Жертва

В нем уживались две сущности. Одна тянула назад, вторая уверяла, что он поступил правильно. Двойственность не отступила, даже когда кровососы исчезли с лица земли. Джеймс ловил себя на том, что пальцы дрожат от воспоминаний об оружии. О том, как он избавлял планету от тварей. Следом накатывал стыд, граничащий со страхом: ведь Хилари была одной из них. Он замкнулся, стал злым и раздражительным и полностью ушел в работу. В новой жизни не было места убийствам измененных, потому что даже те, кто выжил, стали людьми.

Именно это сводило его с ума. Наблюдая за стремительно развивающимся романом Торнтона и Вороновой, Джеймс ясно осознал: ему болезненно не хватало убийства.

17

Остров в Тихом океане. Май 2013 г.

Сидя на скамейке, в тени, Хилари смотрела прямо перед собой. Из головы не шли слова Люка: "Я не единственный, кого вы здесь заинтересовали".

Браслет отмерял минуты свободы в порядке убывания. Два часа в день утром, два вечером. В любое время, кроме отведенного на процедуры. Сбежать отсюда невозможно: мысль об этом была значительно тяжелее, чем темные низкие тучи, стягивающиеся над островом. Она боялась, что проливной дождь заставит ее вернуться в камеру. Свою палату в медицинском корпусе Хилари теперь иначе не называла. Если бы она знала, что природа соберется обрушить на это чистилище тропический ливень, выбрала бы другое время.

— Тоже не угадали? — она обернулась.

Хилари не видела Люка больше недели. Сейчас он выглядел еще гораздо более слабым.

— Нет. Привет, Люк.

Первые крупные капли упали на землю, но он не двинулся с места, только подставил руки ладонями вверх.

— Пойдем, — Хилари шагнула к нему.

— Я останусь.

— Хочешь промокнуть до нитки?

— Не страшно.

Дождь обрушился на землю сплошным потоком, будто разорвались небеса. Охранники надели накидки с капюшонами, дорожки мгновенно опустели. Все поспешили под навесы.

— Я останусь с тобой, — одежда прилипла к телу.

Хилари отступила под пальму, но широкие листья сомнительно защищали от ливня.

— Я получил анализы, — Люк последовал ее примеру, и добавил, — наверное, я скоро умру.

Хилари и рта раскрыть не успела, как он продолжил.

— У меня совсем не осталось времени. Я не хочу, чтобы Беатрис осталась один на один с этим ублюдком.

Люк говорил спокойно, но Хилари чувствовала его отчаяние. Как будто вновь обрела способность к эмпатии, утерянной вместе с даром-проклятием. Казалось бы, что может быть проще. Пообещать смертельно больному ребенку, что поможешь его матери. Пообещать и забыть, потому что здесь каждый сам за себя, но у Хилари никогда так не получалось. Она всегда старалась поступать правильно.

— Люк, я не знаю, смогу ли помочь. Я сама пленница.

В глазах мальчика вспыхнула надежда.

— Сможешь, Хилари! — он подался к ней и порывисто коснулся ее руки. — Ты до сих пор не сдалась.

— А Беатрис?

— Она может сдаться, когда узнает, что меня не стало.

Хилари внимательно посмотрела на мальчика — сейчас она могла подарить ему последнюю надежду. Или отнять.

— Я обещаю сделать все, что в моих силах, — Хилари глубоко вздохнула и сжала его тонкие пальцы. — Если она позволит.

— Спасибо, — коротко ответил он.

Сколько времени длилось молчание, заполненное шумом дождя, Хилари не знала. Первым его нарушил Люк.

— Если бы мы поменялись местами, кого бы ты попросила поддержать?

Она вспомнила родителей. Их давно уже нет, но именно о них была первая мысль, когда Люк задал вопрос. Вторая — о Джеймсе. Она так и не узнала, приходил ли он в заброшенный дом рядом с Солт-Лейк-Сити. Что подумал, если пришел и не дождался ее?

— Не знаю, Люк. Никого.

— Когда-то у меня тоже не было. Сдохни я тогда на улицах, никто бы не расстроился. Но я не думал, что такое может быть у тебя.

— Почему?

— Ты хорошая, Хилари.

Люк развернулся и пошел по дорожке вдоль корпуса. Тонкую фигурку поглотила стена дождя, а она сползла на землю, закрывая лицо руками.

"Наверное, не такая уж и хорошая", — подумала она. Давно Хилари не ощущала себя настолько одинокой.

18

Княжество Зальцбург. Конец XVIII в.

Беатрис уложила Авелин спать и вышла на улицу. До рассвета оставалось полчаса. Она устроилась на ступенях крыльца, напевая себе под нос колыбельную, с тоской глядя на стремительно светлеющее небо. Вдалеке от России она чувствовала себя спокойно. Никому не придет в голову искать ее здесь, а большего Беатрис не могла и просить. За жизнь дочери она готова была заплатить любую цену.

Она задыхалась в этом городе, рядом с Джаной, которая только и делала, что жаловалась. На судьбу, на жадность заказчиц, на плохую погоду. Джана была одинокой портнихой, и именно поэтому Беатрис выбрала ее для легенды: молодая швея с ребенком наняла няню, потому что не справлялась с работой.

Из предместий Вены они перебрались в Зальцбург — здесь Джану никто не знал. Шить она не только умела, но и любила, а любовь к тому, чем ты занимаешься — залог успеха. Беатрис помогала ей, чем могла, а могла она многое. В частности, убеждать несговорчивых капризных заказчиц, которые забывали о своих причудах и придирках, и приходили к Джане снова и снова.

В измененном состоянии было много преимуществ. Сила, выносливость, умение чувствовать людей. Это облегчало жизнь и давало некое подобие уверенности, поскольку о том, что Авелин ее дочь, не должен был знать никто. Вопреки предсказанию Семена, выкидыша не произошло. Авелин родилась здоровой и крепкой девочкой, разве что молока у Беатрис не было. Оно ей оказалось и не нужно: организм ребенка первый год требовал исключительно крови.

Беатрис пришлось бежать: их дом был сожжен, а Дмитрий превратился в злейшего врага. Ей удалось услышать его разговор с одним из друзей прежде, чем она совершила большую ошибку и обратилась бы к нему за помощью.

"Она вряд ли понимала, что с ней произошло", — произнес Павел.

"Это больше не имеет значения. Она одна из тех тварей. Я найду ее и убью".

Беатрис запомнила только эти слова, и они до сих пор отзывались болью в сердце. Она не любила Дмитрия, но не могла вычеркнуть из памяти, как они сплетались в объятиях, как засыпали вместе. Она делила с ним не только кров и постель, она хотела провести с ним всю жизнь, родить ему детей. И вот так, вмиг стала для него одной из "тварей".

Беатрис оставила Петербург, бежала из России, и первое время перебиралась с места на место, пока не решила осесть. Чем старше становилась малышка, тем сложнее приходилось. Молодая девушка, путешествующая с маленьким ребенком, привлекала немало внимания, а ей это было ни к чему. Именно тогда она нашла Джану, внушила ей, что Авелин ее горячо любимая дочь, что нужно перебраться в Зальцбург и, разумеется, нанять няню. Так они жили уже почти полтора года, и это сводило Беатрис с ума. Быть привязанной к одному месту, когда перед тобой раскинулся весь мир, становилось невыносимо.

Иногда она вспоминала о Сильвене, которого давным-давно решила оставить в прошлом, но о том, чтобы доверить тайну Авелин кому бы то ни было, и речи не шло. Посему приходилось довольствоваться обществом и кровью Джаны. Заказчицы, приходящие домой, видели только невзрачную женщину с волосами, собранными в пучок, в неприметной одежде, которая готовила, убирала или возилась с ребенком.

Авелин нравилась всем. Она была хорошенькая, а Джана шила для нее самые лучшие наряды. Дочь мало интересовали сюсюканья клиенток, а к Джане она относилась снисходительно, потому что об этом ее просила Беатрис. К четырем годам она уже разговаривала не хуже взрослого, временами на совершенно недетские темы. Беатрис учила ее грамоте, а чуть позже подарила большую книгу для записей. Они украсили ее вместе, и выглядела она, как бесценный древний фолиант.

Беатрис решила подремать пару часов: Авелин будет спать до полудня, а к Джане сегодня никто не должен прийти с утра. Она успела только провалиться в сон, когда услышала шум и крики. Охотники на измененных — не меньше дюжины человек — ворвались в дом, и Беатрис бросилась было к Авелин, но замерла: дочь вытащили из кровати, и сейчас она сидела на руках одного из орденцев — сонная, растрепанная и перепуганная. Остальные держали на прицеле ее саму. Семен рассказывал, что у этих людей есть специальные растворы, которыми они смазывают пули. Ядовитые и опасные именно для измененных. Будь она одна, Беатрис попыталась бы сбежать, но подвергать опасности жизнь Авелин?! Ни за что.

Ничего не понимающая Джана закричала, но крик оборвался звонкой пощечиной. В комнате повисла страшная, гнетущая тишина, а потом в открытую дверь шагнул Дмитрий.

— Забирайте их, — коротко произнес он, глядя на собственную дочь.

Беатрис мысленно взмолилась о том, чтобы он не догадался. Авелин была ее миниатюрной копией, но она специально доводила себя до такого состояния, чтобы никому не удалось разглядеть в них ни единой общей черты. Дмитрий наверняка помнил, что она была в положении, когда ее похитили, а Авелин унаследовала цвет его глаз. Цвет, но не разрез, и это вселяло надежду.

— Всех?

— Всех. Эту женщину надо допросить.

Беатрис уловила движение за спиной, но не обернулась, глядя на Авелин, которая смотрела на нее широко распахнутыми глазами.

"Только не назови меня мамой, милая. Пожалуйста, не назови".

Она почувствовала, как в шею вошла игла, и реальность поплыла, искажаясь. Беатрис осела на пол, глядя на растягивающийся перед глазами потолок.

— Ребенка отдайте матери.

"Он не понял. Он не узнал!"

Ликование и радость — это было последнее, что она ощутила. Темнота сомкнулась вокруг.

* * *

Она очнулась от дикой режущей боли. Запястья и лодыжки будто сковали раскаленным железом. Слабость никуда не ушла, во всем теле ощущалась неприятная тяжесть, а голова казалась налитой свинцом. Действие неизвестного снадобья сделало ее беспомощной, а веревки, пропитанные адским раствором, стягивали ее обнаженное тело на разделочном столе. Они вплавлялись в кожу, сковывая движения.

Дмитрий стоял рядом. Стоял неподвижно, молча глядя ей в глаза, и Беатрис содрогнулась. Она вспомнила то, что показали ей в последнюю ночь человеческой жизни, и страшные слова мужа после. Беатрис постаралась отрешиться от боли и от осознания того, что она полностью обнажена. Не хватало еще превратиться в скулящее от страха, ничего не смыслящее существо.

— Где Джана? — Беатрис пришлось собрать всю свою волю, чтобы голос звучал ровно. — Я ей просто кормилась. Они с дочерью не при чем.

— Какое благородство, — усмехнулся Дмитрий, склоняясь над ней, — почему ты не была столь милой, когда вытягивала из нее жизнь? Думаешь, она бы согласилась стать твоей пищей по собственной воле? О чем ты вообще думала, Мария?

— Я не...

— Если бы ты пришла ко мне сразу, рассказала все, клянусь, я бы убил тебя быстро. Ты предпочла сбежать, как трусливая тварь, поджав хвост, и теперь об этом сильно пожалеешь.

Беатрис промолчала. Она не знала, что ей делать. Тянуть время, чтобы Джану допросили и отпустили? Джана думает, что Авелин ее дочь, она позаботится о ней, а малышка слишком умна, чтобы выдать себя. Но отпускают ли орденцы свидетелей восвояси или же потом следят за ними? Она не знала об этих людях ничего.

— Не ожидала, что тебя что-то сможет свалить с ног, Мария? — спросил Дмитрий. — Это еще только начало. У меня есть то, что может заставить тебя кричать. И ты будешь кричать.

Беатрис закрыла глаза, стараясь не думать о том, что ей предстоит. Она сейчас была полностью в его власти, и он мог сделать с ней что угодно. Но он не догадался об Авелин. Вряд ли Дмитрий не воспользовался бы такой возможностью ударить побольнее. Значит, не все потеряно. Единственное, что сейчас важно — жизнь дочери.

— Открой глаза, моя благоверная!

Беатрис подчинилась: не из страха, но из желания знать, что он собирается с ней сделать. Дмитрий еще не прикасался к инструментам, разложенным на сомнительной чистоты тряпке, и Беатрис мысленно содрогнулась. Его рука скользнула по ее груди, задевая сосок. Вопреки памяти тела, ее передернуло. В глазах мужа мелькнуло нечто странное, полубезумное. Беатрис могла поклясться, что он ее хочет, но в его влечении сосредоточилось страшное и извращенное желание причинять боль.

— Мне показали, что ты делаешь со своими жертвами, — произнесла она, — с теми, кого называешь тварями. Я слышала твой разговор с Павлом. Поэтому я сбежала.

Он ударил ее наотмашь. Потом еще и еще, и в какой-то миг даже сквозь приглушенные ядом силы внутри нее шевельнулась злоба, готовность рвать на части. Животная часть измененной.

Дмитрий схватил ее за волосы, сжал в кулак, и Беатрис рванулась из ныне жалких сил, позабыв о впивающихся в тело веревках — рванулась, стремясь добраться до его горла.

— Кто ты, если не тварь, Мария?! — прошипел он, глядя ей в глаза. — Когда начнешь скулить, как подыхающая сучка, убедишься в этом снова.

Она не знала, что боль может быть такой невыносимой и, что самое страшное, бесконечной. Поначалу Беатрис еще держалась, но потом, когда по щекам потекли слезы, смешиваясь с кровью и потом, она мечтала о смерти, как о долгожданном избавлении. Не осталось ни одной части тела, которую Дмитрий обошел бы своим вниманием, и каждая пытка заставляла кусать губы, чтобы не кричать.

Он знал, что Беатрис была одиночкой и ни с кем не общалась, он ничего у нее не спрашивал. Ему это просто нравилось, как и говорил тот, кто ее изменил. Сколько это продолжалось, Беатрис не знала. Она не представляла, что способна терять сознание, но снова и снова падала в темноту.

Муж оставлял ее ненадолго, чтобы снова вернуться и принести с собой боль. В такие минуты Беатрис не отдыхала, а бредила, погружаясь в пучину еще более страшных кошмаров, чем тот, что переживала в реальности. Она засыпала в аду, просыпалась в аду, и забирала его с собой в сны. Ей все чудилось, что Дмитрий узнал об Авелин, что он убивает ее. В слезах и отчаянии, она думала только о том, как бы в бреду случайно не произнести имя дочери.

Следующая их встреча затянулась. Нескончаемая пытка, сводящая с ума боль и лицо Дмитрия стали единственными ориентирами, по которым она цеплялась за жизнь. Когда обессиленная Беатрис в очередной раз упала на стол, Дмитрий положил руку в перчатке ей между ног и наклонился чуть ближе.

— Хочешь, чтобы одна из этих штук оказалась внутри тебя? — спросил он, кивнув на окровавленные инструменты. — У меня есть много вариантов и еще больше времени.

Беатрис широко распахнула воспаленные глаза, сморгнула слезы и отвернулась. Взгляд наткнулся на Сильвена: он держал на руках спящую Авелин, и от этой картины Беатрис захотелось выть чуть ли не громче, чем от любой самой жестокой пытки.

"Я умираю. Наконец-то", — мелькнула мысль.

Она смотрела на них, не отрываясь, чтобы успеть запомнить эти черты. Смотрела, но они не исчезали, не стирались за гранью предсмертной агонии, не растворялись в ледяной темноте небытия. Осознав, что они настоящие, Беатрис судорожно вздохнула.