Что вызвало во мне особое уважение — это то, что в первую очередь Сергей Петрович и его товарищи поставили жилье не для себя, а для своих подопечных — сейчас это место называется казармой невест, и живут в ней только незамужние девушки, а сегодняшнего дня еще и мы, новоприбывшие французы. Не удивлюсь — если скоро это место будут так и называть 'французским домом'. И только потом, сильно позднее казармы, уже осенью, перед самым началом холодов, было отстроено здание, в котором и живут сейчас сами Основатели, называя его Общежитием. По меркам нашего времени, такое жилье — это ужасная теснотища и неудобство, с трехъярусными кроватями и занавесями вместо дверей, причем отхожее место расположено во дворе. А по меркам каменного века — это самый настоящий дворец в стиле хайтек, в котором есть все, что пожелает ваша душа: тепло, отсутствие сквозняков, электрический свет и возможность уединиться в кругу семьи.
Как противоречит этот подход моих соплеменников-прогрессоров всем общепринятым принципам, согласно которым начальство в первую очередь заботится о себе, и лишь только потом о своих подчиненных. Помимо всего прочего, нам показали плетеные из прутьев шалаши-вигвамы, в которых Основатели жили до того, как переехали в общежитие. Жить в таких легкомысленных сооружениях, несмотря на покрышку из шкур (отсутствующую сейчас), можно только в разгар лета, и то в хорошую погоду. В двух таких шалашах из восьми сейчас устроены коптильни, в которых директор керамических мастерских Антон Игоревич, внешне похожий на старого бородатого гнома-рудокопа, коптит про запас свиные окорока, пойманную в реке рыбу и пласты сала. Нам сказали, что в коптильни будут переделаны все восемь шалашей, потому что в разгар лососевой путины коптить придется очень много рыбы, и то, что сейчас поставляет на стол клана бригада Антона-младшего, покажется по сравнению с этим просто мелочью.
Кстати, меня просто шокировала история двенадцатилетнего мальчика, который из-за своей страсти к рыбалке сумел стать и одним из основных добытчиков пропитания для клана, а также обладателем гарема из восьми таких же юных жен. Девятой подругой юного Антона является рожденная на свободе, но прирученная кобыла, самостоятельно курсирующая с набитыми рыбой вьюками от устья маленькой речушки до столовой или коптилен. Самого младшего Антона тут считают бригадиром рыболовецкой бригады, и почти во всем таким же взрослым, как и остальные члены клана — например, Ляля и Лиза, первая из которых бригадирствует над швеями, а точнее скорнячками, а вторая аж над каменщицами, которых обзывает смешным словом 'кирпичеукладчицы'.
Этого мальчика можно поставить в пример некоторым нашим вполне великовозрастным болванам, которые и сами не желают брать на себя никакую ответственность, и могут помешать сделать это другим. Он вечно будет им живым упреком, потому что в двенадцать лет он как человек добился большего, чем некоторые добиваются к пятидесяти или шестидесяти годам. Что касается его жен, то девочки сами добровольно выбрали себе такого мужа и видно, что они не променяют его ни на кого другого. Их семейная жизнь осталась для меня тайной, но и Сергей Петрович и Марина Витальевна горячо меня уверяли, что Антон и его жены не ведут пока половой жизни, соблюдая табу, которое, как шаман, на них наложил Сергей Петрович. Не очень-то верится, но возможно, это и в самом деле правда, потому что местные люди должны очень серьезно отнестись к наложенным шаманом табу и строго соблюдать все предписываемые им ограничения и запреты.
После рыбачьего мыса мы прошли мимо бывшего картофельного поля и посмотрели на место битвы мужчин клана с дикарями-людоедами на прибрежном лугу. При этом Сергей Петрович в красках расписал нам тот день, делая особый акцент на тот момент, когда Андрей Викторович, с двумя обнаженными кинжалами-кукри, ворвался в самую середину толпы противников — еще более свирепый в своей ярости, чем эти невинные дети природы. После осмотра прибрежного луга мы, через специальный проход в колючих зарослях дикого шиповника, прошли в растущий на плоской возвышенности сосновый бор, где пышные сосенки перемежались редкими дубами, и через несколько минут ходьбы по влажному, пахнущему сыростью, лесу, вышли в то место, которое Сергей Петрович называл стройкой Большого Дома.
Первое, на что мы наткнулись в том месте, была торчащая из земли труба-не труба, но что-то похожее. Нам тут же пояснили, что это вершина печи для обжига известняка. Эта штука отчаянно воняла, испуская едкий дым из прикрытой навесом горловины. Как оказалось, очередной обжиг был в самом разгаре, и мы, заглянув в ров, ведущий к заглубленной в землю топке, увидели, как две женщины бросают дрова в гудящее пламя. Их смуглые лица блестели от пота, они были полураздеты — уж да, несмотря на прохладную и сырую погоду, жар, исходящий из жерла печи, должен был быть основательным. Однако, как объяснил Сергей Петрович, этот цикл отжига только начался, и сейчас пока идет просто сушка известняка, поэтому большая часть спецэффектов — это просто водяной пар. Когда мы, поглядывая на него, с опаской обогнули это дымящееся и воняющее дымом сооружение, наш гид объяснил, что обожженная известь превращается сперва в известковое тесто, а потом либо в известково-песчаный раствор для кладки кирпичей, либо в известковое молоко для побелки стен. Вот, значит, как. Ну, это они здорово придумали, что уж там говорить. А что, беленые стены — это очень мило и патриархально, и кроме того, крайне безопасно в смысле защиты от инфекции.
Дальше мы увидели так называемую кипелку, то есть специальную выложенную из кирпича ванну в которой негашеная известь становится гашеной без доступа атмосферного воздуха. Из продолжившейся лекции стало понятно, что из этой ванны раствор извести переливается в другую, в которой смешивается с песком для дальнейшего использования. Ну, а дальше, за кипелкой, находилось то, что отцы-основатели называли стройкой Большого дома.
Глядя на открывшееся моему взору зрелище, я застыла в благоговении и преклонении перед человеческим величием — и не я одна. Это ж надо было соорудить такое в условиях каменного века! С трудом верилось, что строителям не помогал сам Господь (хотя, впрочем, как знать). Перед нами высилось двухэтажное строение, возведенное на деревянном каркасе поверх сплошного кирпичного фундаментного цоколя примерно пятидесяти сантиметров ширины. С одной стороны под домом был довольно глубокий подвал, выдолбленный в сплошном известковом массиве, и результаты этой долбежки громоздились вокруг стройки внушительными горами.
Стены Большого Дома были обшиты кирпичом до середины второго этажа, а внутренние перегородки и массивная кирпичная стена-дымоход, делящая дом напополам, как в казарме, были подняты до самого верха. С одной стороны дома — той, что смотрела прямо на нас — почти до уровня всего первого этажа на стену была наложена белая известковая штукатурка. На той же стене, которая смотрела на дорогу, работы только начинались, а две остальные стены сверкали несущими столбами, перекрещивающимися досками деревянного каркаса и диагональной кладкой красным кирпичом. Сергей Петрович пояснил, что леса для штукатурки верхней части стены он начнет возводить позже, когда полностью закончится кладка стен и внутри дома начнутся отделочные работы.
Но самое главное, что поразило всех нас и меня лично, было то, что на этой стройке дружно работали не только беленькие лани, но и смуглые полуафриканки — причем девочки эти были на два-три года моложе моих оболтусов. Стоя на козлах, они клали кирпич с ловкостью профессиональных каменщиц, то есть, простите, кирпичеукладчиц. Девушки постарше и взрослые женщины только успевали подносить им известковый раствор в деревянных ведрах-бадейках, и подтаскивать стопки кирпича. В результате, стена дома прямо на наших глазах росла как на дрожжах.
Внутри недостроенного дома было сыро, царил холод и эдакий полумрак, однако становилось очевидным, что это здание обещает быть куда роскошней и просторней, чем временное общежитие. Вот тут уже можно будет жить, а не существовать, и при этом это великолепный дом способен вместить в себя очень много народа. Увидев его изнутри, мои ученики явно повеселели. Это уже было настоящее жилье, а отнюдь не та времянка, которая тут называлась казармой. Конечно, нам придется ждать, пока тут закончат все работы, но явно это ненадолго, учитывая энтузиазм рабочих и количество запасенных материалов. Явно же для этой постройки нет никаких особых препятствий, и она будет закончена сразу же, как будут выполнены все запланированные работы.
После экскурсии по Большому дому Сергей Петрович показал нам то место, где планировалось поставить теплицу. Он объяснил, что и как мы должны делать при постройке этой теплицы, для того, чтобы из кандидатов перейти в действительные члены племени. Немного посовещавшись, мы с моими французскими учениками решили, что сумеем справиться с этим заданием. Разумеется, в том случае, если нам предоставят инструктора по кладке кирпича, плетению лозы и всем тем специальностям, которые понадобятся при постройке. Сергей Петрович подумал и сказал, что специалистов он выделит, только посоветовал не обижать их, а то обидчику придется несладко. Я, разумеется, согласилась, и наша работа в клане Огня началась.
Тогда же и там же. Люси д`Аркур — педагог и убежденная радикальная феминистка
Чем глубже вникала я в тонкости быта этих людей, у которых мы очутились волей слепого случая, тем сильнее ощущала свою беспомощность, вместе с которой приходило и осознание того, что теперь, хочешь-не хочешь, а придется жить по чужим правилам. Но страшнее этого было ощущение бездонной тоски — оттого, что рушился весь мой привычный и уютный внутренний мир, так заботливо взращенный на таких, казалось бы, несокрушимых гигантах, как демократия, толерантность, свобода и равноправие. Здесь, в этом диком патриархальном мире, эти понятия повержены в прах — и вместе с ними, соответственно, все мои идеалы, планы, мечты и стремления. Волны тошнотворного ужаса накатывали на меня при мысли о том, какой теперь будет моя судьба... А чей-то слабый голосок тихонько нашептывал: 'Может, ты еще сможешь вернуться?'. Конечно же, это был голос надежды, но он звучал очень неубедительно... а потом и вовсе заглох. И тогда я, похоронив надежду, осталась один на один с этим миром, который никак не мог принять меня с моими убеждениями — он был чужд мне, он уже сейчас отталкивал меня. Мне оставалось только крепиться — и размышлять, анализировать, стараясь не сойти с ума и не поддаться истерике. Сейчас я особенно остро ощущала свое одиночество — несмотря на то, что вокруг была куча народу, и, в частности, мои ученики (увы, теперь уже бывшие). Никому не было до меня дела, и, похоже, никто не разделял моих чувств.
Я понуро плелась вслед за всеми, участвуя в полупринудительном ритуале 'знакомства с местными условиями'. Дети возбужденно обменивались между собой замечаниями об увиденном, и не скрывали своего восхищения. Я же еще не вполне отошла от омерзительной банной экзекуции, и после тех унизительных манипуляций чувствовала себя ужасно — у меня разболелась голова, а кроме того, мой желудок начал сжиматься в спазмах от непривычно жирной пищи, к тому же совсем не вегетарианской. А тут еще я увидела этот кошмар... Такое не могло мне присниться в самом страшном сне — огромная яма, заполненная МЯСОМ! Я, пошатываясь, стояла на краю этого жуткого хранилища — и мне виделись десятки невинно убиенных животных, которых эти жестокие варвары собираются употреблять в пищу, потакая своим извращенным вкусам... Как хорошо, что никто не заметил моей слабости. Я постаралась взять себя в руки, и вскоре головокружение и дурнота меня отпустили. Однако все остальное представало передо мной будто в тумане, а голос Ольги звучал, словно сквозь вату в ушах. Какие-то еще хранилища, какие-то мастерские... Эти русские вечно что-то мудрят. Единственное, что запечатлелось в моем восприятии, так это упоминание об электрогенераторе. Вынуждена признать — это они отлично придумали. Однако на этом блага привезенной цивилизации заканчивались.
Вообще, происходящее больше всего напоминало мой самый страшный сон, который вдруг стал явью. У меня не укладывалось в голове, что можно было добровольно уйти сюда, в этот дикий и темный, нецивилизованный мир — а как я поняла, основатели колонии поступили именно так. Для меня существовало лишь два объяснения этому — либо эти русские — сумасшедшие, либо они просто были вынуждены сбежать от чего-то. Возможно, что они являлись преступниками там, в нашем мире. Какой ужас! Ведь теперь мне придется жить с ними бок о бок, слушаться их приказов и заниматься тяжким трудом! Мое образование и заслуги никого здесь не волнуют. Здесь главный тот, кто сильнее, и никакой демократии нет и в помине. Чихать они хотели на идеи гендерного равенства — у них тут жесткая диктатура, возглавляемая мужчинами.
Вообще, сами слова 'мужчина' и 'женщина' изначально создают некоторое неравенство, учитывая все ассоциации, намертво прилипшие к каждому из них за период многовекового подавления первыми вторых — эти слова уже содержат в себе намек на устоявшиеся социальные роли. Я предпочла бы пользоваться определениями, больше соответствующими идее равноправия полов, ибо только наличие определенных половых органов отличает мужчин и женщин друг от друга, во всем остальном они абсолютно одинаковы. Так считают все здравомыслящие люди, которые не согласны мириться с неравноправием полов. Так что и я, и большинство моих соратниц предпочитают использовать термин 'обладатель мужских (женских) половых органов'. Как прекрасно, что наша славная Европа идет по пути феминистических начинаний...
Впрочем, мне уже не вкусить больше европейских прелестей, не насладиться воплощением идей гендерного равенства. Я сейчас — в каменном веке, черт бы побрал ту злосчастную поездку... Географически мы находимся там же, где и до попадания — то есть во Франции, но какая же тьма веков лежит между этими двумя мирами! От этих мыслей у меня по спине пробегают мурашки, и отчаяние касается моего затылка своей леденящей рукой.
И еще мне кажется возмутительным, что эти русские чувствуют себя полновластными хозяевами на нашей, французской, земле! Они гордо попирают ногами нашу территорию, и так же бесцеремонно они попирают и все идеи цивилизованного человечества. У них здесь царит тьма, невежество, страдание, обман, подавление и насилие — все атрибуты замшелого патриархата... Как им, должно быть, удобно держать в узде темных, необразованных женщин ради своих эгоистических гендерных интересов! Да, я, пожалуй, слегка начинаю понимать мотивацию побега в каменный век этих русских... Нет ничего слаще власти над человеком; там, в своем мире, они наверняка не могли проявить своего стремления к подавлению, ибо даже до темной России в наше время уже добрался победоносный дух феминизма.
Но здесь, среди отсталых дикарей, обладая познаниями современного человека, они могут быть чудовищно могущественными... Они авторитетны, их все слушаются и поклоняются — ибо не надо много ума, чтобы впечатлить первобытного человека. Несчастные дикарки считают за честь для себя составлять их гаремы! Да ведь это просто рай и предел мечтаний для очень многих, отвергающих гендерное равенство! Наверняка эти русские наслаждаются своей властью и положением.
