Заговор по душам. (Малоросский прованс.)

— Вера Николаевна! — раскинув руки, модистка пошла на таран генеральской дочери.

Вера не смогла увернуться, да и не преследовала такой цели. Не прекращая клясть проклятую степную жару и восхвалять предпочтения генеральской дочери, Женевьеф провела посетительницу вглубь салона.

Решив, что более не в состоянии выносить образ ветреной и словоохотливой модистки, Вера кратким жестом руки привлекла внимание собеседницы.

— Женевьеф, мне нужен клей, который используют при накладывании шпанских мушек.

— Милочка! — Женевьеф взмахнула кукольными ресницами. — Это не есть совсем нужно! Это не мода!

— Прошу вас, мадмуазель Женевьеф, мне не мушки нужны, а клей. И еще нужны пинцет и шерсть норки.

Модистка прищурилась, сморщила носик и осталась недвижима. Вера тяжело вздохнула:

— Мастер-класс по плетению кос бесплатно и десять процентов вашему салону от прибыли с продаж накладных ресниц!

Глаза француженки забегали. Не продешевить бы...

— А что такое накладные ресницы? — акцент снова пропал.

Вера усмехнулась. Хороша Женевьеф! Актриса! Звезда прованса.

Сговорившись на пятнадцати процентах после непродолжительного торга, в результате которого Епанчина еще раз убедилась в крепчайших местных корнях иностранки, девушка получила на руки требуемый материал. Женевьеф осталась довольна еще и тем, что ее дорогостоящее боа осталось девственно чистым после стрижки — волосков для изделия потребовалась самая малость.

Через несколько дней в салон-магазин вошла Медуза. И если бы местные обитатели не признали в посетительнице бывшую здесь и ранее генеральскую дочь, то, наверное, так бы и остались стоять замерши, словно от магического взгляда мифического существа. Вера сразила всех наповал одним-единственным взглядом из-под длинных пушистых ресниц.

— Un nИant pareil non aperГut. Jamais. Avec des yeux comme Гa on peut allumer le feu. — произнесла пораженная хозяйка розового царства, из чего Вера поняла — Женевьеф по-настоящему поражена. — Таким взглядом костер зажигать можно.

Про мастер-класс все мгновенно забыли. Женевьеф попыталась было заикнуться про повышение отчислений по процентам для себя, но передумала, как только Вера выглянула в окно и переспросила, как правильно называется салон конкурентов.

Затем было много бумажной волокиты, знакомство Епанчиной с бумагомарательством и закостенелостью земских нотариальных контор. Зато результат обещал быть и более того, сделать компаньонок чуть-чуть богаче и знаменитее.

Вера не боялась истоптать карьерную лестницу Макса Фактора, который и стал основоположником моды на удлиненные ресницы и изобретателем в ее мире. Епанчина была уверена, что надвигающаяся Первая Мировая и последующая изоляция России не дадут ход столь женскому изобретению, и голливудский гример все же воплотит в жизнь идею выразительного взгляда в недалеком двадцать седьмом.

Глава 7.

До начала учебного года оставалось совсем ничего. Дачники с детьми стали возвращаться в город. Газеты наперебой обсасывали тему переездов и первых осенних балов.

"Во дворе содом, соседи переезжают с дачи. Вопли хозяйки разрывают душу: "Разбойники, где же ножка? Ваня, взгляни, ради Бога, взгляни же, грузчики у ломберного столика ногу сломали". Из окон квартиры несутся вопли, малолетние преступники, то бишь дети переехавших, забавляются резонансом пустой квартиры. Как же хорошо было все-таки в городе, когда вас не было!" — гласило короткое сочинение, напечатанное на страницах херсонской газеты "Копейка".

Баронесса Софья Богдановна поспешила сменить провинциальный улей на еще более провинциальную резиденцию. Замок Фальц-Фейнов — никак иначе. Дом в архитектурных формах нео-ренессанса компактного прямоугольного плана, с крытыми галереями и зимним садом, с разлапистыми пальмами в деревянных кадушках, со сложной системой каналов и важными павлинами, гуляющими по дендропарку.

Александр Фальц-Фейн делился своей любовью к земле с родными, с душой подходил к любому делу. В теплое время года гости замка прохаживались по райскому саду, а зимой любовались невозможно огромным аквариумом, установленном на втором этаже дома — вот ведь небывальщина.

На момент переезда баронессы из города в Гавриловку, Александр пребывал в отличном расположении духа. Совместная работа с братом над восточной частью Аскании-Новы вылилась в очередную волну энтузиазма: близко пообщавшись с местным населением, барон решил выстроить в селе школу и больницу. Уж больно толковые ребята проживали в его землях, а заботы со стороны промышленников не чувствовали. И как радели за животных, привезенных из заморских стран, как ухаживали за жителями питомников — загляденье просто!

От созерцания радужного будущего Александра отвлекла мать, шумно прошествовавшая вдоль оранжерейных окон.

— Александр, вы еще не переодеты?

По простому вопросу и наигранно спокойному тону барон определил крайнюю степень раздражительности родительницы.

— Нам есть куда спешить? — мужчина галантно поклонился и завладел женской рукой.

— Опять эти твои фокусы, Саша, — баронесса уже не сердилась, рассматривала крохотный раскрывающийся прямо на ладони бутон нежно сиреневого цвета. — У нас вечером гости, Александр, — вновь вернулся командный тон, — будьте любезны, соответствуйте моменту.

— С удовольствием, мадам, а кто приглашен?

Сын и мать направились к выходу в жилые помещения, продолжая разговор на ходу.

— Это не семейный ужин. Я жду Николая Ивановича, Елизавету Николаевну и Маргариту.

Александр остановился и закатил глаза.

— И снова Блажковы?

— А что? — Софья Богдановна тоже остановилась. — Чем тебе не угодил наш голова? Или градоначальник слишком малая для тебя фигура, чтобы садиться с ним за один стол?

— Вы Софья Богдановна, скажите мне, какие вопросы собираетесь обсуждать на сим званом вечере?

— А то вы не знаете, сын мой разлюбезнейший! — руки баронессы сами собой уперлись в бока, но тут же опустились, зажав пальцы в замок. Видимо, царица херсонских степей вспомнила, что она не базарная баба, а дама с состоянием, птица высокого полета.

— Вы же обещали мне не поднимать эту тему снова, — понизив голос до шепота, переспросил Александр. Но ни вздернутые в мольбе брови, ни театрально заломленные руки не помогли.

— Я устала, Саша, — у Софьи Богдановны опустились плечи, — у меня все пристроены. Лидия, Карл, Вальдемар, Николай, Фридрих — все счастливы, все семейны. Один ты у меня...

Александр нахмурил брови: вот кого-кого, а его обвинять в "неустройстве" грешно — двое внуков подарены Софье Богдановне одними из первых в семье.

— Зачем ты позволил ей такое?

Барон отвел глаза. Давно это было. Когда-то страстно влюбленный в свою жену Александр теперь был счастлив один. "Отпусти чужое счастье" — говаривал один из пастухов. Анна попросила подарить ей это счастье — и Александр подарил. Отпустил на волю.

— Пускай о своей чести не заботишься, но о семейной! — продолжала упрекать Софья Богдановна и не заметила, как потемнело лицо барона.

— Вы, мамо, мабуть, запам'ятовали свою исторію кохання... — (сноска: Вы, мама, кажется, позабыли свою историю любви...) барон прищурил глаза. Он всегда переходил на народное наречие, дабы позлить родительницу.

Баронесса в долгу не осталась:

— Я четырнадцать лет жила с навязанным мне отцом мужчиной, — дворянка понизила голос, обдавая сына смертным холодом, — меня никто не спрашивал, чего хочу я. Я подарила Эдуарду, этому скряге и собственнику, семерых детей. Мне пришлось забыть о высшем обществе, о балах и праздниках. Нам с вами приходилось считать гроши, а твоим младшим братьям донашивать твои вещи. Разве не помнишь? Не помнишь, как мы сидели при свечах, потому что твой отец экономил на электричестве? Не помнишь, как вы ели черствый хлеб, в то время, как любимые овцы твоего батюшки жевали отборные жита?! Так неужели я не была достойна счастья после стольких лет испытаний?

Окрепший к концу тирады голос разлетелся эхом по длинному коридору, отражаясь от стен и запутываясь в портьерах. Барону даже показалось, что птицы в клетках замолкли. Глаза баронессы сверкали гневом, а потом она враз сникла, упала в кресло, и опустила голову на руку.

— Густав..., — еле слышно прошептала дважды вдова, — Густав... совсем чуть-чуть... так мало для счастья... так мало времени...

История любви, как и история жизни Софьи Богдановны, была горька и печальна. Так сложилось, что на юге имперской России жило много переселенцев. Немецкие колонии год за годом разрастались, колонисты становились все богаче. Однако, переезжая под крыло Николая Второго, изучая язык и культуру, русские немцы не спешили становиться великороссами. Они продолжали придерживаться своих обычаев, культуры, протестантизма и даже кухни. Почитая традиции и соблюдая обычаи, немцы предпочитали заключать браки в своем кругу. Правда, с этим была определенная проблема — мужчин в немецких колониях всегда было больше, чем женщин, поскольку в большинстве своем рисковали переселяться одинокие молодые холостяки, которым нечего было терять на родине. Потом многие из них возвращались в Германию, для того чтобы заключить брак и везли супругу в Россию.

Не составит труда догадаться, что спрос на германских нареченных был велик. Никто из фрау не засиживался в девках. Екатеринослав стал столицей невест. О приезде сватов знали загодя и готовились со всей тщательностью, присущей немцам.

Когда в город засобирался наследник огромного состояния дома Фальц-Фейнов, Екатеринослав поднялся на уши. И надо было такому случиться: с практичным и холодным Эдуардом в город невест прибыл его младший брат Густав — весельчак и балагур. Презрев все традиции и условности, Софья сообщила отцу и обоим братьям о своем выборе. Густав был на седьмом небе от счастья. Не осмелившись разрушить личное счастье брата, Эдуард взял слово с влюбленных, что те погодят со свадьбой, пока старший брат не найдет себе жену. Но вмешалась расчетливость и экономическая политика: глава рода Фальц-Фейнов, не обращая внимания на уговоры и просьбы сыновей, заключил сделку — Софья Богдановна, в девичестве Кнауф, стала женой старшего брата.

Четырнадцать лет играла Софья роль прилежной жены и внимательной домохозяйки, рожала и воспитывала детей, терпела замкнутого и неразговорчивого мужа. Ни намека на любовь, ни минуты счастья.

А потом однажды сорвалась. Оставила детей и уехала в Австрию к Густаву. Воспоминания о первой любви пронесли в своих сердцах оба. Младший из братьев был верен обещанной невесте и оставался холост. Приезд Софьи всколыхнул чувства — наплевав на все условности, на позор, обещанный семье в общественных и деловых кругах, влюбленные отправились в путешествие по Европе. И что самое интересное, Эдуард — законный супруг Софьи — был абсолютно не против. Он с головой ушел в работу, появлялся дома крайне редко, и его место вскоре занял любовник жены. Сколько было пересудов! Сплетен и домыслов! Софье было наплевать.

Вскоре старший брат скончался, и жизнь в Преображенском изменилась. Выдержав траур, влюбленные обвенчались. Выстроили замок, устраивали балы и празднества.

Да только злой рок висел над всеми наследниками рода Фальц-Фейнов. Прожив семь лет в счастливом браке, Густав оставил Софью одну, последовав за братом. Больше Софья Богдановна замуж не выходила и всю себя отдавала детям и бизнесу. Еще больше пересудов стало возникать вокруг видной персоны. И в конце концов все затихло. Софью Богдановну стали величать Золотой Рыбкой. Только личного счастья от этого не прибавилось...

Александр продолжал стоять над матерью, сопя носом. Дипломатично молчал — знал, что за истерикой всегда наступает затишье и слезы украдкой.

Когда всхлипы прекратились, два жестких взгляда скрестились в неравном бою.

— Вы желаете, мама, навязать мне собственную судьбу... — не спросил, но привел довод Фальц-Фейн.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив! Счастливее меня! Маргарита умна, красива, богата... Она влюблена!

— В себя, матушка, она влюблена в себя! Не понимаю! — Александр развернулся на каблуках, отошел к окну. Баронесса продолжала внимательно следить за передвижениями сына. — Я счастлив, мама, я совершенно счастлив. И если вы хотите для меня самого лучшего, почему не оставить меня счастливым с тем, что у меня есть сейчас?

Барон говорил вслух об одиночестве, но мысли его давно уже занимала одна особа, и в мечтах своих он проводил время отнюдь не с книжками или овцами...

К ужину вышли почти все отпрыски баронессы. По праву мужского старшинства, Александр приветствовал гостей на входе.

Блажковы прибыли в замок Фальц-Фейнов почему-то в закрытом экипаже.

Позволив лакею проявить прыть, Александр ждал, пока пыхтящий от недовольства Николай Иванович Блажков — многоуважаемый голова города — выберется из повозки, поможет сойти улыбающейся и не замечающей никого кроме баронессы Елизавете Николаевне. А затем, пожав ладонь главы семьи Блажковых, сам подал руку выходящей из транспортно средства дочери градоначальника. И вот теперь понял наличие столь неуместной в летней жаре крытой кареты.

Маргарита была убрана, как на прием к самому императору: платье цвета топленого молока крайне непонятного кроя и высокая прическа. В каскаде ниспадающих волос каждый локон занимал строго отведенное ему место и, казалось, лучше бы девушке вообще не двигаться с такой прической, а замереть на стуле перед живописцем и не шевелиться. Именно эта хрупкая красота заставила дочь настаивать на крытом экипаже. А уж приказать родителям для Марго — раз плюнуть.

Коварный план, сложившийся в мгновение ока в голове барона, был строго задвинут за чувство такта:

— Вы сегодня неописуемо... изобретательны, — произнес Александр, а сам снова вернулся мыслями к срочному поиску художника, чтобы избавиться от Маргариты на весь вечер, передав в цепкие руки служителя искусства.

На удивление, Блажкова-младшая не открыла рот, а лишь немного склонила голову и одарила благосклонным взглядом. Мол, комплимент неказистый, но приятный.

Стол накрыли в малой столовой. Как и большинство комнат в доме, зал был заполнен растениями: широколиственные пальмы, вьющиеся до потолка плющи, цветы экзотических окрасов.

— Никогда не смогу налюбоваться красотами вашего дома, Софья, — жена градоначальника переводила восхищенный взгляд от одной кадушки к другой, — и как они выживают в наших условиях — ума не приложу.

— Цветы, как дети, — ответствовала Софья Богдановна, — их любить надо. Знаете, недавно Фридрих привозил к нам очередного ботаника — светлейшего ума человек, так он рассказал, что проводимые исследования доказали, что у цветов тоже есть душа. И что они любят классические произведения.

Елизавета Николаевна прыснула со смеху.

— Вы зря смеетесь, Елизавета. Или вы думали, я им книжки читаю? — баронесса поддержала гостью в ее веселье, искренне улыбнулась. — Мы проводим музыкальные вечера в разных комнатах. И при случае стали следить, как реагируют растения на музыку. И вы знаете, Елизавета Николаевна, все-таки правы ученые. Есть у них душа, и музыку они любят.