Квинт Лициний, кн 1. v.2015

На "пьем чай" мой голос предательски надломился, не выдержав внутреннего напряжения, и я дал позорного петуха.

— О боги! — Я раздраженно закатил глаза к небу.

Тома деликатно ткнулась мордочкой в воротник пальто, пряча усмешку.

— Ужасный возраст, — поделился я с Томой своими переживаниями. — Пошли. Держись за меня, скользко. — Протягиваю ей руку.

Тома чуть нарастила дистанцию между нами. Понятно... Ладно, пойдем длинной дорогой:

— Что читаешь?

И мы двинулись, повышая в споре голос и размахивая руками. Нет, я, конечно, понимаю, что девочки сентиментальны, но это же уму непостижимо — сравнивать глыбу Хемингуэя и коммерческого писателя Ремарка. Да этот Мария осознано использовал пафос и сентиментальность, разжевывал для читателя малейшие шероховатости и не видел разницы между фашизмом и коммунизмом. А ее переход от Ремарка к Экзюпери — это вообще верх нелогичности!

На верхней точке моста через Фонтанку Тома вскочила на высоченный поребрик:

— Подожди... Смотри, очень красивый вид отсюда.

Выцелила взглядом в створе проспекта золотую иглу Адмиралтейства и неподвижно замерла, приподнявшись на цыпочки, лишь чуть-чуть двигались лепестки ноздрей, втягивая морозный ленинградский ветерок.

Я смотрел на тонкий профиль, и память своевольно подбрасывала чуть более взрослые образы. Реальность оплывала мягким воском под устремленным в будущее взглядом. Я грезил, и мимо неторопливой каруселью проплывали видения: музыка Доги и счастливые глаза напротив в кружении выпускного вальса; бокалы с шампанским на гранитном парапете, и стая разноцветных шаров рвется в светлую июньскую ночь; сочная зелень полей прижимается к ныряющей между холмами цепочке пирамидальных тополей, в просвете между деревьями машет мне рукой чуть дрожащая в воздухе тонкая девичья фигурка. Пряно-горьковатый аромат кружит голову, где-то сбоку чуть хрипловатый женский голос выводит: "Dance me to the children who are asking to be born", и я слегка киваю в такт мелодии.

— Ну что ты так на меня смотришь? — выдернул меня из нирваны нервный вопрос. — И не вздумай опять свои глупости говорить!

— Но думать-то глупости ты мне не можешь запретить, верно? — слегка заломив бровь, взглянул я в зелень глаз напротив.

Отвернулась, нахмурившись, но по легкому шевелению ушек я догадался, что уголки ее рта поехали вверх. Протянул руку и помог спуститься на обледеневший тротуар. В многозначительном молчании дошли до ее парадного.

— Где твое окно? — спросил, запрокинув голову к фасаду.

— Вон видишь на третьем этаже балкончик? Это мой. Серенады выть будешь? — деловито уточнила Тома.

— Угу, и будут у тебя теперь под окнами литься горестные звуки баркаролы заказной...

— Стих? — встрепенулась она, учуяв.

— Не обращай внимания — дурацкая привычка извлекать из себя цитаты.

— Дюх, — впилась она в меня клещом, — расскажи, я такого не слышала...

— Спой, светик, не стыдись?

— Ну пожа-а-алуйста...

Я заглянул в подсвеченные солнцем глаза, увидел лишь не замутненное ничем любопытство и капитулировал.

— Сейчас... Вспомнить надо. — Я шепчу про себя полузабытые строки. — Значит, так. Там будет слово "Веспер" — это название вечерней Венеры у римлян.

Приосанился и начал декламировать:

Ночь светла. В небесном поле

Ходит Веспер золотой.

Старый дож плывет в гондоле

С догарессой молодой.

Догаресса молодая

На подушки прилегла,

Безучастно наблюдая

Танец легкого весла.

Что красавице светила?

Что ей ход небесных сфер?

Молчалив супруг постылый,

Безутешен гондольер.

Не о том ли в час разлуки

Над Венецией ночной

Льются горестные звуки

Баркаролы заказной?

Устремив взор в себя, Тома некоторое время беззвучно шевелила губами, повторяя какие-то строки, потом вскинула на меня требовательный взгляд:

— Чье это?

— Современного поэта, ты не знаешь.

Конечно, не знает — оно еще не написано.

— Современного... странно... — опустив голову, начала задумчиво рассуждать сама с собой. — А так на Пушкина похоже... Но, конечно, не он, иначе это стихотворение было бы в избранном, а его там нет.

В полном изумлении я посмотрел на девушку. Нет, я знал, что у нее светлая голова, но чтобы настолько...

— Слушай, — в голосе прорвалось уважительное удивление, — ты меня сейчас поразила. Честно. Тут ведь Пушкин действительно присутствует.

— Ты же сказал, что современный! — обиженно воскликнула она.

— Так и есть. Понимаешь, Пушкин тут присутствует как основа, — начал я излагать взволновавшую меня историю. — Первые пять строчек — это чуть переделанный черновик, написанный им за месяц до гибели, так называемое неоконченное "венецианское" стихотворение Пушкина. В целом же виде этот стих недавно воспроизвел пушкинистам один старичок. Вроде как он запомнил его наизусть в юности со слов приятеля, утверждавшего, что в его семье хранился альбом, где эти строки были кем-то записаны. А в годы Гражданской войны тот альбом был утерян. Представляешь потрясение пушкинистов?! Нет текста — нет возможности доказать авторство. Но кто еще может написать — "танец легкого весла"? Кто еще в шестнадцать строчек втиснет шекспировский сюжет? Кто у нас помнит, что такое баркарола? Это, между прочим, романтическая серенада венецианских лодочников — ее часто распевали именно на заказ под определенным окном. И когда экстаз пушкинистов достиг максимума, дедок, между прочим известный художник-иллюстратор детских книг, признался в мистификации — это он дописал стихотворение Пушкина. Шутка! Но какая!

Тома зачарованно слушала, не сводя с меня округлившихся глаз, ладошки молитвенно сложены на груди. Я замер от желания сделать полтора шага навстречу и ткнуться носом в завиток у виска. Еще рано, очень-очень рано...

— Ты, оказывается, не только красивая девушка, но еще и тонко слышащая, — искренне выдохнул комплимент. — Почти никто вот так на слух Пушкина в незнакомом стихотворении не опознает.

По лицу Томы скользнула довольная улыбка, потом девушка подхватила сумку, бросила: "Я быстро", — и стремительно исчезла в темноте парадного.

Запрокинув голову и довольно щурясь, я изучил рустику на фасаде. Это я удачно в булочную зашел, молодец!

Вечер того же дня

— Па-ап... — Я налил себе чая и присел напротив.

— Ась?

— У меня каникулы.

— Сердечно поздравляю.

— Э-э-э... — Я замялся — не люблю просить деньги. — Как ты думаешь, если я приглашу девушку в кино, то финансовое благосостояние нашей семьи не будет сильно поколеблено?

Папа насмешливо задрал брови:

— Эк ты сложно завернул... Не сразу даже и сообразишь, на что намекаешь. И в конце, венцом творения, волшебное слово "поколеблено", чтобы окончательно меня запутать и дезориентировать.

Улыбнулся в ответ:

— Ну не могу же я подойти и сразу в лоб: "Дай рубль".

— Ого, целый рубль? Это ж сколько девушек можно сводить в кино... — Папа мечтательно закатил глаза к потолку и начал что-то подсчитывать. — Пять штук!

— Мороженое перед сеансом в калькуляцию заложил? — уточнил я деловито. — Пышки с кофе после... Плюс резерв на непредвиденные обстоятельства.

— О, так речь не просто о кино... Тут планомерная осада намечается. — Папа заинтересованно потер ладони. — Из класса?

— Ага. — признаюсь я.

Папа опасливо покосился на прикрытую дверь и, понизив голос, уточнил:

— Зорька твоя?

— Да, это хорошо, что ты напомнил... С Зорькой тоже в кино собираемся, но втроем, с Паштетом. Возможно, даже два раза.

Папа чуть повеселел и, наклонившись к журнальному столику, приступил к набиванию трубки.

— Что бы с тебя такого запросить за это... — он неопределенно пошевелил пальцами в воздухе, — эдакого...

— Как насчет ежедневных занятий физкультурой? С апреля, как освобождение закончится.

— Ого, как тебя прижало, чтобы на такое подписаться. Надеюсь, это не будут перевороты с боку на бок в постели?

— Не-а, я все равно собирался, а тут появится дополнительный стимул — раз с тобой договорился.

— Хм. Ну давай попробуем. Интересно даже, на сколько тебя хватит.

Папа достал пружинную монетницу и начал выщелкивать из нее двадцати— и пятнадцатикопеечные монеты.

— На, тут два с полтиной — на каникулы. Хватит?

— Спасибки, с запасом. — Я с облегчением принял в ладошку горстку серебра и направился в свою комнату.

— Да, кстати, запомни, — полетело мне в спину, — мужчины, по крайней мере большинство из них, устроены так, что не понимают намеков и невербальных сигналов. Невербальные сигналы — это...

Я приостановился в дверном проеме:

— Я знаю, что это.

Папа чуть удивленно посмотрел на меня, слегка кивнул и продолжил:

— Хорошо... Если ты хочешь чего-то добиться от мужчины, то говори прямо и обосновывай логически. А вот женщины прекрасно умеют изъясняться намеками в речи и невербальными сигналами. Из-за этого, кстати, часто происходят ссоры в семьях. Жена уверена, что она предельно ясно дала понять, чего ожидает от мужа, а муж эту просьбу просто не услышал.

Я вернулся к креслу и заинтересованно пристроился на подлокотнике:

— Забавно... А еще?

— Что — еще?

— А еще какие есть различия между нами тут? — Я постучал пальцем по виску.

— Еще... — Папа на мгновение задумался. — Еще женщины способны одновременно контролировать несколько задач, мужчины же лучше приспособлены к концентрации на одной.

"Многопоточные и однопоточные системы", — перевел для себя.

— Поэтому среди высококлассных ученых или шахматистов мирового уровня так мало женщин, — сделал вывод папа. — Они просто биологически не могут конкурировать с мужчинами там, где требуется высокая концентрация внимания на одной проблеме. Зато они легко обходят нас при выстраивании отношений, что тоже немаловажно.

— Может быть, и важнее...

— Может, — согласился папа, раскуривая трубку.

Ответственный момент. Я на некоторое время замолкаю, наблюдая за священнодействием. Две минуты борьбы, четыре спички — и папа в блаженстве откинулся на спинку кресла, наблюдая за расплывающимся облачком.

— А еще?

Папа жизнерадостно заржал:

— Ты серьезно готовишься, как к битве. Не бойся, все не так страшно.

— Да я и не боюсь... Почти. — Я улыбнулся. — Просто интересно. Мы же действительно не только внешне разные, но и головы работают иначе, а об этом нигде не пишут.

— Ну-ну... — Папа насмешливо усмехнулся и продолжил: — А еще у нас разная память на поступки. У мужчин этот вид памяти заметно короче, поэтому женщины кажутся нам злопамятными. На самом деле — просто памятливее нас.

Струйка дыма, извернувшись, дотянулась до меня, и я с удовольствием втянул сладковатый аромат.

— Но-но, не вздумай, — заметил мое движение папа. — Засеку — будешь дран. Или драт? Хм... В общем, мало не покажется.

— Да нет, и не собираюсь, — ответил я искренне. — А еще?

— А еще оценка поступков разная: у женщин — качественная, у мужчин — количественная. Женщины ставят за поступок плюс или минус, причем без разницы, что ты сделал — купил ей громадный букет роз или помог надеть пальто. Все равно будет только один плюс. Мы же шкалируем оценку поступков... Есть такое выражение — "женская стервозность". Это когда на фоне полного, как нам кажется, благополучия в отношениях мы вдруг получаем шилом в зад. И нам невдомек, что причина есть — у женщины баланс наших поступков ушел в отрицательную зону. А мы свято уверены, что в твердом плюсе. Все дело в разных способах оценки и разной длине памяти. Короткий стек с количественными оценками у нас против длинного стека с качественными у них. — Папа задумчиво пыхнул и утвердительно уточнил: — Что такое стек, знаешь?

— Угу. В "Науке и жизни" было, — бросил наугад.

Папа покивал и продолжил лекторским тоном:

— Ну и отсюда одна наша типичная ошибка: нам кажется, что, купив огромный букет, мы надолго себе заработали индульгенцию. Ошибочка-с — только один плюсик. Поэтому лучшая тактика для набора баллов — часто и мелко "плюсить". То, что женщины называют "уделять внимание" и чего мы так не любим.

Я повертел головой, припоминая эпизоды своей прошлой семейной жизни. А ведь сходится, черт побери! Из меня чуть не вылетело: "Что ж ты мне в прошлый раз этого не сказал!"

— Да они инопланетяне! — воскликнул я растерянно. — Другой биологический вид. Столько различий!

Глава 5

Четверг 24 марта 1977 года, день.

Ленинград, Измайловский проспект

Вот уже минут пятнадцать я, как последний идиот, то торчал на углу около бывшей часовни Троицкого собора, пялясь на голубые купола напротив, то заскакивал на очередную рекогносцировку в кафе-мороженое, чтобы еще раз оценить ассортимент: шоколадное, крем-брюле, фруктово-ягодное, пломбир обычный, с орехом и изюмом. И густой молочный коктейль, вид которого вдруг закольцевал в мозгу прошлое и будущее, создав иллюзию бесконечности наподобие той, что возникает, если встать между двумя зеркалами. Видишь пышную молочную пену, вальяжно льющуюся из высокого стакана-смесителя, и на языке возникает мираж восхитительного вкуса из далекого детства — того самого детства, веселого и беззаботного, в котором сейчас и нахожусь.

Несмотря на середину буднего дня, небольшое, всего на три столика, помещение отнюдь не пустует: по залу гуляет легкое постукивание алюминиевых ложечек по эмалированным креманкам, а в воздухе витает слабый кофейный аромат. Купол над головой, барельеф по кругу, два высоких окна почти от пола со сдвоенными колоннами по бокам — стильный интерьер будит фантазию, которая деловито заменяет мебель, расставляет витые свечи и цветы. Отличное место для свидания.

Опять выхожу на улицу. Оказывается, моя будущая девушка излишней пунктуальностью не страдает. И не излишней тоже. "Ну что ж, — злобно решил я, — на мороженое перед сеансом она себя уже наказала. Так что теперь или-или: или мороженое после сеанса, или пышки. Если будет себя хорошо вести. Если придет..."

Справа раздался веселый гомон: малышня раздобыла в кафе большой кусок сухого льда и радостно топила его в узкой полоске воды вдоль поребрика, изумляясь густоте стелющегося над поверхностью тумана. Да, дня три как резко потеплело, и сугробы на газонах начали проседать, с охотой выдавливая из себя талую воду. Никак весна начинается?

Весна семьдесят седьмого... Неверяще потряс головой. Спало напряжение первичной адаптации, но по-прежнему иногда вдруг темным облачком налетали сомнения в реальности происходящего. Сомнения и страх. Страх, что чья-то рука вдруг сдернет, как грязную занавеску, реальность семьдесят седьмого и меня выкинет в пустое купе на подъезде к Шепетовке.

Как за соломинку, зацепился взглядом за виднеющийся вдали дом с балкончиком на третьем этаже и немного успокоился. Здесь я, здесь. Под ногами чуть неровный потрескавшийся асфальт, чистый воздух омывает лицо и сыто втекает в горло, сердце взволнованно бьется, и где-то под дыхом опять зашевелился червячок голода. Достал из кармана болоньевой куртки пятерню, пошевелил пальцами: "Точно, моя, хоть и непривычно выглядит... Слушается".