Der Sohn des Regiments (Рейхов сын)

Майор вылетел из-за самолетов, в весьма растрепанных чувствах, такой же форме и череном от лопаты в руках. Обведя окружающее пространство налитыми кровью глазами, он остановил свой взгляд на машине Рукавины и охнул.

— От сранае гадайё. Лучше б тебя, как меня — в гуйно покрасили.

— Gefickte Scheisse! Fick dich ins Knie! Pimmel! Arschbacke! Scheisskerl! Wichser! Mistkerl! — мимо Рукавины, Ионеску и Хацяновича промчался немецкий механик, за которым, размахивая точно таким же череном, что и у белоруса-майора, несся гауптманн Штоц.

А со всех остальных сторон аэродрома слышались экспрессивные турецкие возгласы: Inek! Beyinsiz! Sipastik! Kus beyinli! Amina koyim!.. и яростное венгерское Bozmek!!!

"Интересно, в какой цвет окрасили Messerschmitt Штоца? — подумал Зелемир, — Он ведь всегда такой невозмутимый... был".

Бухарест, больница Колтеа

03 апреля 1940 г., 10 часов 30 минут

— Гляди, про тебя в газетах пишут, Гейнц. — сказал Бюндель, въезжая в палату на кресле-каталке, и демонстрируя воскресный номер "Фёлькишер беобахтер".

— Про меня? — удивился Генка. — Чёй-так? Может про другого кого?

— Не так уж много Гудерианов в нашей армии. — парировал оберягер. — А чтобы генерал Гудериан собственноручно подбил вражеский танк из горной пушки, этого я не припоминаю. На, держи, наслаждайся славой.

Кудрин принял газету, быстро пробежал обведенную карандашом заметку, и хмыкнул.

— Точно не про меня, я ж говорил.

— Это почему? — удивился Бюндель.

— Тут написано, что парень, который это сделал — немец, а я русский.

— А в аусвайсе у тебя что написано? — хитро прищурился Курт. — А написано там "Гейнц Гудериан". Не очень советское имя, ты не находишь?

— Я не виноват, что ты глухой пенек. — насмешливо фыркнул мальчик. — Слушать надо было внимательнее.

Оберягер помрачнел — перед его глазами снова встал утренний турецкий пляж, покрытый изувеченными детскими телами.

— Да... наверное. — пробормотал он, и некоторое время молчал.

— Курт, что ты тут делаешь? — вопросил майор Шранк, входя в палату. — Тебя там медсестричка обыскалась уже. Виорика Стан, кажется.

Командир роты подмигнул Бюнделю.

— Давай, поспешай, а то, я видел, там Северин ошивался.

— Придушу гада. — пробормотал оберягер, и выкатился на своем кресле-каталке из палаты.

— Хорошо, что он только ноги сломал, герр майор. — расхохотался с соседней с Генкиной койки штабсгефайтер Зонг.

— Да, ноги в этом деле не главное... — задумчиво ответил Макс-Гюнтер, и, повернувшись к Кудрину, добавил. — Ага, смотрю ты уже прочитал про свои подвиги.

— Это не мои! — возмутился тот. — Я ж не немец!

— Уже немец. — спокойно ответил Шранк. — В высших кругах решили, что ты теперь фольксдойче, причем чистокровный, со всеми вытекающими последствиями.

— А... — мальчик в задумчивости взъерошил короткий ежик черных волос, отросших со времен спасения с "Черноморца". — А какие последствия вытекают, герр майор?

— Ну, во-первых, гражданство Рейха. — загнул один палец тот.

— Я же гражданин СССР. — изумился Генка.

— И документ об этом у тебя есть? — чуть приподнял бровь Шранк. — Нет? А у меня вот, представь, на тебя есть. Сегодня прислали. И по нему ты не Gennadiy Kudrin, а Гейнц Гудериан, двадцать восьмого ноября одна тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения.

— Врут ваши документы, двадцать четвертого я.

— Человек врать может, официальная бумага — нет. — усмехнулся майор. — Пришлось приписать тебе год, чтобы ты смог быть подвергнуть эмансипации. Это во-вторых. — он загнул еще один палец. — Знаешь, что такое эмансипация?

Кудрин сморщил нос и задумался.

— Это, кажется, когда женщины борются за равные права с мужчинами. — ответил он, чуть помедлив.

— Эти мне эмансипэ... — негромко рассмеялся майор. — Нет, это значит, что ты признан полностью право и дееспособным, наравне со взрослыми.

— А... зачем? — слегка ошалел Кудрин.

— Затем, хотя бы, что в ближайшие дни придет приказ, о награждении тебя Железным крестом второго класса. — ответил майор, и загнул еще один палец на руке. — Это, кстати, в-третьих. Ну и для того, чтоб я смог с чистой совестью оставить тебя на службе в нашем полку. Или у тебя иные планы?

Бранденбург-на-Хафеле, Нойштадиш Хайдштрассе

10 апреля 1940 г., 11 часов 17 минут

— Дитер! Дитер фон Берне! — неторопливо идущий по улице родного города, куда приехал на заслуженный отдых, оберлейтенант обернулся на голос.

— Ба, герр фон Хиппель, что вы тут делаете, друг мой? — Дитер обнялся со старым товарищем своего отца.

— Раньше был просто "дядюшка Тедди". — рассмеялся пожилой мужчина в форме гауптманна инженерных войск. — О, да я гляжу, ты Железный крест получил? Молодец, молодец. Наслышан о геройстве горных стрелков под Мерзифоном. Тяжелый был бой? Прости, что спрашиваю, мой мальчик, но от штабов я далек, а в газетах... Ну ты же знаешь, что там не напишут всю правду.

— Непросто пришлось. — чуть посмурнев ответил фон Берне. — Большую часть батальона повыкосило. Сам чудом просто без царапины обошелся. Да, наверное, не сложнее чем вам в Восточной Африке, в Великую Войну, надо полагать.

— Да. — крякнул гауптманн, припомнив свою службу под командованием фон Леттова-Форбека. — Война там была... своеобразная. Ты никуда не торопишься, Дитер? Посидели бы в кафе, рассказал бы старику подробности.

— Так таки уж и старику. — рассмеялся фон Берне. — Не рановато ли вы себя списываете? Снова в строю, как я вижу. И, нет, я никуда не спешу, да и самое время чем-нибудь перекусить. С радостью пообщаюсь с вами, герр Хиппель.

— Ну вот и славно. — улыбнулся гауптманн. — Здесь за углом, если помнишь, делают замечательный кофе.

Господа офицеры неторопливо отправились в кафе, продолжая беседу.

— Я вижу, вы оставили пехоту ради инженерных войск? — поинтересовался, между прочим, оберлейтенант, когда они заняли столики и сделали заказ.

— Что делать? Кому-то надо и этим заниматься. — ответил Теодор фон Хиппель. — Принял восьмисотый строительно-учебный батальон особого назначения. Нас, кстати, тут расквартировали. Ну да что обо мне? Я-то все по тылам. Лучше расскажи, как там, в Турции? Накостыляем Новой Антанте? Расквасим им нос до юшки кровавой, как полагаешь?

— Судьба войны решится не там. — покачал головой фон Берне. — Плацдармы для атаки на Сирию и Египет потеряны, после нашего разгрома Турция разрезана надвое...

— Фу-фу-фу, так уж и "разгрома". — хмыкнул гауптманн.

— Разгрома. — твердо ответил Дитер. — Приди русские минут на десять позже, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Да и то, что пришло... Признаюсь честно, я не считаю японцев столь уж хорошими вояками, но после более чем убедительной победы русских под Халхин-Голом предполагал, что у них современная армия, чего-то стоящая. Финляндия — ну, возможно там очень тяжелые условия для наступления, не знаю, если честно. Может Советы просто никуда не спешат. Но, сказать по чести, та их техника, что я видал, никакой критики не выдерживает. Да, появление их танков заставило отойти англичан и дать отступить нам, но когда они снова пошли в атаку, русские горели, словно броня их была из фанеры. Их и румын выкинули за реку буквально в течении трех суток, при том, что просто маршировать до Кызылмурана бриттам было два дня. Не знаю, у меня было такое ощущение, что в бой шли вооруженные Кюгельпанцеры или Sd.Kfz.3. В лучшем случае — Sd.Kfz.13, (7) только с пушками. Да и то не все, большинство-то пулеметными и было.

Оберлейтенант покачал головой.

— Сдается мне, прислали вам не новейшую технику, Дитер, — пожал плечами фон Хиппель, — а те танки, которые для современной войны уже непригодны, а на метал отправлять жалко. Про "сухопутные линкоры" в монгольских степях даже в японских газетах уважительно отзывались. (8)

— Может быть, может быть. — ответил фон Берне. — Но ни одной Матильды-два русские так и не подбили. А мы остановили парочку. Одну даже совсем мальчишка подбил, сын полка наш.

— Что-то я такое читал. — ответил гауптманн. — Но, сказать по чести, полагал, что это очередная "правда" доктора Геббельса.

— Да нет, вполне реальный мальчик, официальный кандидат в горные стрелки. — улыбнулся Дитер. — Как раз в мою роту его и пристроили. Я-то сначала думал, что навязали обузу мне на шею, а он вон как отличился. Целое отделение лайми положил, а потом в упор умудрился застрелить танк. Так что в газетах врут только о том, что он фольксдойче. Мы его когда подобрали, он воды наглотался, хрипел как старая патефонная пластинка, вот и услышал наш знаток славянских наречий его имя, как Гейнц Гудериан.

— Да, чего только не бывает. — усмехнулся фон Хиппель. — Вон, такой же мальчишка, сын нашего дипломата в Анкаре, потерялся во время эвакуации посольства, так не только выбрался из вражеских тылов, а еще и привел с собой целый партизанский отряд из турок, в два десятка штыков. Как собрать и возглавить-то умудрился, один Бог знает.

— Да, читал. Вроде бы на их счету до полуроты лягушатников. — кивнул оберлейтенант. — Но тоже полагал, что это такая особая разновидность "правды" от нашего рейхсминистра образования.

На этом беседа практически прервалась, поскольку официант принес заказанную офицерами еду. Гауптманн во время обеда был задумчив, и отвечал на редкие реплики фон Берне с некоторой задержкой, односложно и едва ли не невпопад. Наконец, когда с едой было покончено, фон Хиппель внезапно вернулся к прерванному разговору.

— Скажи, а вот этот мальчик в вашем полку, Гудериан, он тебе очень дорог?

— В каком смысле? — не понял фон Берне.

— Ну, ты не сильно расстроишься, если я заберу его к себе в батальон?

Ереван, штаб Отдельной Кавказской Армии

11 апреля 1940 г., 10 часов 20 минут

— Ну что, Константин Ксаверьевич, — обратился Яков Владимирович Смушкевич к крепкому, в самом расцвете лет мужчине, со знаками различия комкорпуса в петлицах, чубатому, с открытым лицом и пронизывающим внимательным взглядом светлых, ни то серых, ни то светло-светло зеленых, почти бесцветных глаз, — освоился уже на новой должности?

— Освоился, товарищ командарм второго ранга. — ответил тот. — Чего ж не освоится? Солдаты в тридцать пятом и сорок девятом корпусах обстрелянные, да и командиров их, комбригов Кирпоноса и Москаленко, я хорошо знаю, так что никаких проблем не возникло. С комбригом Кузнецовым, из сто шестьдесят третьей мехдивизии я, правда, по службе раньше не пересекался, но у меня он оставил самые благоприятные впечатления, как и личный состав его подразделения. Да и о его действиях в Карелии отзывы исключительно положительные. Так что, готовы на выдвижение в Турцию хоть сейчас, если авиация прикроет.

— В этом, товарищ Рокоссовский, можете не сомневаться. — усмехнулся Смушкевич. — Авиация поддержит. Как у вас налажено взаимодействие с Готом?

— С Готом не очень. — нахмурился комдив. — Командовать, паршивец, пытается, жар нашими руками загребать норовит.

— Ну, я думаю, — произнес находившийся здесь же, в кабинете командующего недавно сформированной армией, заместитель наркома обороны и начальник Главного политуправления Красной Армии, Лев Захарович Мехлис, — аппетиты наших немецких товарищей можно будет поумерить. Готу подчинены войска в Западной Турции, а командование советской Отдельной Кавказской, как и силами турецких союзников на востоке, возложено на вас товарищ Мартинес. (9) Пускай товарищ Гот это учтет.

Северная Турция, западный берег реки Кызылмуран

11 апреля 1940 г., 11 часов 17 минут

— Мойше, скажи мне честно, как на духу, как одессит одесситу...

— Сеня, я с тебя удивляюсь. Ты таки действительно хочешь чтобы я тебя честно послал куда подальше, как одессит одессита? Сэмен, я таки извиняюсь, но если я это сделаю, ты ж туда не дойдешь.

Два механика-водителя в званиях простых красноармейцев сидели на броне стоящего в засаде Т-37А и рубали сало с луком. Весеннее турецкое солнышко припекало, противник не наблюдался, и сидеть в раскаленных коробках своих боевых машин у молодых людей не было ни малейшего желания.

— Мойше, ты меня обижаешь. Я уже дошел практически до ручки, а ты говоришь, что я не дойду куда подальше? Я дойду хоть до края земли, если хочу что-то узнать. Мойше, скажи, каким образом такой тихий еврейский мальчик с пальцами музыканта попал за рычаги управления этой дуры?

Красноармеец кивнул в сторону расположенного неподалеку Mk I, "Матильда".

— Сеня, если как на духу, то сам ты дура, а моя "Моталка", щоб ты знал, даст твоему водоплавающему уродцу сто очков форы. В последнем бою я в борт получил четыре снаряда, и только немножечко оглох и попортил себе краску на корпусе.

— Чтобы всучить мне эту самую фору, твоей каракатице, на минуточку, надо меня еще догнать, а это тебе Мойше, ни разу не угрожает. Но я все еще не слышу ответа на свой нескромный но корректный вопрос!

— Сэмен, я с тебя потею. У меня мудрая еврейская мамочка, она знает что лучше для ее сына, и что еврей, если хочет быть честным пролетарием, а не контрой, может быть либо музыкантом, либо сапожником. Конечно же она отдала меня учится скрипке ко Льву Аркадьевичу, или откуда у меня такие пальцы? Ты знаешь что такое скрипка, Сэмен? Знаешь ли ты, что такое заниматься на этом великом инструмэнте, когда соседские мальчишки гоняют в футбол или лапту, а ты, в это время, как проклятый извлекаешь из нее божественные мелодии? Нет, ты этого не знаешь и не дай боже тебе этого знать. Конечно, когда в школе набирали учеников на курсы механизаторов и водителей трактора я поговорил с кем надо и попал в трактористы по комсомольскому распределению. Мама, я извиняюсь, ничего не сказал, причем довольно громко, но — ша — она у меня мудрая женщина. Когда на следующий день она ссорилась с нашей соседкой, тетей Симой, щоб ей быть такой здоровой, как я сейчас подумал, то пообещала, что я нечаянно задавлю всех недовольных своим трактором. Що ты думаешь? Тетя Сима на полчаса онемела! С тех пор мама точно знает, что еврей, если хочет быть честным пролетарием, а не контрой, может быть либо музыкантом, либо сапожником, либо трактористом.

— И що, ты уже больше не терзаешь нервы своей скрипкой соседям?

— Я их терзал всему совхозу "Красная Заря", где нас учили управлять трактором, и, скажу тебе, настолько успешно, что после демобилизации сразу и непременно женюсь на замечательной девушке Оксане, дочери главного инженера.

— И, я стесняюсь спросить, она симпатичная?

— Сэмен, скажу тебе положа руку на сердце и карман с докумэнтами: настоящему музыканту там есть за что подержаться.

Из башни "Матильды" показался лейтенант-танкист, высунувшийся из люка до пояса. Он предупреждающе вскинул руку, призывая бойцов к молчанию, и с минуту во что-то напряженно вслушивался.