— Нет, насколько мне известно, всего двое. Первым был Анжей. Вторая же сделка произошла совсем недавно — ты, возможно, удивишься, но к тебе она имеет прямое отношение. Некий юноша, узнав о задуманном тобой, возжелал вернуть Игру Алисы обратно на ее отвратительный путь…
— Как это? Кто… — я осекся. В памяти всплыла странная кукла, что сбежала от нас в Н-поле Анжея. Я напряг память, пытаясь вспомнить странное имя, что она назвала.
— Тот безумец в зеленом… — будто прочитав мои мысли, содрогнулась Суигинто. — Это был он, верно? Но как он узнал о нас, Отец?
— Сие непонятно даже мне. Странным образом сплелись события… Но вам нечего бояться. Его контракт с Лапласом разорван, и больше он вам не помешает. Кроме того, — Розен взглянул ей в глаза, — хотя этот несчастный глупец успел натворить немало лихих дел, им двигала лишь любовь к тебе. Странная, искореженная, но все же любовь… Не держи на него зла. Он еще молод. И… вряд ли вы когда-нибудь встретитесь вновь.
Суигинто упрямо потупилась, закусив губу. Я собирался с мыслями, пытаясь вспомнить следующий вопрос, но на ум упорно лез вновь явившийся из небытия чужак. Откуда он взялся? Что я ему сделал? Судя по тому, что мне открылось за это время, мне повезло, что наши пути так и не пересеклись.
— Хм… да! — наконец мне удалось разогнать лишние мысли. — Скажите, те контракты, что Лаплас заключил с ними — они и впрямь имеют силу? Он действительно стал хозяином душ Анжея и этого, как его…
Вопрос не был праздным: несмотря на его апломб, высокомерие и наглость, несмотря на всех кошек, что ухитрились между нами пробежать за эти месяцы, я начал менять свое отношение к Анжею. Я видел его совсем не таким, каким он изобразил себя ради своей дочери, Розен произносил его имя, как произносят имя сына, и теперь я понял, что больше не испытываю к нему неприязни. Мало того, я даже начал о нем беспокоиться.
К моему искреннему облегчению, кукольник снова качнул головой:
— Насколько я теперь разбираюсь в ситуации — нет. В сущности, душу вообще нельзя кому-то продать — она не товар и не принадлежит человеку, дело скорее обстоит наоборот. Вся эта игра со сделками и покупкой душ нужна была ему лишь ради людской веры: не сомневаясь в его мощи и помощи, люди и в самом деле начинали творить чудеса, а сам он, в свою очередь, становился сильнее, питаясь их верой. Возможно, для настоящего демона троих человек и было бы маловато, но для взбунтовавшегося эйцехоре — вполне достаточно.
— Вот даже как?
— Именно. Представь себе, даже картины посмертия он явил нам различные: мне была представлена вечность некоего созидательного труда на службе у духов зла, Анжею — муки ада, а этому юнцу, третьему из нас — и вовсе что-то грандиозное и туманное, с множеством многозначительных умолчаний, на которые так падка молодежь. А что он предлагал тебе? Интересно послушать.
— Ну, до таких перспектив наше с ним общение дойти не успело. Но чего же он тогда добивался на самом деле?
— Моей смерти.
Соу тихонько ахнула. Шинку невольно отступила. Хина прижала руки к груди.
— Да, — вполголоса, будто сам себе, продолжал мастер, — теперь мне стало понятно, что он добивался именно этого. Не знаю, зачем это было нужно столь хитрому и изворотливому, но совершенно безумному созданию — могу лишь предполагать, что наша связь за столько лет все же не прервалась. Я был для него якорем, тяжелым грузом, мешающим обрести настоящую свободу. Должно быть, весь наш первоначальный план был инспирирован им…
— Какой план, Отец? — сдавленно пробормотала Канария. Совсем как Соу — в мою, она вдруг вцепилась в руку Хинаичиго: если бы Вторая была человеком, я бы подумал, что кукла находится на грани обморока.
— Видишь ли, дочь, — Розен вдруг с тревогой вгляделся в ее лицо. — Что с тобой? Тебе плохо?
— Н-нет, — Канария, собравшись с силами, вдруг твердо посмотрела ему в глаза. — Какой план, Отец? Значит, все это было частью плана? Значит, ты действительно использовал на…
— Замолчи! — раздался чей-то сдавленный крик. С горящими, как уголья глазами Суигинто взмахнула клинком. — Мэй-Мэй!
— Использовал! Использовал! — по щекам Канарии бежали злые слезы. Стиснув кулаки, она выкрикивала это Розену в лицо снова и снова.
И все, случившееся следом, произошло так быстро, что ни я, ни Соу, ни Мегу ничего не успели сделать.
Издав яростный рык, Первая бросилась на сестру. Шинку, попытавшаяся удержать ее за рукав, охнула от боли и отлетела в сторону, от пинка в живот. Блеснул стальной луч… Пронзительно вскрикнула Хина…
— Стойте!
Розен снова поразил меня: сколько бы лет ему ни было, двигаться старик, оказывается, мог едва ли не вдвое быстрее своих дочерей. Согнувшись, он стоял между ними, держа перед Канарией руку, словно собираясь остановить сталь ею. Первая ошеломленно подняла на него глаза, затем перевела взгляд на сталь в своих руках и вдруг поспешно выпустила рукоять, словно та обожгла ей руки.
Меч звякнул об пол.
— Вот так, — тяжело дыша, сказал кукольник, выпрямляясь. Сунув меч под мышку, словно трость, он строго посмотрел на поникшую Первую: — Не нужно больше сражаться, дщерь. Если хочешь кого-то наказать, бей меня.
Он повернулся к Канарии и встал перед ней на колено. Его рука коснулась щеки куклы. По ее телу прошла дрожь, и на какой-то момент мне показалось, что Вторая сейчас отстранится или ударит своего отца.
— Я вновь прошу у тебя прощения, Kanarienvogel, — прошептал он. — Ты права — но так было когда-то. Того, кто хотел купить свободу ценой ваших жизней, давно уже нет. Но все же… прости его. Пожалуйста.
В зале повисла тишина. Серые звезды на лице Канарии ярко горели, полнясь яростной влагой. Но вот эта влага потемнела, пошла волнами, странный звук вырвался из ее горла, — то ли вздох, то ли всхлип, — и, совсем как Суигинто, Вторая Кукла рванулась вперед и, повиснув на шее у отца, залилась слезами. Поднявшись на ноги, Шинку осторожно прикоснулась к ее плечу, на другое положила руку Шестая. Опустив руки, Суигинто хмуро, но не зло смотрела на них. Мегу, словно очнувшись, вдруг быстро подошла к ней и присела на корточки, что-то негромко ей шепча.
А я? Я запоздало заслонял собой близняшек. В который раз выяснилось, что боевого мастерства мне еще не хватает.
Но вот последнее рыдание сотрясло плечи Канарии, и, глубоко вздохнув, она легонько отстранилась. Боль еще не совсем покинула ее взгляд, но уже уходила.
— Скажи, Отец, что это был за план? — севшим голосом пробормотала она.
Удовлетворенно выдохнув, Розен снова встал.
— Я не хотел служить Лапласу ни до, ни после смерти. Однако это казалось неминуемым — как только Алиса закончила бы свое воплощение, моя душа становилась его собственностью, а ко мне возвращалось неотвратимое старение. Не правда ли, не самая выгодная сделка — вечное рабство в обмен на несколько лет странной любви совершенной девы и гниющего заживо старика? Поэтому мы с Анжеем, который к тому моменту тоже уже подпал под власть этого дьявола, составили хитроумный план… который, похоже, родился с легкой руки того, против кого был направлен.
Внезапно он перевел взгляд на ту, что с самого начала разговора не издала ни звука.
— Rozenkristall, — негромко позвал он.
Кукла в сиреневом сделала шаг вперед.
— Да, мастер моего Отца? — второй раз в жизни я услышал ее голос.
— Скажи, что ты должна была сделать?
— Я должна была собрать шесть созданных вами Мистических Роз и выиграть Игру Алисы.
— А потом? — спокойно продолжал мастер.
— Я должна была вас убить.
— Именно, — резюмировал кукольник с легкой улыбкой. — Дочь моего ученика, не собрав всех Мистических Роз, ты бы не стала Алисой, но смогла бы меня найти. Наш договор с демоном воспрещал мне кончать жизнь самоубийством, но не учитывал моей гибели от рук венца творения. Тогда это казалось удобной лазейкой: натянуть нос духу зла, уйти с самой финишной прямой, но уйти красиво… Да уж, немало глупостей в жизни я совершил.
— Стоп-стоп-стоп, — влез я. Наконец-то мне, кажется, стало хоть что-то понятно. — Вы хотите сказать, что все это время Анжей действовал по вашей указке?
— Да, — серьезно кивнул мастер. — И я навеки благодарен ему за ту сыновнюю самоотверженность, что он проявил — ведь он знал, что разъяренный неудачей дьявол сполна отыграется на нем, по-прежнему связанном сделкой. Много лет он играл свою роль перед кроликом, перед всем миром, стремясь освободить меня. Я горд за Анжея… и мне невыносимо стыдно перед ним и перед вами за того эгоистичного гордеца, которым я был когда-то. Трусливо сбежать, спасать свою душу ценой шести погибших жизней… — его голос вдруг сорвался.
— Отец, не волнуйся, — мягко сказала Шинку. — Все это уже в прошлом.
— Да, — тихо повторил за ней я. — Все уже в прошлом…
И успел заметить удивленный взгляд Соу, когда я резко выпустил ее руку и шагнул в темноту.
— Мастер?
Я не ответил, продолжая удаляться.
— Мастер, куда ты?!
Каждый шаг отдавался в моем сердце пронзительной болью.
За спиной шелестнул воздух, я ощутил рывок за штанину. Крепко схватившись за ткань, она смотрела на меня с недоумением и страхом.
— Куда ты? — требовательно спросила она.
— Соу… — слова выходили с трудом. — Все закончилось. Забудь про меня и будь счастлива.
— О чем ты?
— Взгляни на нее.
Суисейсеки стояла с опущенными руками, растерянно глядя на нас.
— Она — твоя сестра, — мое горло сжал спазм. — Вы были вместе с самого рождения и до… смерти. И я не могу, не смею вас разлучить, потому что мой путь лежит очень, очень далеко отсюда, и я не думаю, что когда-нибудь вернусь.
— Но ты… а я…
— Ты забудешь меня, — я изо всех сил старался сдержать жжение в глазах. Остальные молча смотрели на меня, неподвижно стоя. — Я выполнил свою роль и ухожу со сцены. У тебя будет новый мастер и новое счастье. Прощай.
И вот тут-то я опять познал силу кукол.
Резкий рывок вниз бросил меня на колени, больно двинув полом в них. Чуть раскрыв рот и тяжело дыша, Соу смотрела на меня с гневом в глазах… но почему они так блестят?
— Какой же ты у меня все-таки глупый, — прошептала она, обливая мое лицо влажным светом.
А потом поцеловала меня.
История, рассказанная одним старым алхимиком
"Время — одно из основных свойств Вселенной, субъективно воспринимаемое человеком как процесс". Так говорил один из tzadikkim, Тридцати Шести Праведников, которого мне случилось знать в молодости. Человек, измеряющий время, продолжал этот tzadik, склонный вообще к цветистым метафорам, подобен слепцу, измеряющему хвост алого слона. Теперь я понимаю, что он имел в виду — в отличие от Анжея, который, кажется, так и не перестал придавать значение количеству закончившихся циклов, придуманных сторонними людьми.
Tzadik, как и положено одному из Тридцати Шести, не осознавал, что он tzadik — в отличие от окружавших его людей, в числе которых был и я. Знание своей праведности ослабляет ее, как гласит Талмуд. С тех пор сменилось множество лун, кости мудреца давно стали пылью, и теперь под небесами моего мира ходят иные Тридцать Шесть, говорят иные слова и вершат иные деяния. Возможно, одним из них сейчас являюсь я. Возможно, нет — меня это не заботит.
Но все же я мог бы теперь дополнить моего старого друга — ни время, ни природа, ни любая другая из безликих мировых сил не обладает способностью лечить.
И этому юному обормоту, бесстрашному герою, моему вечному должнику и кредитору, сия трехгрошовая истина была, как выяснилось, совершенно неведома…
Лазурь стояла к нам спиной на цыпочках, обхватив его руками за шею — не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, насколько ей — да и ему — сейчас не до нас. Нефрит, широко открыв рот, смотрела на них, медленно заливаясь краской то ли смущения, то ли гнева: в любом случае, взрыва опасаться следовало.
Mercury Lampe, Reiner Rubin, Kleine Berre, Kanarienvogel — все мои дочери тоже стояли и молча смотрели на них. Старшая из моих детей мрачно косилась исподлобья, прижимаясь плечом к колену девочки-медиума той, что с самого начала была столь немногословна. Чистый Рубин смотрела не очень одобрительно, но без особого интереса — кажется, ее мысли витали где-то далеко и явно в схожем русле.
Хинаичиго же — как странно и красиво они себя сейчас называют, — стояла рядом с Канарией, тоже глубоко о чем-то задумавшейся. В глазах ее одной светилась улыбка и мягкое понимание. Она повзрослела, моя шестая дочь, приключившееся с ней очень сильно ее изменило, и сейчас она казалась старше их всех.
Ох, дети, дети.
Наконец руки Лазури разомкнулись, и ее медиум с колен плавно повалился назад, разумеется, ягодицами на пол. Выражение лица у него было самое ошеломленное. Она же, повернувшись к сестре, потупила взгляд — смущенно, но не виновато.
— Вот так, — негромко произнесла она.
— Ы… ыыыы! — Нефрит обрела дар речи, но, видимо, не полностью.
Губы Лазури на миг искривились.
— Вот так, Отец, — перевела она взгляд на меня, потом на Шинку. — Сестры…
Я улыбнулся ей глазами. Рубин со вздохом покачала головой.
— Я правильно поступаю, — скорее утвердительно, чем вопросительно прошептала Четвертая Звезда.
— Я горжусь тобой, — ответил я ей в тон. — И всегда гордился.
— H-halt! Stoi! — замахала руками Нефрит. Кажется, у нее вдруг возникли проблемы с языком. — Shto… что ты делаешь, Соусейсеки?!
— Суисейсеки… — мягко соскользнула шляпа с коротких каштановых волос — эха далекого воспоминания о той неделе, когда Элиза повстречала на пражской улице Аарона и Густава, соседских мальчишек, после чего кухонным ножом обрезала свои кудри, натянула какие-то лохмотья и носилась с новыми друзьями по всему гетто, оглашая почтенные улицы воинственными кличами африканских корсаров и заставляя меня отпаивать Августу флаконами Tinctura Valeriana.
Лазурь колебалась, пальцы мяли тулью. Я терпеливо ждал ее следующих слов, зная, какую боль они принесут всем нам.
Но они так и не прозвучали. Нефрит сама все поняла.
— Ты… — ее голос был едва слышен. — Ты…
