🌿 Второе дыхание. Часть 3. Серафимов подарок

— Пока нет, дорогая, я ещё поработаю, — ответил тот.

Невозможно было поверить, что этому человеку известно, какие планы строит его жена — таким душевным тоном он с ней разговаривал!

Скагер повернулся к Мангане:

— Пошли, поговорим, ты, кажется, что-то хотел обсудить.

Колдун коротко кивнул.

— Желаю всем приятно провести остаток вечера, — сухо сказала королева Водра и взяла под локоть Пертинада.

Ещё секунда, и все они разойдутся в разные стороны!

Многоликий заметался взглядом от одного к другому, выбирая, за кем последовать. За Эрикой и Акселем? Нет, это ещё успеется. Ингрид будет одна, от неё ничего ценного не услышишь. Межгорская королева, вероятней всего, до самой ночи просидит со своим братом — другого общества у них здесь всё равно нет, так что к ним можно заглянуть попозже. А вот Король и Мангана расстанутся, как только закончат разговор — стало быть, сейчас необходимо пойти за ними.

Так Феликс и сделал, хотя хриплый и сдавленный голос Придворного Мага пугал его до такой степени, что хотелось очертя голову, немедленно, забыв обо всём на свете, нестись в Новые Земли.

— Так о чём же ты хотел поговорить, чароплёт? — благодушно и чуть насмешливо поинтересовался Король, как только голоса приближённых стихли вдали.

Шёл он быстро, дряхлый спутник едва за ним поспевал.

— Ты знаешь, Скагер, — каркнул Мангана. — Всё о том же...

— Ну да, ну да, — покивал монарх. — Чтобы я перестал торопиться со свадьбой.

— Р-разумеется. Если твоя дочь выйдет замуж, она уже никогда...

— Если моя дочь выйдет замуж за сына Джердона, к моим услугам будут армия и секретная служба Империи. Скажи на милость, зачем мне тогда твой непонятный Инструмент?

— Он не 'мой', Скагер. Он принадлежал Ирсоль, ты забыл? А уж она-то умела повелевать.

Король рассмеялся:

— Джердон с этим справляется ничуть не хуже.

— Зато теперь ты всегда будешь от него зависеть! — Потрошитель нервно закашлялся. — Неужели тебя это устраивает? Или ты рассчитываешь его перехитрить?

— Я рассчитываю, что мы договоримся, — отмахнулся Скагер. — Пусть девочка спокойно выйдет замуж, а потом...

— Покровители приходят и уходят, Инструмент Власти остаётся! — перебил Мангана.

— Возможно, — пожал плечами его собеседник. — Но свадьба — не приговор. Если этот парень, как ты говоришь, назначен ей Судьбой, кто мешает им сойтись некоторое время спустя? Или в твоих предсказаниях значится, что встретиться с ним она должна невинной?

— Не значится, но...

— Тогда чего ты так волнуешься? Всему своё время, Мангана! Хотя, учитывая тот факт, что оборотень всё ещё не явился... Может, эти твои предсказания вообще ничего не стоят? Может, никакого Инструмента нет вовсе? А ты хочешь, чтобы ради него я отказался от свадьбы.

Придворный Маг скверно выругался сквозь зубы.

— Скагер, тебе отлично известно, что до сих пор я не ошибался. Если он всё ещё не явился, значит, явится потом.

— Вот и жди, раз так крепко уверен, — начал раздражаться Король. — А я решу свои проблемы безо всякой магии. Сейчас главное, чем ты должен заниматься — присматривать за паршивцами-заговорщиками. Наворотят, неровен час, ерунды, придётся избавляться от них ещё до свадьбы... а мне бы очень не хотелось скандалов.

У Кедрового кабинета Феликс отстал — понял, что всё важное уже сказано. Бешенство, в котором пребывал Мангана, окончательно убедило его, что к истории с принцессиной горничной его мучитель не причастен — иначе нынешним вечером не препирался бы с Королём, а проверял силки, расставленные для волшебных зверушек.

Следующей в очереди была межгорская парочка.

Феликс взобрался на третий этаж, где находились гостевые апартаменты, и притаился в коридоре, прислушиваясь, не донесутся ли из-за дверей голоса. В комнатах Акселя было тихо, его сопровождающие тоже ничем себя не проявляли. Вскоре на границе слышимости возник возбуждённый голос королевы Водры — тихий, но до крайности недовольный. Определив нужную дверь, Многоликий протиснулся под неё и застыл между ней и прикрывающей её плотной бархатной портьерой.

— Не вмешивайся в это, братик, — говорила королева. — Я всё устрою сама, твоя задача — сидеть как мышь под метлой и ждать результата.

— Перестань на меня давить! — тоном избалованного подростка визгливо возражал герцог. — Водра, это невыносимо. Я мужчина! Я справлюсь с этим сам.

— Разумеется, ты мужчина, — примирительно отвечала она. — Но с таким вещами женщина всегда справится лучше. Сам знаешь, я в них собаку съела. А тебе нельзя рисковать. Если тебя поймают с поличным, я уже ничего не смогу исправить.

Они ещё долго обменивались негодующими репликами, однако о сути того, в чём 'собаку съела' королева Водра, не сказали ни словечка — не то по чистой случайности, не то загодя условившись избегать подробностей в разговорах. Феликс, конечно, догадывался, что речь идёт о расстройстве принцессиной помолвки, но к пониманию того, что задумали межгорцы, увы, не приблизился ни на шаг.

Последним, кого Многоликий собирался проведать в этой части Замка, был Аксель. К нему оборотень решился зайти не сразу — поджилки тряслись от мысли, что он может застать принца вместе с Эрикой. Увидеть Эрику в объятиях другого мужчины! Но зайти всё-таки следовало. 'Даже к лучшему, если сейчас они будут вместе. Ответ на вопрос, что чувствует к своему жениху моя любимая, найдётся раз и навсегда...'

Могло случиться и так, что Аксель всё ещё не вернулся и вообще остался ночевать у Принцессы.

Что ж, любая правда лучше неизвестности.

Особенно такая своевременная правда.

Но принц был у себя, и он был один. Сидел за конторкой и писал письмо, то и дело прерываясь и с мальчишески-счастливым выражением лица покусывая кончик 'вечного' пера. Пишет свой Аните, без труда угадал Феликс. Как и прежде, по уши в неё влюблён! Так, может, печаль наследницы, о которой столько раз упоминала горничная, связана с тем, что сердце принцессиного жениха занято другой девушкой?

Разобраться, что чувствует и о чём думает Эрика, можно было только у неё в покоях. Туда Многоликий теперь и направился.

* * *

В гнёздышко Эрики, путь в которое преграждали несколько толстых, плотно прилегающих к полу дверей, Феликс пробирался лабиринтом настоящих мышиных троп. Хотя 'в прошлый раз' этот маршрут был им проделан неоднократно, он всё же немного опасался заблудиться. К счастью, опасения оказались напрасными: где подводило зрение, спасали обострённые осязание и обоняние, где подводила память, спасал безошибочный звериный инстинкт. Когда замковые часы били одиннадцать, Многоликий, вознося хвалу своему Дару, уже обследовал уютное четырёхкомнатное жилище на верхнем этаже Башни Наследницы.

Это место он помнил так хорошо, словно прожил в нём изрядную часть жизни. Всё здесь было дорого его сердцу: неяркий мягкий свет, лёгкая светлая мебель, застеленный пушистыми коврами тёплый деревянный пол, фрезии на столике в гостиной, печенье в серебряной вазочке, разлапистый фикус в кадке, маленький кабинетный рояль... а главное — запах! Упоительный запах натопленной печки, перемешанный с ароматом цветов и с чем-то ещё, трудноуловимым и присущим одной лишь Эрике.

Сама Эрика в такой поздний час, конечно, была дома. Её голос доносился из спальни, заглянуть в которую у Феликса пока не хватало духу. Валькирия, тоже, разумеется, давно вернувшаяся, отвечала хозяйке спокойно и почтительно, как надлежит хорошей прислуге, без тех манерных и томных интонаций, к каким Многоликий привык в предыдущие дни. Ничто в его душе не шевельнулось при звуках её контральто — словно Пелена Любви совсем перестала действовать. Он даже подумал было, что так оно и есть — чары сделали своё дело и исчезли. Но вскоре горничная вышла в гостиную, и стало видно, что к прежнему состоянию она не возвратилась — она и теперь показалась Феликсу необыкновенно красивой. Просто теперь её красота его совсем не трогала. Нынче вечером любовь смела последние барьеры в его душе и разлилась весенним половодьем. И любовь эта, в самом деле, была сильнее магии.

Ещё Многоликий подумал о том, что Валькирия, зная о присутствии 'Рикарда' в замке Эск, хоть и не зная, как именно он сюда попал, наверняка сегодня будет ждать его визита. Но ни малейших угрызений совести не почувствовал. Да, он её обманул — так и она ведь всё это время его обманывала! И, кстати, неизвестно, чего добивалась на самом деле — только ли охмурить его хотела, или преследовала какие-то другие, тайные цели.

А потом он уже ни о чём не думал, потому что в гостиную вслед за горничной вышла Эрика.

— Ступай к себе, Вальда, — проговорила она. — Сегодня ты мне больше не нужна.

На ней было тёмное платье в мелкий горошек — кажется, то же самое, что и тогда, когда Феликс провёл здесь ночь. Слабо заплетённые в косу и перехваченные лентой волосы перекинуты через плечо. Рукава домашнего платья оказались короче, чем у того, в котором она ужинала, и взгляду Многоликого открылся чёртов браслет на левом запястье. Бедная девочка. Помнит ли она, что носит не украшение, а наручник? Как выдерживает это, если помнит?

Плечи у Эрики поникли, в глазах стояла усталость, серая, как дорожная пыль. Избавившись от предписанных этикетом причёски и платья, Принцесса как будто избавилась и от маски улыбчивого удовлетворения, которую надевала для родственников и придворных. И такую тоску, как выяснилось, скрывала эта маска, что у Феликса защемило в груди.

— Как скажете, ваше высочество, — ответила горничная. — Если что, зовите.

Эрика вяло махнула рукой:

— Отдыхай. В кои-то веки — никаких балов и приёмов...

Губы дрогнули, словно она хотела изобразить улыбку, но передумала, не найдя сил даже на это.

Сделав книксен, Валькирия удалилась. Принцесса немного постояла с растерянным видом — похоже, не могла решить, чем ей заняться, — после чего, легонько оттолкнувшись ногой, приподнялась над полом и поплыла в кабинет. Зачарованный полётом Многоликий побежал за ней. В кабинете Эрика снова замерла, зависнув рядом с роялем и положив на него ладонь. Тяжело вздохнула, пригладила обеими руками волосы, норовившие выскользнуть из косы, спланировала, придерживая платье, на крутящийся табурет и подняла крышку инструмента. Феликс забился под книжный шкаф и превратился в слух. Он предчувствовал, что такая близкая музыка будет для него слишком громкой, но упустить возможность послушать принцессину игру он не мог.

И с первых же тактов понял то, чего не понимал в Кирфе — по какой причине Эрика всё время твердила, что играет совсем не так, как прежде. В те дни, прислушиваясь, как чисто она барабанит по клавишам для Янгульдиных постояльцев, Многоликий считал, что его любимая преувеличивает. С её талантом ничего не случилось, просто музицирование связалось у неё в голове с кошмарными 'концертами' для Манганы, и потому внимать самой себе ей теперь тошно. Другое дело, что талант у неё, должно быть, невеликий — но любить её и восхищаться ею это ему нисколько не мешало.

Однако он ошибался.

Там, в Кирфе, и в помине не было той лёгкости, свободы и глубины, которые появились в принцессиной музыке теперь. Эрика не просто играла — она рассказывала и показывала, словно писала книгу и картину одновременно. Феликса пробрало до самых печёнок. Далёкий от искусства, он не сумел бы объяснить, что с ним произошло — он будто оказался в какой-то другой Вселенной. В той Вселенной, которую прямо сейчас у него на глазах творила Принцесса.

И вдруг Многоликий сообразил, о чём она играет!

Нот перед Эрикой не было. Она импровизировала — не то играла по памяти, не то сама придумывала мелодии. Иногда они сплетались, незаметно вырастая одна из другой. Иногда пианистка делала крошечную паузу, прежде чем изменить тональность и тему. И вдруг он распознал знакомое: 'Спи, моё сердечко, под щекой ладошка...' Колыбельную, повторённую на разные лады, сменило нечто осторожное и нежное, как благословенная первая ночь. Потом — тревожное и резкое, как внезапная опасность, нависшая над Принцессой. Потом — невероятное и головокружительное, как ночной полёт... Шаг за шагом, аккорд за аккордом Эрика воссоздавала их с Феликсом общее отменённое будущее.

Со всеми его рухнувшими надеждами и напрасными усилиями.

С неизбывными болью, и страхом, и чувством вины.

С неутолённой любовью и странным полынным счастьем.

Сознаёт ли она, что делает? — вот единственный вопрос, занимавший Многоликого к тому моменту, когда Принцесса закончила. Помнит ли? Или, играя, ищет выход для своей тоски, природы которой сама не понимает? Его колотило от волнения, в тщедушном мышином тельце ему было тесно. Бой часов напомнил о времени. Оборотню мнилось, что уже близок рассвет, а на самом деле всего лишь наступила полночь.

Эрика снова тяжело вздохнула, отодвинулась от табурета и, всё так же не касаясь ногами пола, переместилась в спальню, на лету погасив свет в кабинете и гостиной. Усталости в её глазах стало меньше, зато стало больше горечи. Феликс, перестав колебаться, кинулся за ней. Проникнуть в её мысли ему хотелось ещё сильнее, чем раньше. Пока что — под платьем, застёгнутым до горлышка — не видно было даже, надета ли на ней подвеска с фигуркой Серафима. 'Мне бы дневник! — думал Многоликий. — Юные девушки любят записывать, как живут и особенно что чувствуют... Поищу его, когда она уснёт'.

Но спать Принцесса не собиралась. Она сняла помолвочный перстень и опустила его в вазочку у зеркала. Затем уселась на постель, подобрав под себя ноги, и вытащила из-под подушки книгу. Феликс наблюдал из-под комода. Он прочитал написанное на обложке, но ни название, ни фамилия автора ничего ему не сказали. Похоже, какие-то стихи... в поэзии он разбирался ещё хуже, чем в музыке. Эрика открыла книгу и начала читать. Судя по отсутствующему выражению лица, прочитанное проходило мимо её сознания. Вскоре она оставила это пустое занятие и опустила руки. Пальцы разжались, книга выпала и соскользнула на ковёр. Листочек бумаги, которым она была заложена, отлетел в сторону и приземлился прямо под любопытным мышиным носом. Феликс подался вперёд — и тут же отпрянул: перед ним лежал его собственный портрет, аккуратно вырезанный из газеты!

Принцесса пробормотала что-то неразборчиво-огорчённое, встала с постели, подняла листочек и прикоснулась к нему губами. Будто специально — чтобы у Многоликого не осталось никаких сомнений насчёт того, помнит ли она его и что о нём думает! Затем вложила портрет в книгу, закрыла её и спрятала обратно под подушку. Опять села на одеяло и тихонько, безнадёжно заплакала.

Это было совсем уж невыносимо! Не просто смотреть, как она плачет, и ничего не делать, а знать, что она плачет из-за него!..

Феликс больше не рассуждал и не раздумывал. Он лишь коротко прикинул, не напугает ли её, если сходу появится перед ней в человеческом обличье, не закричит ли она от неожиданности — и на всякий случай сначала обернулся горностаем. Выбрался на середину комнаты, сел, выжидающе приподнял переднюю лапку и фыркнул, привлекая к себе внимание.