Консерватория:музыка моей души

Личность девицы опознать не удалось, ибо оллема, скорее всего, из первокурсниц, но имя ее, уверен, легко сможет назвать юноша, в котором я с немалым разочарованием узнал оллама Грейнна, студента четвертого курса исполнительского факультета. При необходимости, могу самостоятельно опознать нарушительницу, для этого достаточно лишь взглянуть на оллем этого года набора.

Будучи застигнутыми на месте преступления, парочка раскаяния не проявила, слушать порицаний и требований явиться в Ваш кабинет не пожелала, а грубо и бесцеремонно сбежала.

Данная ситуация, помимо законного негодования, вызывает у меня два вопроса:

1. Кто дозволил олламам ровнять Консерваторию с борделем?

2. Каким образом, лицам, настолько лишенным уважения к Искусству и сему учебному заведению, удалось пройти отбор на обучение в Консерватории Аберга?

В связи с чем, хотел бы рекомендовать:

1. Оллему, после установления личности, с испытательным сроком перевести на факультет более низкой наполненности дара, с ограничениями по допуску к изучению базовых предметов на время испытательного срока. Ибо она лишь приступила к обучению, силу и ответственность еще толком не осознала, но уже осведомлена о них, и, следовательно, пренебрежение демонстрировала осознанно.

2. Оллама Грейнна исключить без права восстановления с последующим запечатыванием дара.

Ибо, на мой взгляд, столь аморальное, безответственное поведение среди олламов, что будут в перспективе наделены немалой силой и властью, свидетельствует о полном неуважении к инструменту, Искусству, учебному заведению, в стенах которого им выпала честь пребывать, и собственному дару, что является признаком профнепригодности и может привести к печальным последствиям в будущем. И пресекать подобное следует жестко и безжалостно.

Под всем этим текстом стояла личная подпись мастера Имона и сегодняшнее число. Изумленная я с некоторым, но вполне безобидным запозданием протянула листок его владельцу, который принял его, буркнув 'спасибо' и вперил обличающий взгляд в секретаря.

— Уважаемый мастер Имон, вы не позволите мне ознакомится с содержанием бумаги? — все так же осторожно спросила Милдред.

— Да пожалуйста, если вам так угодно! Мне скрывать нечего! — возмущенно ответил старый мастер и положил докладную на стол леди Уорд.

Та без лишней порывистости и спешки придвинула бумагу к себе и вчиталась. По мере прочтения ее лицо становилось все более удивленным, а брови неумолимо приближались к волосам. К окончанию чтения Милдред отчего-то закусила губу, а потом незаметно для негодующего и бормочущего себе под нос едва слышные ругательства мастера бросила на меня быстрый лукавый взгляд. Я слегка покраснела. Милдред догадалась, что с содержанием докладной я успела ознакомиться, но выдавать меня не стала. Приняв суровый вид, она положила лис перед собой и произнесла:

— Да, мастер Имон, я согласна с вами. Это вопиющее дисциплинарное нарушение. Первым делом, когда проректор освободится, я передам ему вашу докладную.

— Уж будьте добры, леди Уорд, передайте, — громковато сказал мастер Имон.

— Что передать? — раздался голос цвета горького шоколада с другой стороны.

— Докладную, лорд Двейн, — в унисон ответили секретарь и мастер-кладовщик.

— Что за докладную? — нахмурился Маркас Двейн. — Милдред?

Леди Уорд поднялась и, приблизившись, вручила ему бумагу, после чего вернулась на свое место, откуда и стала наблюдать за выражением лица начальника. По мере ознакомления оно становилось все более хмурым, к вящей радости и удовлетворению мастера Имона.

— Вот значит как, — тяжелым, не предвещающим ничего хорошего голосом произнес проректор, дочитав бумагу.

— Именно так, лорд Двейн. Надеюсь, вы не подозреваете меня в клевете?! — ответил на, по большому счету, риторический вопрос старый мастер.

— Нет, мастер Имон, ни в коем случае. Я благодарю вас за своевременно донесенную информацию и обещаю, что виновники будут наказаны, — твердо и весомо произнес Маркас Двейн.

— Я очень и очень на это надеюсь, проректор! — с видом ангела справедливого возмездия кивнул мастер.

Перед тем как покинуть приемную проректорского кабинета, разгневанный и оскорбленный до глубины души мастер выплеснул все свое возмущение и ярость. Он говорил, что ему все равно, кто с кем спит, но такое вопиющее неуважение его коробит! Возмущает до глубины души! И он хочет... нет, он требует от студента Грейнна подобающего уважения к инструменту!!! И если оллема не заботится о своей репутации — это ее будущее и ее выбор, но заботиться об инструментах консерватории, дающей ей образование, она обязана! Он акцентировал внимание то на том, что рояль — имущество Консерватории, и пусть купят свой, и на его клавиши сажают задницами своих подруг и занимаются с ними своими безнравственными делами, то на том, что музыканты, олламы, В ПРИНЦИПЕ позволили себе столь омерзительное неуважение к инструменту.

Мастер-кладовщик требовал мести и вселенской справедливости для Грейнна, и в его понимании справедливость заключалась в моральном уничтожении оллама силами преподавательского состава, входящего в дисциплинарный совет. Его бы воля, разъяренный мастер потребовал бы для проштрафившегося студента смертной казни, и в какой-то степени понять его было можно. В своем прочувствованном монологе старый мастер пояснил категоричность собственной позиции: он ведь был не только кладовщиком, вот уже сорок лет он служит в консерватории и бережет, холит и лелеет вверенные ему инструменты, лечит их, латает, дает новую жизнь, возвращая возможность звучать, он знает каждый изгиб, каждую струну, каждую заделанную трещинку. И тут парочка не обремененных принципами студентов приспосабливает его детище под плацдарм для поцелуйчиков! А что дальше?! Детей на подшефном ему рояле делать начнут?! Закончат свое мерзкое дело осквернения предмета искусства?!

Возмущению и негодованию мастера Имона не было предела. Он долго мог бы говорить, взывая к чувству солидарности и ответственности проректора и вопия о возмездии, но Маркас Двейн, воспользовавшись паузой, пока тот набирал воздух, твердо пообещал, что предпримет все необходимые меры, чтобы подобного впредь не повторилось, уверил мастера в суровости своего настроя и проводил из приемной, соглашаясь с видением кладовщика.

Когда за чуть поостывшим мастером Имоном закрылась дверь, лорд Двейн задумчиво потер подбородок и вздохнул:

— Милдред, перестань сверкать глазами и кусать губы и вызови мне Грейнна.

— Будешь жестоко пытать перед казнью? — не сдержав улыбки, поинтересовалась секретарь, а потом, разом посерьезнев, добавила. — Но в целом мастер прав. Распоясался это Грейнн дальше некуда.

Проректор кивнул в знак согласия, а Милдред встала из-за стола и покинула приемную. После ее ухода лорд Двейн наткнулся взглядом на меня.

— Таллия Хейс? А вы что здесь делаете? У вас ко мне какой-то вопрос? — слегка удивленно поинтересовался он.

— Скорее, у вас ко мне, — ответила я. — Это ведь вы меня вызвали.

Проректор, на секунду нахмурился, но потом просветлел лицом и произнес:

— Точно. Я хотел поговорить с вами о занятиях композицией и, собственно, провести первое, пока у меня освободилось время, но, ввиду сложившихся обстоятельств, придется его отложить.

Я кивнула в знак того, что прекрасно все понимаю и возражений не имею.

— Тогда я могу идти? — уточнила я.

— Конечно, идите, — ответил лорд.

Встав с насиженного места, попрощалась с проректором и, выйдя из приемной, направилась в столовую. Обед еще не закончился, я вполне успевала, жаль только, что явление старшего повара мастера Аодха пропустила. Хотя, если задуматься, то не так уж и жаль. Ради увиденного зрелища я готова была пропустить и сам обед. Теперь, зная, что отвратительному Грейнну воздастся хотя бы за что-то, мне стало как будто легче, а когда вспоминала искренне и по делу негодующего мастера Имона, еще и веселее. Признаться, возмущение его хоть и являлось справедливым и обоснованным, в то же время было и забавным, и вызывало улыбку.

Думать, что произошедшее в кабинете проректора и предшествовавший этому инцидент, освещенный в докладной, останутся в секрете было, бы глупо. Да я и не надеялась, прекрасно понимая, что в закрытом обществе слухи разлетаются со скоростью одной тридцать второй ноты. Но я не собиралась становиться этому причиной. Боясь расстроить подругу еще больше я ни словом не упомянула об увиденном и услышанном, но этого и не понадобилось: сплетня разлетелась и без моего участия. Иначе и быть не могло, ведь мастер-кладовщик Имон не скрывал своего недовольства и охотно делился с коллегами, выплескивая бурлящее негодование. Да и Милдред, я уверена, с кем-то да поделилась произошедшим. А там кто-то из студентов услышал, кто-то увидел — и покатилось. К ужину здание консерватории наполнили возбужденные шепотки студентов, многозначительные улыбки, хихиканья и блеск глаз.

Я искренне переживала за Нию, потому решила все ей вечером в подробностях рассказать. Пусть лучше от меня, чем от какой-нибудь язвительной девицы-воздыхательницы Грейнна, считающей, что официальная пара оллама находится в неведении и ожидающая публичных слез и истерики в ответ на свои слова.

Однако планы пришлось пересмотреть. В зале столовой царил обычный гул, сопровождающий прием пищи. Мастер Аодх уже давно удалился. За нашим столом было непривычно тихо: Ния молча ела, смотря в тарелку, как за завтраком и за обедом, не обращая внимания ни на что, кроме еды, Кеннет тоже был необычно тихим и излучал странное суровое довольство. Мы с Делмой пытались поддержать разговор и привлечь к нему друзей, но безуспешно, так что наши старания постепенно сошли на нет. Вдруг гул в столовой затих и в воцарившейся тишине отчетливо стал слышен размеренный стук каблучков. Я повернулась на звук и увидела Милдред, приближающуюся к столу уверенной, полной достоинства, грации и женственности походкой. Причина тишины стала понятной. Остановившись у нашего стола, она произнесла:

— Приятного аппетита, оллемы, — после чего перенесла все свое внимание на парня и добавила. — Оллам Кеннет, будьте так добры, следуйте за мной. Вас немедленно ожидает первый проректор.

Парень кивнул и поднялся из-за стола, выражая готовность идти за секретарем, после чего все так же в полной тишине они удалились. Как только створка за ними прикрылась, возбужденный искрящий оттенками эмоций гул снова заполнил пространство.

— Интересно, что произошло, что проректор Двейн вызывает Кеннета? — задумчиво проговорила я, снова поворачиваясь к тарелке.

— В общем-то есть за что, хотя я считаю, что Кнет поступил правильно, — тихо ответила Делма.

— Ты о чем? — вопросила я, удивленно смотря на подругу.

Бросив быстрый взгляд в сторону Нии, Делма выдохнула и ответила:

— Кеннет самым доступным способом объяснил Грейнну, насколько тот был не прав.

— В каком смысле? Они подрались, что ли? — я удивилась еще больше, и даже Ния оторвала взгляд от тарелки, устремив его на рассказчицу.

— Подрались? — флейтистка презрительно фыркнула, и презрение адресовалось явно не Кеннету. — Нет. После того, как Кнет хорошенько дал поганцу в нос, тот и не думал драться или отвечать, молча поднялся и ушел в лазарет.

Теперь становилось понятным странное поведение Кеннета за столом: он держал ложку левой рукой, правой опираясь на скамью, вне нашей видимости. Видимо, не хотел показывать разбитые костяшки.

— О нет. Это все из-за меня, — прошептала Ния.

— Какие глупости! — не выдержав, яростным громким шепотом ответила ей Делма. — Кеннет на уровне инстинктов защищает девушек, у него это в крови! Ты еще скажи, что чуть ли не сама Грейнну нос сломала!

— Нос Грейнна мне безразличен. Я боюсь, как бы у Кеннета не было из-за этого неприятностей, — пояснила Ния.

— Не бойся, если и будут, то совсем небольшие, — вздохнула я.

Обе девушки вопросительно повернулись ко мне. Пришлось рассказать, какой сцене в приемной проректора стала свидетелем. Рассказывала в красках и максимально подробно, так что даже Ния под конец улыбнулась, а Делма едва сдерживала смех.

— Да, старый Имон очень трепетно относится к музыкальному инвентарю, — хихикнула флейтистка, после чего разом посерьезнела и спросила:

— Ты тоже это видела, Ния, верно? Поэтому с самого утра такая расстроенная?

Солнечная девушка кивнула.

— Да. Видела. Вы с Кеннетом были правы, как ни больно мне это признавать, — тихим бледным голосом ответила вокалистка.

Делма тяжело вздохнула. Ей тоже было тяжело видеть подругу в таком подавленном состоянии, но потом она перевела взгляд на меня и, сощурившись, задала вопрос:

— Ты тоже знала?

Я кивнула

— Почему не сказала?

— Делма, ну ты сама подумай, тебе было бы приятно, если бы я рассказывала подобные события из твоей личной жизни, пусть даже и друзьям? — тихо ответила я вопросом на вопрос.

Флейтистка вздохнула и потупилась. Признавая мою правоту.

— Уверена, Ния бы сама вам все рассказала, когда решилась бы. Ведь так? — обратилась я к солнечной девушке.

— Все верно. Просто сегодня мне еще очень тяжело говорить об этом, — ответила подруга.

За нашим столом снова повисло молчание. Каждая снова погрузилась в свои мысли. Я чувствовала злорадное удовлетворение оттого, что Грейнн получил по носу в прямом и переносном смысле, и переживала за Кеннета. Нет, где-то в глубине души я понимала, что Маркас Двейн — умный мужчина и сходу разберется в ситуации, поэтому чересчур суровым наказание не будет, но тревога все равно не давала покоя. А еще распирала благодарность к парню, заступившемуся за подругу, и искреннее им восхищение.

* * *

Кеннет Берглунд сидел в кресле по ту сторону проректорского стола и хмуро молчал. Молчал и Маркас Двейн. Первым тишину нарушил последний, оценив выдержку студента:

— Оллам Кеннет, мне никогда ранее не приходилось сомневаться в вашем благоразумии, — произнес мужчина.

Парень поднял спокойные глаза на мэтра, ожидая дальнейших слов.

— Я так понимаю, у вас были причины поступить так, как вы поступили, но это не отменяет того факта, что вы нарушили правила поведения в консерватории Аберга, за что полагается дисциплинарное наказание.

Кеннет все так же спокойно кивнул:

— Я осознаю это, мэтр Двейн.

Проректор вздохнул. Ох уж эти студенты с их разборками. Только их потасовок из-за обиженных оллем ему и не хватало. Будто забот у него мало! Нахмурившись, он вынес вердикт:

— Вы поступаете в распоряжение мастера Имона на неделю. Он найдет, чем занять ваше внеучебное время. И, я надеюсь, больше подобного не повторится.

Кеннет никак не поддержал и без того шаткой проректорской надежды, промолчав и снова просто кивнув.

— Можете идти, оллам Кеннет, — разрешил мэтр, после чего студент поднялся с кресла и покинул проректорский кабинет.

Маркас Двейн потер переносицу усталым жестом, прикрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Что же за день сегодня такой? Сначала мастер-кладовщик со своим праведным гневом, вполне оправданным, если посудить. Потом беседа с олламом Грейнном о пользе расставляемых приоритетов и заботе о собственном моральном обличье. Теперь еще и драка. Весело начинается год. Первый проректор вздохнул и стал размышлять о том, что студент Грейнн держал себя с куда большим раскаянием и сразу признал за собой вину, в отличие от оллама Кеннета, который излучал лишь мрачное удовлетворение от собственного поступка. Но интуиция говорила проректору, что стоит присматривать за этими двумя, причем если третьекурсник всегда казался лорду Двейну парнем порядочным и надежным, то о выпускнике исполнительского время от времени ходили не самые лестные слухи, хоть он и был лучшим на своем факультете и на занятиях всегда вел себя безукоризненно — преподаватели, особенно женская их половина, нарадоваться на него не могли. Личность девушки, по словам мастера Имона, осквернившей своими телесами проводник искусства, так и осталась нераскрытой. Что ж, в любом случае за подобные действия в первую очередь наказание должен нести мужчина. Лорд Двейн был уверен, что своего страха первокурсница натерпелась с лихвой, а если нет, то попадется на чем-нибудь еще и уж тогда получит заслуженное наказание.