Стучит, гремит, откроется

Испуганная женщина принялась греметь горшками и утварью, Меланья чуть смелее спросила:

— Почто ж не поговорить с добрым человеком, пусть и слугою?

— Ибо слуги работать должны, а не болтать. Об чем хоть, позволь узнать, говорили?

— Да так... Предсказания ворожеек обсуждали.

— Ворожеек? — с презрением переспросила свекровь. — Не верю в них.

Меланья пожала плечамиnbsp;— Так пусть докажет, иначе не отдадим! На слово в наше время никому верить нельзя.

, одновременно и согласие, и несогласие выражая, и подумала: "Конечно, ведьме-то чего у гадалки совета спрашивать!"

* * *

Минуло несколько дней. Меланья как и раньше пользовалась любым поводом ненадолго вырваться с хутора: ездила с Васелем в лавку, по гостям. Когда-никогда заводила короткий разговор с кухаркой. О ведьмовстве и словечка боле не проронили — обе остерегались. Кухарка, приболевши, малость покашливала, жаловалась на слабость и принимала какое-то "верное народное средство".

Недели не минуло — умерла.

Событие поразило Меланью до глубины души. Жалость смешалась со страхом, как два напитка, в один графин налитые. Сразу вспомнилось: свекровь могла слышать злополучный разговор от начала до конца.

Хуже всего, будто в подтверждение догадки, после похорон Меланья сама начала покашливать. К вечеру начался жар. Жутко встревожившись, муж привез столичного лекаря, буквально из постели его выдернув. Целитель пустил кровь, дал некую настойку да сказал, что молодка благополучно выздоровеет, но на восстановление сил потребуется некоторое время.

Дело было незадолго до крупнейшей ярмарки в далеком городе, то бишь замечательного повода покинуть хутор не меньше чем на полторы недели. Чета за месяц задумала сию поездку, а тут Васель мало того, что Меланью брать отказывался, так и сам ехать не хотел.

-Я уж пригляжу за ней, ты не беспокойся, — уговаривала Гелина. Как мать родная, ходила она за невесткой.

В ночь, когда окончательно нужно было решать, ехать или нет, больной значительно полегчало. Отпустила она Васеля, хоть без особой радости восприняла заверения свекрови.

— Нельзя пропускать ярмарку. Молитвами твоими да покровительством Божьим излечима буду, а ты — поезжай.

— Милая, дорогая, голубка моя, только слово — не отойду од тебя! Гори та ярмарка огнем! — целуя ей руки, шептал муж. Страх как не хотелось ему ехать.

— Поезжай. Говорю тебе, мне значительно лучше, скоро выздоровею, — бодрилась Меланья. У самой кошки на душе скребли. "Раз, пока Васель тут, ведьма отважилась на меня чары насылать, то в любом случае умертвит. Пусть лучше он не увидит моей смерти", — отрешенно размышляла Меланья.

Молодка не забывала, что виною болезни могло быть не колдовство, а обыкновенная для весны хворь. Но почему тогда заболели именно они с кухаркой, сущность Гелины знающие? Не муж, не кто-то другой из слуг?..

Поддавшись-таки уговорам, Васель оставил жену, матери сказав напоследок:

— Поставь на ноги пусть даже ценою своего здоровья.

— Немало ночей я с твоими болячками недоспала, и, ежели за Меланьей пригляжу, не убудет с меня.

— И не дай Боже узнаю, что обиду какую она потерпела за время моего отсутствия! — обернулся уже отъехавший Васель. — Заберу ее да съеду в город, тогда ты мене не увидишь боле.

Гелина промолчала, однако на худых щеках заиграли желваки, показывая, что сыновьи речи задели-таки ее.

— Одни мы остались, — сказала, вернувшись в дом, Меланье. Прозвучали сии слова как нельзя зловеще.

II

Спустя сутки, под вечер, Гелина принесла некий незнакомый отвар.

— Пей.

Внутренний голос шепнул Меланье обратное.

— Нет.

— Пей, говорю тебе, это лекарство!

— Что-то не похоже на данную лекарем настойку.

По лицу Гелины прошла красноречивая судорога. Звенящим голосом, который с каждым произнесенным словом терял медовость и обретал все большее раздражение, свекровь пояснила:

— Лекарь сказал заварить, когда кашель попустит, — для укрепления сил.

Меланья не спешила верить: "Чары не взяли, так отравить решила?"

— Не буду.

— Пей! — взвизгнула взбешенная свекровь и попыталась силой влить отвар в невестку. Меланья выбила плошку у нее из рук. Горячий отвар потек по одеялу и платью Гелины. Та напрочь забыла о словах Васеля, ибо ненависть достигла предела и затуманила разум.

— Ах ты дрянная девка! — задыхаясь от ярости, гадюкой прошипела свекровь и занесла было руку для пощечины, но Меланья вовремя перекатилась по кровати. Глаза Гелины только красным не светились. Зато сверкали, как самоцветы на солнце.

— Да что ж я вам сделала?! — впервые на хуторе Меланья повысила голос, причем так, что аж стекла зазвенели. Молодка слишком долго держалась и терпела, чтобы и теперь промолчать. — Откуда столько злобы в вас, что людей, как крыс, травите, со свету сживаете?!

— Как ты смеешь!!!

— Смею!.. — натягивая поверх ночной рубашки первое попавшееся под руку платье, возопила Меланья. Одевшись, спокойнее спросила саму себя: — Зачем я, собственно, спрашиваю?.. Ведьма навроде вас иной быть не может!

Сказавши это, молодая женщина прошествовала мимо остолбеневшей свекрови с гордо поднятой головой. В дверях Меланья замешкалась, оглянулась. Что-то неясное заставило ее задержаться, но, глянув на посиневшее от ярости лицо Гелины, невестка сдернула с вешалки плащ и вышла, хлопнув дверью. Она была еще слаба, однако кипящий гнев прибавлял сил.

Под окнами толпилась сбежавшаяся на крики челядь.

— Запрягать!!!

Нежно-алые, сиреневые и лиловые разводы вечерней зари расплылись на темнеющих небесах, яко пятна ягодного сока — на рубашке. С одной стороны сползало с небосклона красно солнце, с другой уже поблескивали звезды и наливался золотом серпец месяца. Ветерок носил в тихом воздухе клочья заячьего пуха — куцехвостые меняли зимнюю шубку на летнюю. Курлыкал журавлиный клин, возвращающийся с зимовки.

Колымага, местами завязая в грязи да все время поскрипывая давно не смазанными осями, быстро довезла Меланью до родной веси. Умиротворение встретило ее, колокол поприветствовал звоном, созывающим на вечерню.

— Матушка! Батюшка! Родные вы мои!

Собравшаяся за столом семья удивленно воззрилась на нежданно нагрянувшую Меланью — растрепанную, без чепца и намитки, с перекошенным лицом. Осоня резко встала, зазвенела по полу уроненная Ворохом чарка. Бабка схватилась за сердце. Каждый в первый миг предположил разное, причем отнюдь не хорошее.

— Не могу я там больше! — сказала Меланья и слезами залилась, обнимая подбежавшего братишку.

Вестимо, родители стали утешать, подробности узнавая и успокаивающим отваром отпаивая.

— Васель уехал, так свекровь, гадина, со свету сживает! У-у, ведьма! Свела в могилу кухарку и меня пыталась!.. Она меня ненавидит... Видели б вы, как глазищи блещут — точно у лесной кошки в ночь!.. Сперва малейшей оплошностью меня попрекала, а потом... на метле летящей я ее видела...

— Вправду, что ль, ведьма? — разом охнула родня.

— Правдивей не бывает... Токмо я да кухарка знали, вторую на днях схоронили и на меня та же хворь напала... Мужа я на ярмарку спровадила, дабы не видел он смерти моей... да не взяло меня колдовство... Поняла свекровь, что на поправку иду, и попыталась меня споить каким-то пойлом неведомым, якобы лекарь, настойку целебную давши, и это зелье тож заварить говорил... Я пить отказалась, а она... Она ударить хотела!..

— Что ей мешало подсыпать яд в данную лекарем настойку? — резонно заметил Ворох.

— Не знаю я, не знаю!..

— Быть может, кухарка умерла от весенней хвори, ты подхватила ее, и никакого колдовства в помине нету?

— Ага, и вишня, мною посаженная, без колдовства на первый же день почернела и зачахла, и свекровь на метле мне приснилась!.. Господи, почто я вещунью не послушала?!

Выпытала тогда родня и про предсказание. Суеверная мать возмутилась, но тут же вспомнила, что сама умолчала кое о чем, а именно об украденной свечке, и поспешила немедленно рассказать.

— Мало всего — свечка в придачу! — безумно вскрикнула Меланья. Не принесшие ожидаемого облегчения слезы высохли, и молодка теперь сидела, мерно раскачиваясь взад-вперед и заламывая руки.

— Почему же ты столько молчала? — ворковала, обнявши ее, мать. — Бедная девочка, сколько всего стерпела и слова не сказала! Мы бы поддержали, мы бы пожалели...

— Сделать ничего не смогли бы... А какой прок в таком разе жаловаться?

— Совет бы дали, — с малой долей укоризны сказала Осоня.

— Ой внучка, в распрю с ведьмой ввязаться... Ой горе-то! — тихо сетовала бабка.

— Надо решать, что дальше делать, — произнес Ворох, гладивший дочь по волосам. — Обязательно Васелю расскажешь, когда вернется. Он либо мать отселит, либо с тобой съедет. Ясно, что раз ненависть такова — не будет тебе житья в одном доме с ней.

— Она мстить будет.... Краевому сказать — того хуже: ежели не откупится, весь род перед смертью проклянет... Вдруг у нее разрешение имеется?

"Ох не верю я в то, что она ведьма! Вечно вы, бабы, невесть чего себе надумаете!" — так и просилось на язык Вороху, но вместо того пасечник сказал:

— Подожди только Васеля, там решим.

— До его возвращения оставайся у нас, — ласково добавила Осоня. — Мы всегда тебе рады, ты знаешь!

Меланья замотала головой.

— Ни за какие платинки не вернусь.

Через несколько печин она окончательно оправилась-успокоилась и решила навестить подругу. Меланья ни разу после свадьбы не заходила к Хорысе, объятая радостью времени, без свекрови проводимого. Подруга, ясное дело, возмущалась, ругалась и попрекала — любя, по-доброму. Быстро метнувшись, Хорыся сообразила немного некрепкого ягодного вина и оладьи с вареньем — вдобавок к намечающейся беседе.

Отродясь болтушка, подруга с ходу изложила все знаменательные события, которыми хвасталась деревня последние полтора месяца, то бишь: кто за кого замуж вышел, кто родил, кто неудачно посватался, а у кого в семье свары. Боле половины того не слыхавшей Меланье было все интересно, и она забыла на время собственные беды.

Допоздна засиделись давно не видевшиеся подруги — на селе все окна погасли, молодежь гулявшая разошлась.

* * *

Между тем на крышу пасечника взлетел алый петух. Постоял, переступая на месте, и вдруг захлопал крыльями, заискрил да обернулся языком пламени. Сыроватая солома кровли от колдовского огня занялась мгновенно. Спустя колодежку вся крыша пылала, а пламя сползало на стены...

* * *

Пурпурное зарево ударило в окна. Хорыся прервалась на полуслове, и вместе с Меланьей выглянула на улицу. В первый миг панночки остолбенели, затем Меланья, испустив вопль ужаса, первая сорвалась с места. "Пожар!" — вопила бежавшая следом Хорыся. Над деревней разлился тягучий колокольный звон — били в набат.

Сонный батрак выскочил из людской, схватился за ведро и заскрипел колодезным журавлем. Кто-то из прибежавших на помощь хотел было пролезть в дом через окно — дверь пылала, — но тут уж рухнули потолочные балки, погребая под собой спавших. Никто не смог выбраться, никого не успели вытащить.

Меланья, не помня себя, в огонь готова была броситься. Кто-то удержал, схвативши за локти.

— Пустите! Пустите меня, пустите...

Сперва билась, как пленная горлица, а потом только всхлипывала, обвисая на чужих руках. Сквозь пелену горячих слез виделись беспорядочно бегающие с ведрами люди. Выплескиваемая вода сначала ничуть не уменьшала огня, а после заливала уже обугленные остатки сруба, тушила тлеющие головешки — все, что осталось от дома и родных. Дым с отвратительным запахом паленой плоти туманом затянул подворье.

— Пойдем, голубка, — дрожащим голосом шепнула Хорыся, уводя убитую горем подругу, не заметившую, когда исчезла сдерживающая ее хватка. Меланья была как одурманенная, шла спотыкаясь, не осознавая происходящего, не слыша и не видя ничего. Хорыся привела ее к себе, где вместе с родителями что-то говорила, видимо, в утешение, — Меланья не слышала их слов. Тщетно тыкали в плотно сжатые посеревшие губы плошкой с отваром. Отрешенным взглядом Меланья глядела прямо перед собою и ни на что не реагировала.

— Помешалась, сердечная, — шелестел шепоток.

— Немудрено...

— Стало быть, колдовство виною случившемуся.

— Дык ясно это. Где слышано, чтоб сруб так быстро в груду головешек превратился?..

— Эх, а сколько добра-то в огне сгинуло...

В конце концов, с Меланьей осталась одна Хорыся. Остальные домочадцы разошлись спать, да и подруга скоро заснула.

Наступило серое, промозглое и сырое утро. Тучи на горизонте предвещали дождь. В церкви стали справлять заупокойную, и у погоста кружила, каркая истошно, спугнутая колоколом стая воронья. Курилось дымком пепелище, совсем еще недавно бывшее щеголеватым срубом с окнами в узорчатых рамах. За почерневшими воротами сколачивали гробы, а на кладбище копали могилы.

Меланья вышла на улицу да медленно потянула прочь из веси. Лишь бы куда-то идти — сидеть на месте сделалось вдруг невыносимо.

Сонно ворочались в голове перепутавшиеся мысли. Сгорели. Самые родные, самые близкие — никого из них нет, просто нет на свете.

В голове не укладывалось: как так? Вчера еще родня была рядом, поддерживала и утешала, а теперь — никого?..

На душе лежала свинцовая тяжесть, дыхание перехватывало. Деревья с набухшими почками, вот-вот готовыми раскрыться, колдобины на дороге, грозящее ливнем небо — все это время от времени сливалось в сплошную круговерть, проносилось перед глазами в беспорядочной пляске. Небо тогда смешивалось с землею, и дорога будто пролегала по рыхлым тучам, похожим на клочья чесаного льна.

Ноги сами несли молодку по знакомому тракту, к хутору. Волей-неволей она возвращалась, не понимая этого и вместе с тем не имея другого пути и пристанища. Одного хотелось: чтоб муж крепко-крепко прижал ее к сердцу. Мысли спутались настолько, что Меланья не осознавала, куда идет.

— Куда ты, дочка? — зычно крикнул вслед одинокой фигуре на тракте какой-то селянин. Останавливать не стал, поглядел в спину, махнул рукой и пошел дальше.

III

Случайно бросив взгляд в окно, ничуть не терзаемая угрызениями совести Гелина увидела бредущую со стороны большака женщину. Была она сутула, шла медленно, пошатываясь, точно хмельная. По походке Гелина сперва приняла идущую за нищенку — таковые по дороге в Горград частенько захаживали на хутор просить подаяний, и она давно приказала гнать их в шею. Но спустя мгновение глаза узнали знакомое платье, а затем уж, прищурившись, Гелина вгляделась в будто окаменевшее лицо...

— Ты смотри! Живая! — ахнула ведьма. — Как она спаслась, ведь в доме была, когда я смотрела... Ну ничего...

Она вытянула из тайника резную шкатулочку. Целый сундук был спрятан в другом месте и хранил в себе более обширные запасы, шкатулка же всегда находилась под рукой.

Щелкнула хитроумная застежка. Под крышкой прятались пучки трав, большинство из которых только ведьмам ведомы, и несколько флаконов с зельями. Гелина извлекла пару сухих ароматных стебельков и, растирая их в ладонях, зашептала заговор.