Он отвернулся, не отрывая взгляда от земли, и поплелся обратно к кораблю. Он положил две оставшиеся мины обратно в грузовой отсек, затем поднялся на борт, оставив дверцу корпуса лежать на земле. Теперь не нужно было сохранять воздух: ему просто нужно было довериться скафандру.
Корабль подбросило вверх. Сквозь открытую часть корпуса он увидел, как поверхность моста уходит вниз, пока не показались края. Внизу, вдалеке, виднелось дно ущелья Отпущения грехов. Он почувствовал головокружение. Когда он стоял на мосту, закладывая мину, было легко забыть, как далеко от земли он на самом деле находится.
В следующий раз у него не будет такого утешения.
Крепление под "Ностальгией по бесконечности" приготовилось к приему. Корабль был уже близко, по крайней мере, то, что от него осталось. Во время спуска с орбиты капитан совершил серию окончательных преобразований, намереваясь защитить тех, кто находился на его попечении, и в то же время сделать все необходимое для защиты Ауры. Он сбросил большую часть обшивки корпуса в средней части, обнажив поразительную сложность своих внутренностей: лонжероны и переборочные перегородки размером больше, чем у многих космических кораблей среднего размера, похожий на хрящ клубок плотно расположенных корабельных систем, разросшихся и переплетенных, как виноградные лозы-душители. Когда он сбросил эти защитные элементы, то почувствовал холодок наготы, как будто обнажил уязвимую кожу там, где когда-то была броня. Прошли столетия с тех пор, как эти внутренние области в последний раз были открыты вакууму.
Он продолжал свою трансформацию. Внутри него основные элементы корабельной архитектуры были переставлены, как костяшки домино. Соединительные линии были разорваны и соединены заново. Части корабля, которые раньше зависели от других в обеспечении энергией, воздухом и водой, теперь стали самодостаточными. Остальным было позволено умереть. Капитан почувствовал, что внутри него происходят изменения, сопровождающиеся неприятным ощущением движения в животе: давление и холод, резкие боли и внезапное, вызывающее беспокойство отсутствие каких-либо ощущений вообще. Несмотря на то, что он инициировал изменения и руководил ими, он все еще испытывал тревожное чувство самонарушения.
То, что он делал с собой, было нелегко исправить.
Он опустился ближе к Хеле, корректируя снижение с помощью стыковочных движков. Гравитационные градиенты подчеркивали геометрию его корпуса, словно мягкие пальцы, угрожающие разорвать его на части.
Он падал все ниже. Ландшафт проносился под ним — теперь это были не просто лед и трещины, а населенная территория, усеянная крошечными деревушками и исчерченная линиями связи. Пасть крепления виднелась золотистой расщелиной на горизонте.
Он бился в конвульсиях, как при родах. Все приготовления были завершены. От его туловища отделялись аккуратно вырезанные куски тела, оставляя геометрические отверстия. От них тянулись тысячи разорванных соединений, словно бледные корни под блоками вырванного с корнем дерна. Капитан притупил боль, насколько это было возможно, но призрачные сигналы все еще доходили до него там, где кабели и линии связи были разорваны на части. Вот, подумал капитан, каково это, когда тебя пронзают. Но он ожидал боли и был к ней готов. В каком-то смысле это действительно было очень ободряюще. Это было напоминанием о том, что он был жив, что он начал свое мыслящее существование как существо из плоти и крови. Пока он чувствовал боль, он все еще мог думать о себе как о человеке.
Двадцать частей падали с "Ностальгией по бесконечности", но только на мгновение. Как только они оказались на безопасном расстоянии от корабля, крошечные искры от направляющих ракет унесли их прочь. Ракеты не были способны вытолкнуть обломки за пределы гравитационного воздействия Хелы, но их было достаточно, чтобы поднять их снова на орбиту. Там им пришлось бы заботиться о себе самим. Он сделал все, что мог, для своих восемнадцати тысяч спящих — многих из них он привез с Арарата, а некоторых — из Йеллоустоуна, — но теперь снаружи они были в большей безопасности, чем внутри.
Он просто надеялся, что кто-нибудь еще придет и позаботится о них.
Теперь крепление казалось намного больше. Внутри него двигались люльки и обвязка, готовые сомкнуться вокруг его выпотрошенных останков.
* * *
— Зачем вам этот резной скафандр? — спросил Куэйхи.
— Я хочу забрать его с собой, — сказала Рашмика с неожиданной для нее самой решительностью. — Хочу забрать его у "Леди Морвенны".
Васко посмотрел на Хоури, затем на Рашмику. — Теперь ты все вспомнила? — спросил он.
— Я помню больше, чем раньше, — сказала она, поворачиваясь к матери. — Это возвращается.
— Она что-то значит для вас? — спросил Куэйхи.
— Она моя мать, — сказала Рашмика. — А меня зовут не Рашмика. Так звали дочь, которую потеряла моя приемная семья. Это хорошее имя, но оно не мое. На самом деле меня зовут как-то по-другому, но я пока не совсем это помню.
— Тебя зовут Аура, — сказала Хоури.
Рашмика услышала это имя, задумалась, а затем посмотрела матери в глаза. — Да. Теперь я вспомнила. Я помню, как ты меня так называла.
— Я был прав насчет крови, — сказал Грилье, не в силах сдержать довольную ухмылку.
— Да, ты был прав, — сказал Куэйхи. — Теперь ты доволен? Но ты привез ее сюда, главный хирург. Ты привел эту гадюку в наше гнездо. Это была твоя ошибка.
— В конце концов, она бы нашла дорогу сюда, — ответил Грилье. — Она пришла сюда для этого. В любом случае, почему ты должен беспокоиться? — Грилье указал на видеозапись спускающегося корабля. — Ты получил то, что хотели, не так ли? На тебя даже смотрят твои священные механизмы, поздравляя тебя.
— Что-то случилось с кораблем, — сказал Куэйхи, поднимая дрожащую руку к изображению. Он бросил взгляд на Васко. — Что это?
— Понятия не имею, — ответил он.
— Корабль по-прежнему будет работать, — сказала Хоури. — Он был нужен вам только для работы двигателей. У вас есть все необходимое. А теперь давайте возьмем резной скафандр.
Он, казалось, обдумал ее просьбу. — Куда же вы отправитесь без корабля?
— Для начала было бы неплохо отправиться куда-нибудь еще, кроме "Леди Морвенны", — сказала Хоури. — Может, у вас и есть склонность к самоубийству, настоятель, но у нас ее нет.
— Если бы у меня была хоть малейшая склонность к самоубийству, как вы думаете, прожил бы я так долго?
Хоури посмотрела на Малинина, затем на Рашмику. — У него есть способ избежать этого. Вы ведь не планировали оставаться на борту, не так ли?
— Это вопрос времени, — сказал Куэйхи. — Корабль почти готов к запуску. Это момент триумфа. Это момент, когда все на Хеле меняется. Момент, когда меняется сама Хела. Видите ли, ничто уже не будет таким, как прежде. Больше не будет Постоянного пути, не будет процессии соборов. На Хеле останется только одно место, расположенное точно под Халдорой, и это место больше не будет двигаться. И на нем будет только один собор.
— Ты его еще не построил, — сказал Грилье.
— У нас есть время, главный хирург. У меня есть все время в мире, как только я заявлю о своих правах. Я выбираю, на что обратить внимание, понимаешь? Я держу руку на пульсе. Я могу вращать этот мир, как земной шар. Я могу остановить его одним движением пальца.
— А "Леди Морвенна"? — спросил Грилье.
— Если этот собор пересечет мост, так тому и быть. Если нет, это только подчеркнет конец одной эпохи и начало другой.
— Он не хочет, чтобы это удалось, — прошептал Васко. — У него никогда не получилось бы.
На кушетке настоятеля что-то зазвенело.
Скорпио остался на месте, хотя все инстинкты подсказывали ему бежать назад. Сморщенная фиолетово-черная сфера от взрыва ближайшей мины-пузыря в мгновение ока устремилась к нему, непреодолимая стена угрожала поглотить его и ту часть моста, на которой он стоял. Но он тщательно разместил все три заряда, а из описаний Ремонтуа он знал, что действие мин-пузырей было в высшей степени предсказуемым, если исходить из того, как они сработали в первый раз. На Хеле не было воздуха, а значит, не нужно было учитывать ударную волну; все, о чем ему нужно было беспокоиться, — это о предельном радиусе ближайшей расширяющейся сферы. С небольшой погрешностью, учитывающей колебания поверхности, он был бы в безопасности всего в нескольких сотнях метров от номинальной границы.
Длина моста составляла сорок километров; он расположил заряды в ряд так, чтобы их центры находились на расстоянии семи километров друг от друга, причем средний из них располагался в самой высокой точке пролета. Совокупный эффект наложения сфер уничтожил бы центральные тридцать четыре километра моста, оставив нетронутыми лишь несколько километров по обе стороны от разлома. Когда Скорпио взорвал заряды, он все еще находился на расстоянии более полутора километров вне открытого пространства.
Граница сферы была почти в километре от него, но казалось, что она находится прямо у него перед носом. Сфера покрылась рябью и вздулась, морщины и волдыри вздымались и опадали на ее сморщенной поверхности. Ближайшая часть моста все еще была погружена в стену: перед его мысленным взором невозможно было не представить, как она продолжается через пропасть. Но моста уже не было: после того, как сферы испарились, на их месте не осталось ничего материального.
Мост исчез. Средняя часть уже пропала, а самая дальняя — мгновением позже.
Он направился к краю. Мост под его ногами казался таким же устойчивым, как и всегда, хотя больше не был соединен с другой стороной. Он замедлил шаг, приближаясь к тому месту, где заканчивался выступ, помня, что эта часть может быть намного менее устойчивой, чем та, что ближе к обрыву. Это было в нескольких метрах от края взрыва мины-пузыря, где можно было ожидать всевозможных необычных квантовых эффектов. Возможно, были изменены атомные свойства материала моста, появились фатальные дефекты. Человеку — даже свину — пора быть осторожным.
Когда он приблизился к краю, у него закружилась голова. Разрез был на удивление чистым. Хирургическая аккуратность и полное отсутствие обломков на месте разреза создавали впечатление, что мост только строился. Это позволяет ему чувствовать себя не столько вандалом, сколько зрителем, предвкушающим что-то еще не законченное.
Он обернулся. Вдалеке, за скорчившимся силуэтом своего припаркованного корабля, он увидел "Леди Морвенну". С его точки зрения, собор выглядел так, словно он практически достиг края скалы. Он знал, что ему еще предстоит проделать какой-то путь, но пройдет совсем немного времени, прежде чем он достигнет цели.
Однако теперь, когда моста не стало, у собора не было другого выбора, кроме как остановиться. Больше не было вопроса о степени риска, не было вопроса о том, сможет ли он пересечь пропасть Отпущения грехов. Он избавил ситуацию от всяких сомнений. Славы не будет, только опустошение.
Если бы они были в здравом уме, то остановились бы.
В его шлеме вспыхнул розовый огонек, синхронно с пронзительным сигналом тревоги. Скорпио остановился, сначала подумав, что с его скафандром что-то не так. Но розовый свет означал только то, что скафандр принимал мощный модулированный радиосигнал, выходящий за пределы обычных назначенных диапазонов связи. Скафандр спрашивал его, хочет ли он, чтобы сигнал был интерпретирован и передан ему.
Он снова посмотрел на собор. Это должно было быть от "Леди Морвенны".
— Прими его, — сказал Скорпио.
Радиосигнал, как сообщил ему скафандр, был повторяющимся: он воспроизводил короткую, заранее записанную передачу. Формат был аудио-голографическим.
— Дай-ка я посмотрю, — сказал он, уже не будучи уверенным, что это имеет какое-то отношение к собору.
На льду в десятке метров от него появилась фигура. Это был не тот, кого он ожидал увидеть; на самом деле, он даже не узнал в ней никого. На фигуре не было скафандра, и у нее была странная, асимметричная анатомия человека, который большую часть своего существования провел в невесомости. У него были вставные конечности и лицо, похожее на поверхность планеты после небольшого обмена ядерными ударами. "Ультра", — подумал Скорпио; но затем, после недолгого размышления, он решил, что этот человек, вероятно, вовсе не ультра, а член другой, менее общительной группировки людей, путешествующих в космосе: "скайджек".
— Вы не могли оставить это в покое, не так ли? — спросила фигура. — Вы не могли просто жить с этим, не могли смириться с существованием чего-то столь прекрасного и в то же время столь загадочного. Вы должны были знать, что это такое. Вы должны были знать, каковы его пределы. Мой прекрасный мост. Мой прекрасный, нежный мост. Я сделал его для вас, положил сюда как подарок. Но вам этого было недостаточно, не так ли? Вы должны были испытать его. Вам пришлось его разрушить. Вы должны был все испортить, черт возьми.
Скорпио прошелся по фигуре. — Извините, — сказал он. — Не интересно.
— Это было потрясающе, — сказал мужчина. — Это было чертовски красиво.
— Он был на моем пути, — сказал Скорпио.
* * *
Никто из них не мог видеть отправленное на личный дисплей кушетки Куэйхи сообщение, к которому он получил доступ. Но Рашмика наблюдала, как шевелятся его губы, и заметила едва заметную морщинку на лбу, когда он перечитывал краткое содержание, как будто в первый раз допустил ошибку.
— Что это? — спросил Грилье.
— Мост, — ответил Куэйхи. — Кажется, его там больше нет.
Грилье наклонился ближе к кушетке. — Это, должно быть, какая-то ошибка.
— Похоже, что его нет, главный хирург. Индуктивный кабель — линия, которую мы используем для экстренной навигации, — явно оборван.
— Значит, кто-то перерезал кабель.
— Через минуту я получу снимки поверхности. Тогда мы будем знать.
Все повернулись к экрану, на котором показывали спуск "Ностальгии по бесконечности". Изображение замерцало призрачными красками, затем стабилизировалось на знакомом виде, снятом стационарной камерой, которая, должно быть, была установлена на стене самого разлома Гиннунгагап.
Настоятель был прав: моста больше не было. Все, что осталось, — это концы пролета: причудливые завитки сахарной пудры и глазури, свисающие с обоих утесов, как бы намекая на остальную часть моста с помощью элегантной математической экстраполяции. Но большей части пролета просто не было. Не было и намека на обломки на дне. Рашмика мысленно представляла себе, как мост рушится снова и снова с тех пор, как узнала, что ей придется по нему переходить. Но она всегда видела, как он обрушивается лавиной раскалывающихся осколков, образуя драгоценную, сверкающую осыпь, которая сама по себе была чудом: заколдованный стеклянный лес, в котором можно затеряться.
— Что случилось? — спросил настоятель.
Рашмика повернулась к нему. — А это имеет значение? Его больше нет, вы можете сами убедиться. Теперь перейти его не проблема. Нет причин не останавливать собор.
— Девушка, вы что, не слушали? — спросил он. — Собор не останавливается. Собор не может остановиться.
