И тут больно....больно...БОЛЬНО...невъебенно больно во всех смыслах этого слова...такое чувство, что он разорвет меня. Как я его ненавижу...и хочу еще больше....

Вспоминаю все это...и до сих пор его член в заднице мерещится...

Как я это терпел?! Почему мне хотелось еще...и еще...? Свободы от собственного я? Свободы от возможности ранить себя и его? Почему боль стала мне так необходима ля того чтоб найти во времени промежуток безвременья? Несоображения? Несуществования? Точки покоя внутри самого сильного шторма?

Пальцы врезались в кожу...рывок...и если б у меня были глаза то в них бы потемнело...да кстати....хватит мне уж ныть по поводу глаз. С ним эта уловка уже явно не работает...как бы он решил, что мои постоянные проезды по этой теме это намек на то, чтоб подумать о каком ни будь нестандартном виде секса ....

Не было ни поцелуев...ни ласк...ни слов...ни грубых или нежных прикосновений...только сокращения мускулов, поступательные движения...боль физическая была на столько сильной, что внутри вдруг стало абсолютно легко...словно из меня выплескивалась движение за движением вся горечь, ярость, злоба...все слезы которые мне не суждено было пролить. Мужчины не плачут? Хуйня! Не плачут трупы...

Он имел меня как хотел...делал с моим телом все, что угодно...

Он знал, что делал...он именно ИМЕЛ меня, трахал, драл так, что мне оставалось только подчинятся...Через не могу, через боль и ненависть к нему...

И в то же время он сам не понимал, как полностью отдавался мне...не я ему , а он мне. Со всей своей силой, мощью, звериной натурой, он полностью принадлежал мне и я брал его. Я БРАЛ ЕГО, что бы он там не думал...но полагаю, что думать ему в тот момент не приходилось...стоило мне взять инициативу на себя я понял...он МОЙ. С потрохами...

Когда я сжал его собой, он застонал как раненный зверь...теперь уже он не мог остановится...никуда бы он теперь не ушел, как грозился...не прекратил бы...не оторвался бы от меня...

Ничто не пьянит меня так как чувство власти...и оно сорвало мне крышу...я не помню....не помню ничего кроме бешеного ритма...не помню как мы свалились обратно на пол...об этом мне потом напомнили только содранные локти и колени....

Помню , что не издал ни звука...немой крик был ярче чем любой стон...связки свело...я не смог бы сказать и слова...

Потом перекатившись на бок, сбросив его с себя...я еще долго лежал....шевелиться не было сильно....тело горело...думать о том в каком состоянии была моя задница я просто боялся...

С трудом поднявшись, я скинул на прочь уже ненужную и насквозь пропитанную потом футболку...и гордо голышом прошествовал, если так можно назвать мою походку, скорее напоминавшую уверенную синусоиду в ванную...

Вода обожгла...сидеть я еще долго не смогу...а если и смогу то не долго...такой вот коламбур...

В ванне на меня напало странное....полусонное состояние...словно анабиоз какой-то...

Я пришел в себя лишь пару часов спустя когда вода совсем остыла, а резкая саднящая боль внутри утихла и стала просто тянущей...все это время я не думал...не рефлексировал...не занимался самокопанием...мой мозг наконец-то отключился...просто отключился и созерцал...без эмоций...без боли...без сарказма...

И так странно было понять, наконец вернувшись в объективную реальность, что я лежу...улыбаясь.

Я плохо помнил, как добрался до своей кровати и рухнул на нее. Шелдон, невнятно матерясь сквозь зубы, уплелся в ванную. Я почти на автомате добрался до кухни... оставил на столике возле его кресла чашку кофе и таблетку... анальгин на него давно перестал действовать, но обезболивающее ему явно понадобится, я думал... Я думал... О, черт! Я вцепился зубами в подушку, чтобы молчать. Что я сделал?! Что же я натворил?!.. Так погано я не чувствовал себя уже очень давно. Да уж, прятаться за иносказаниями было бесполезно. Я изнасиловал его. Что теперь с нами будет?.. Лучше бы он все-таки пристрелил меня, когда я вернулся. Сразу. Без промедления. На душе было так тяжело, что самому хотелось взять пистолет в руку и вышибить свои дурацкие мозги. Саднила разбитая губа, горела царапина на предплечье. Надо было бы залепить ее чем-нибудь... но встать сил не было. Что я сделал, что я сделал?!..

Но ведь он мог остановить меня. Он же мог остановить меня! У него же была эта возможность — оттолкнуть меня, сказать, чтобы я прекратил! Нет... он был согласен... Уж здесь я при всем желании не мог ошибаться, он был согласен, ему нужен был я... Что мы с тобой сделали, Шелдон?... Ну почему сейчас, когда мы только-только начали разговаривать, начали относиться друг к другу проще, легче... начали на миллиметры, но сближаться!.. Почему так?!.. Мне было трудно дышать, горло сдавило. Шелдон, дорогой Шелдон... Как мы могли, два взрослых человека, вести себя как обиженные дети, бить друг друга наотмашь словами, поступками?.. Я чувствовал себя чудовищно виноватым.

Но я не жалел... Я почему-то не жалел о том, что сделал. Просто было невероятно больно оттого, что мне пришлось проступить с ним ТАК. Больно, что мы с ним сами, он своими подколками, я своим молчанием довели ситуацию до абсурда... Мог ли я поступить иначе?.. Мог ли я не доводить себя до этого безумия, должен ли я был говорить с ним спокойно, успокаивать его ревность, вести себя так же как раньше, терпеливо и молча?... Нет... Нет, и я понимал это. Не мог. У меня не было другого выбора. Если бы я был спокоен, он убил бы меня. Он поверил бы в то, что я к нему равнодушен, и убил. Ему нужно было доказательство... реальное доказательство того, что он нужен мне... что я по нему скучал... Ему нужно было остановиться — а сделать этого сам он не мог. Ему нужно было нарваться.

Но теперь, как мы будем жить дальше теперь?! Что мы будем делать?! Я прекрасно понимал, что меня ждет. Нет, издеваться на ЭТУ тему он больше не будет. Теперь уже и у меня в руках появилось кое-какое управление. Но он отнюдь не станет паинькой. Он может замкнуться в себе еще больше. А я не собираюсь просить прощения. И что?.. Как нам жить?.. Сжав зубы, молча? Мы друг другу нужны. Во всех смыслах, и это было ясно как божий день. Я оставил его одного на два дня — он наверняка извел себя мыслями о том, что я могу не вернуться. Он хочет меня, Господь один знает, почему, но хочет. Это взаимно. И что? Сказать ему "давай помиримся"?.. Так мы и не ссорились. Сказать "будем друзьями"?.. Он и так для меня друг, а я для него таким не был раньше, вряд ли буду сейчас. Пока он не признает перед собой и мной, что я нужен ему — ни черта у нас с ним не получится. Оттого, что мы оба поняли, что хотим друг друга до полусмерти, отношения не наладятся. Мы отнюдь не влюбленная пара. Мы вообще не пара, ни в одном смысле, как бы мы ни выглядели со стороны. И что теперь? Что теперь? Что нам делать, как нам жить дальше?!

Шелдон... Шелдон, ты очень дорог мне, но я не дам тебе больше так издеваться надо мной. Мне нравится твое чувство юмора, но я неподходящий объект для упражнений в остроумии. Шелдон, ты перестанешь меня уважать, если я продолжу свое безропотное молчание. Если сейчас я пойду к тебе извиняться — ты растопчешь меня, смешаешь с грязью и возненавидишь. По-настоящему возненавидишь меня.

Шелдон, тебе нужно смириться с тем, что я буду рядом с тобой. Тебе, мать твою, придется сделать это! Потому что хочешь ты этого или нет, но я не сделаю и шага из этого трижды гребаного города, пока ты не поверишь, что это не изощренное издевательство с моей стороны, а искренне желание помочь! Потому что, мать твою, тебе нужна помощь! И в первую очередь тебе нужен гребаный психиатр!..

Я остановился...

К сожалению, амиго, в твоем распоряжении нет психиатра. И это, знаешь ли, к лучшему. Есть только тупой мексиканец, такой же ненормальный, как и ты, а может, и вовсе свихнувшийся, потому что только идиоту может прийти в голову желание оставаться с тобой, рискуя жизнью из-за твоей хреновой ревности, паранойи и черт знает чего еще , засевшего у тебя в башке.

И либо в конце концов ты убьешь меня, либо мы станем друзьями.

Время покажет...

А царапина на предплечье нещадно ныла. В пылу бешенства, в приступе чувства вины я забыл о ней. Сейчас она напоминала мне о себе саднящей болью. Рукав почти весь был в крови, ткань прилипла к коже. Я поморщился, подумав о том, что сейчас придется отдирать его...

Возле моей комнаты находилась еще одна ванная, маленькая клетушка, которой мы практически не пользовались из-за ее тесноты. Я пошел туда. Ванная внизу была сейчас занята Сэндзом.

Рубашку пришлось снимать через верх. Освободив правую руку и голову, я рванул присохшую ткань. Это было больно. Кровь заструилась к локтю. Приостановив ее холодной водой, я открыл шкафчик в поисках аптечки, чтобы чем-нибудь залепить и перебинтовать руку. Из зеркала на меня смотрела мрачная угрюмая физиономия. Раньше был убийцей, теперь стал еще и насильником. Ты делаешь карьеру, Эль.

Я отражался в зеркале по пояс. В каких только местах мне не дырявили шкуру... И Сэндз тоже делал это не один раз. Четыре.. пять... этот будет шестым шрамом. Первое время он палил в меня довольно часто. Иногда просто в мою сторону, иногда в меня. Иногда попадал. Когда на него находило, он не слушал никаких слов. Он просто стрелял. Я смотрел на старые дырки от пуль — плечи, руки, бока... Скоро я буду похож на пятнистого оленя.

Один из приступов паранойи Сэндза едва не стоил мне жизни. В то время я провел здесь уже целый месяц. Сэндз завязывал с морфием, смотреть на это было страшно. Исхудавший, бледный, нервный и дерганый. Когда он был в сознании, он не переставая посылал меня на хуй, не позволяя подходить к себе. Когда его начинало ломать, он переставал соображать. Чувствуя приближение нового приступа, он начинал паниковать при мысли о том, что он будет беспомощен и я смогу убить его. Он не подпускал меня к себе до последнего — только когда пистолет падал у него из рук, я мог подойти и оттащить его на кровать либо в ванную. Он ненавидел меня за то, что я во всех красках видел его слабость и считал, что должен казаться мне омерзительным. Он не понимал, что я делаю рядом с ним. Ему было бы проще переживать это все одному, но уйди я — он задохнулся бы в очередной ломке, утонул в ванне, или не выдержало бы его сердце. Я часами дежурил возле его постели и первое, что он делал, когда приходил в сознание — хватал пистолет. Или орал на меня, чтобы я отдал ему его сейчас же. Наверное, я казался ему продолжением его наркотических кошмаров. С оружием в руках он чувствовал себя увереннее и выгонял меня. Он изводил себя предположениями о том, что я делаю, пока он валяется в отключке. В один из подобных дней, когда из-за чего-то ему стало хуже, он отгонял меня от себя, держа на мушке. Он орал на меня, я молчал. Он бесновался и сходил с ума — я ждал, пока он успокоится. Это пугало его, он просто терял голову и в какой-то момент по движению его руки я понял, что сейчас он целится мне в грудь и вряд ли промахнется с нескольких шагов. Я успел дернуться, и пуля пробила плечо. Кровь хлынула ручьем, я сразу почувствовал слабость. Несмешные шутки, Сэндз, несмешные. На подгибающихся ногах я ушел от него в ванную — приступ страха отпустил Сэндза в мгновение.

Зажимая рану ладонью, придавив пальцем вену, стараясь ровно держать идущую кругом голову, я искал в аптечке бинт, жгут, что угодно. Кровь лилась по пальцам, кончики их холодели. Надо было срочно остановить ее, иначе я мог бы сдохнуть прямо здесь от ее потери.

Сэндз пришел вслед за мной узнать, насколько все серьезно. Я не стал скрывать, что без первой помощи загнусь тут довольно быстро. Рану надо было прижечь. Хорошо еще, что пуля прошла навылет — представляю себе, КАК бы он мог пытаться извлечь ее из меня... в кошмарном сне не приснится: слепой хирург... Раскалив на огне лезвие ножа, он прижал его к дырке на спине. БООООЖЕ... Я надеюсь, это доставило ему удовольствие... потому что эту операцию надо было повторить еще и на груди.

Я ушел к себе сразу, как только смог, наглотавшись таблеток. Обезболивающего в доме хватало — любого, какого угодно. Я материл Сэндза, себя, его паранойю, свое чувство долга... И я не мог уйти.

А он не понимал этого. Не понимал, что меня держит, подозревал меня во всем, что только приходило в его больную голову. В тот раз, когда я вернулся, чтобы заплатить ему и уйти, у него начинался новый приступ. Он плохо соображал, почти не владел речью, но держал себя изо всех сил. Держал меня на мушке.

— Оставь деньги и уходи.

Его рука дрожала, пот лился по лицу. Он с трудом дышал. Я повернулся и почти дошел до двери, обернулся на звук. Он упал с кресла на пол.

— Уходи!..

Он услышал, что я остановился. Он целился в мою сторону. Я заколебался, увидев, как быстро по лицу разливается бледность.

— Тебе помочь?

Я сделал шаг к нему, он выстрелил.

— Мне не нужна мать твою помощь, убирайся!

У него сорвался голос на этом крике, он уронил голову, ударившись лбом об пол, застонал.

— Сэндз?

Я не знал, что я ним происходит, но это было явно что-то не очень приятное.

— Я сказал тебе мать твою убираться! — он слишком резко вскинулся, губы побелели от этого. Пистолет в руке ходил из стороны в сторону. Я подумал, что он, должно быть, плохо видит меня сейчас, раз не может прицелиться. Его затрясло. Я продолжал стоять. Он снова выстрелил.

— Уходи!..

В голосе была паника, он был напряженным и слишком высоким.

— Тебе нужен врач.

— Мне мать твою нужно чтобы ты исчез отсюда! Ты глухой?!

Он сорвался на визг, я шагнул к нему и он снова выстрелил мимо меня.

— Не подходи ко мне! Убирайся!

Он пытался драться со мной, когда я затаскивал его на кресло. Но удары были слабыми и неточными, а пули летели куда угодно, только не в меня. Он лихорадочно пылал под рубашкой.

— Где твоя комната?

— Убирайся!!

Я отобрал у него пистолет, и он сошел с ума. Последним усилием кинулся на меня и потерял сознание.

Темные очки слетели с его носа, когда он упал мне на руки.

Я увидел...

Я не знал об этом.

Я не подозревал о том, что произошло с ним.

Я перенес его наверх в комнату, укрыл. Поискал по дому аптечку, нашел море пустых упаковок обезболивающего. Дом произвел на мен впечатление хаотичной загаженности. Порядок был только в его комнате, частично в гостиной и ванной. На кухню заходить было страшно. Везде были набитые окурками банки, тарелки, чашки и вообще все, что могло сойти за пепельницы. Остатки еды, плохо помытые стаканы, пустые бутылки, обрывки и осколки чего-то... как он жил здесь?..

Я вернулся в его комнату. Он метался по постели, стонал сквозь сжатые зубы. Он весь горел, но ноги и пальцы рук были как лед. Я решил перенести его в ванну и отогреть в воде. Раздел, оставив только трусы. Он дрожал, отбивал мои руки, матерясь и требуя "не трогай... не прикасайся... не трогай меня...". Он не был в сознании. Он пришел в себя только в ванной. Я сидел рядом с ним и следил, чтобы вода не остывала, время от времени подливая горячей и не давая ему соскользнуть головой с бортика. Он был слаб настолько, что не мог поднять руку. Поплескав ею в воде, он ощупал край, ухватился.