подвала здания и достигнет грунтовых вод (он чувствует смутные крики тех, кто был здесь до него... они о чем-то его предупреждают... осторожно, Человек-Дерево! осторожно!), когда он погрузится в блаженные, не ведающие боли воды глубоко под зданием, он сможет, наконец, освободиться. Он сможет пройти путем, каким идет вода глубоко под землей и достигнуть... чего? Он пока не знает. Где-то очень глубоко, очень-очень глубоко под зданием есть древние воды. Соленые, горько-страшные для деревьев. Но они знают многое. Когда-то здесь был океан. Со временем (миллионы лет? миллионы человеко-деревьев-лет?) океан отступил назад и вглубь, спрятался.

В лечебнице Человека-Дерево лечат таблетками и электрошоком. Он впитывает и то, и другое, как воду, и как воду преобразовывает внутри себя в жизненные соки. Он — Человек-Дерево, самый странный пациент этой клиники.

Это важно, потому что он — не сумасшедший.

Просто ему нужно кое-что сделать.

* * *

По коридору, освещенному тусклыми желтыми лампами, идут трое людей в белом. Это санитары. За окнами, забранными решетками, гремит гроза и льется дождь. Капли. Люди идут в сыром воздухе, равномерно вышагивают, молча. Лица их тусклые и безразличные, словно вымершие города. На улицах лежит пыль и запустение. Старые газеты, в темных высохших разводах влаги, присохли к растрескавшемуся асфальту. Ветер гудит в ржавых антеннах.

В заголовках газет несуществующая дата, а в кулаках людей — короткие дубинки.

Люди в белом шагают сквозь сырой плотный воздух и кажутся непромокаемыми. С пол их одежд капает вода. Первый из людей останавливается. Смотрит вправо, затем влево. Лицо его бесстрастно. Слышно, как гудит кондиционер. С потолка срывается капля и медленно, плавно пролетает перед лицом человека. Пам! Она разбивается о блестящий круглый нос форменного ботинка.

Человек поднимает голову. Волосы у него коротко острижены, чтобы нельзя было ухватиться пальцами, глаза глубоко утоплены в лицо. Они блекло-серого, плывущего в потемках цвета. Когда он смотрит на потолок (ржавая изломанная трещина тянется по центру, из трещины идет шнур, на шнуре качается лампа в металлическом конусе), отблеск лампы отражается в его глазах. И медленно качается в них.

Открывается дверь.

— Все в порядке, Генри? — спрашивает голос.

— Да, сэр, — говорит человек в белом. За его спиной стоят эти двое. — Кажется, я что-то слышал.

— Что?

Названный Генри опускает голову. Медленно, как сквозь толщу воды. Смотрит на доктора блеклыми глазами (у того на халате бейдж "Джон С.Спенсер МД") и говорит:

— Какой-то звук.

Доктор отступает на шаг, потом спохватывается. У него пепельные жидкие волосы, зачесанные назад, и профиль университетского ботаника.

— Что вы?..

— Звук, — говорит Генри. — Такой вот как москит пролетел. Зззз.

— Я... — говорит ботаник. — Но я не...

— Ззззз, — с удовольствием повторяет Генри, склоняет голову набок. Смотрит на ботаника с насмешкой и говорит:

— Показалось, сэр. Ничего.

Доктор поспешно кивает. Он терпеть не может этого санитара и боится его. У Генри масса нареканий, он жесток с пациентами (излишне жесток!), он не выполняет приказы, он нарушает режим заведения. И вообще. Но с Генри ничего не поделаешь. Другие санитары слушаются его, как вождя людоедского племени.

— Простите, сэр. У меня много работы. — Генри, не дожидаясь разрешения, уходит. Двое в белом идут за ним. Доктор поворачивается и некоторое время смотрит им вслед, в качающуюся спину Генри. Затем отступает назад и закрывает дверь. Сердце его гулко бьется. Доктору почему-то кажется, что несмотря на то, что санитар отвернулся, в воздухе продолжает висеть и скалиться огромная, как у чеширского кота, оскаленная улыбка Генри. "Зззз", говорит улыбка Генри беззвучно.

Доктор вздрагивает и думает: черт.

* * *

В палате духота и сырость. Вечно влажные простыни, пахнущие мочой. Лежишь, будто у тебя ночное недержание. Человек-Дерево лежит, прикрыв глаза, чтобы обмануть санитаров и доктора, делающего вечерний обход. Он, в общем, почти не обманывает. То состояние на границе сна и яви, на тонкой полоске мокрого асфальта (капли дождя разбиваются в воду, текущую по нему), и есть его сон. Его пограничная зона, на которой он чувствует себя как дома.

Дерево внутри него растет и крепнет.

Синяя вспышка воспламеняет воду на мгновение. Раздается грохот. Человек-Дерево лежит и слушает, как шумят ветки деревьев за окном. Он различает далекие голоса (Это в коридоре. Доктор Спенсер проводит вечерний обход. Другие доктора перекладывают эту обязанность на санитаров, но доктор Спенсер не таков. Он исполнительный и добрый. Он идиот) Он слышит и даже ощущает в сильном запахе мочи запах страха. Откуда это? К запаху страха примешивается запах шоколада "Хершис". Понятно. Это Лен, диагноз шизоидное расстройство личности, сульфазил и горящие волосы. Он ест шоколадки, чтобы быть счастливым. Раньше Лен был заряжающим на линкоре "Алабама", но вдруг стал разговаривать со своей пушкой. Все так делают, доверительно сообщил он Человеку-Дерево при знакомстве. Но только я попался. Эх! Сульфазил делает его спокойным. Но только шоколадки делают его счастливым. А сейчас Лену страшно. Струйка, размытая и скользкая, тянется от него в воздухе. Человек-Дерево может поднять руку и дотянуться до нее, но он этого не делает.

Страх.

Человек-Дерево слушает невнятные голоса. Они приближаются к палате. И еще он слышит некий другой звук и запах. Эта вонь. Человек-Дерево на мгновение теряет бдительность и открывает глаза. Конечно!

Лен боится Генри.

* * *

Лен боится Генри.

Человек-Дерево переворачивается на спину и смотрит в потолок. Страх. Видение: его елозят лицом по мокрому полу, мягкий мокрый шлепок швабры в лицо, в глаза. Человек-Дерево пытается закрыться ветвями, свернуться в клубок (в побег, в почку, в семя), но ему это не удается. В него втыкают палку, улюканье (давай его, давай! еще!), и им начинают возить по полу, мокрая вода пропитывает пижаму, течет в штаны. Он конец палки. Почему-то это очень смешит нависшие над ним лица — черные и белые. Они огромные, как маски театра кабуки с нарисованными улыбками, гримасами, смехом и болью. Треск разрываемой ткани, опрокидывающийся потолок. Свет. Голоса. Тупой удар в живот. Человек-Дерево сгибается на своей койке, под пахнущим мочой одеялом, от удара, который был десять дней назад. Или сотню.