Француз прихватил гитару и вылез на броню. Поднял глаза к небу: высоко над ним, в разрыве облаков, в черном-черном небе прорезались чужие звезды. Помнится, дед говорил: пока в новой земле никто не умер, это не наша земля. Только кровь привязывает надежно.
Вообще-то перед боем о таких вещах думать нельзя. Ну, так показывают в кино, так пишут в книгах, так рассказывают в интервью ветераны той войны, войны с бошами. Правда, они же и о русских рассказывают всякое.
Только вот они-то, экипаж “триста пятого”, не ветераны и не псы войны…
Вроде бы хлопнула дверца вагончика. Наверное, кто-то вылез покурить или помочиться. Француз опомнился, бережно спустил вниз чехол с гитарой. Конечно, не флейтой терзать уши товарищей в такой момент! Аккуратно закрыл бронекрышку люка. Слез, прошел хрустя свежим снегом, к желтому квадрату окна, прижмурился. Открыл дверцу, вошел.
Удивился: за столом сидел только командир экипажа, оба товарища ворочались на койках, натягивая одеяла на головы от ночных сквозняков. Джон подвинул здоровяку-заряжающему стаканчик:
— Приходил посыльный из штаба.
Француз выругался в нос. Вот почему хлопнула дверца. Каджун спросил, заранее зная ответ:
— Ричард накаркал?
Джон кивнул:
— Мы пойдем туда первыми. Пей и ложись спать.
Оглавление
За чертой
“Приехали!”
(с) Алексей Леонов при высадке на Марс
Обидно будет умереть во сне
(с) “Дорога” М.Львов
Клыки Мороза сходу преодолеть не удалось, но все примерно этого и ожидали, а потому не встревожились. Мия так даже не проснулась: ухо подняла, опустила, и осталась похрапывать на своей платформе, свернувшись умилительным калачиком. Ну, разве что калачик весом около трех тонн. И такой величины, что запросто перешагнет любой вагон.
Вагоны вытянулись вдоль Молочной заснеженным валом — словно бы ярко-оранжевые кубики каменных великанов скатились с горного склона по левую руку, перевалились через реку, кое-где запрудив ее, заставив рокотать белесые ледяные струи, и теперь выставились, как на смотру, по левому берегу Молочной, между рекой и высоким, угрюмым, тонкошеим еловым лесом.
Снег вокруг лежал как полагается в начале зимы — да не простой зимы, а Зимы Вестероса, которую ожидали самую длинную из всех, записанных мейстерами в истории наблюдений! Намело много выше пояса. Широкие арочные шины, и те тонули в пухляке до толстых ободов. А человек, если бы набрался глупости спрыгнуть с подножки в одних сапогах, погрузился бы гвоздем — по шляпку. И хорошо, если бы не напоролся ногой на острый камень под снегом или не вывихнул бы стопу в незаметной ямке.
Так что осматривать карданы вышли в снегоступах: Капитан справа по борту, Эйлуд слева. Бывший драгун Южной Стражи родился и вырос в мире, где ледник упорно выдавливал население с планеты. Поэтому Эйлуд разбирался в сортах льда и снега не сильно хуже ученого гляциолога, привезенного Мией аж с Земли.
Кардан между головным вагоном и жилой теплушкой всегда подогревался от крытого перехода над ним, так что о его сохранности беспокоились менее всего. Третий вагон — главный склад — точно так же подогревался от перехода в жилуху, и его кардан тоже вряд ли мог обмерзнуть “в лом”.
Зато потом шла “платформа для отдыха оборотней” — когда те в звероформе, вот как сейчас Мия. Делали платформу вообще-то под перевозку пневмодомкрата, но не родился еще мужчина, способный отказать Хоро, когда та попросит всерьез. Так и вышло, что на грузе — благо, мягкий — повадились отдыхать оборотни. В звероформе они мороза не боялись, а постоянно раздеваться-одеваться на холодном ветру надоест любому. Лучше уж отдыхать между патрульными выходами на мягких мешках… Короче, четвертую в составе платформу оставили открытой, только предусмотрели возможность натянуть сверху плотный тент на случай бурана или еще чего.
И вот эти-то карданы, между третьим-четвертым, четвертым-пятым вагонами, вполне могли смерзнуться. А тогда гибкость автопоезда пропадет, и перестанет он ловко вилять по пересеченной местности.
Мужчины быстро дошли до платформы с дремлющей волчицей-оборотнем, переглянулись поверх кардана и на минуту остановились.
Капитан вынул дозиметр. Эйлуд вынул дозиметр. Сверились: оба прибора показывали чуть более двадцати микрорентген в час. Природный фон от восьми до двенадцати, но здесь излучение гранитной массы всего хребта Клыки Мороза — вон, слева, только речку переплюнуть, поэтому двадцать микрорентген.
Кинули на пальцах: ножницы — камень — опять камень; черт — бумага! Выпало идти Капитану. Он взял с креплений на волчьей платформе трехметровую титановую штангу, навинтил дозиметр на конец штанги, присоединил к дозиметру шнур наушника. Сам наушник вложил под шапку. Убедился, что прибор щелкает в обычном ритме. Присел для устойчивости и обеими руками плавно выставил мега-удочку над краем вагона-экрана. Подождал. Потрескивание приборчика не изменилось. Тогда Капитан осторожно двинулся дальше, ощупывая воздух перед собой штангой с дозиметром на конце: словно бы ловил “нахлыстом” нечто, водящееся в снежном океане.
Пятый вагон — вагон-экран. Как вагон-ресторан, только экран. Длина платформы десять метров, и все они отведены под огромную цистерну, из которой не пьют, не берут воду мыть руки. Воду периодически сливают, унося набранную дозу в Молочную. Доза маленькая: меньше, чем излучают гранитные породы Клыков Мороза. Для местной экосистемы ничего нового и ничего страшного. Но даже такую мелочь накапливать никто не собирается.
Капитан миновал пятый вагон. Остановился за тяжеленным освинцованным крылом и подал штангу к шестому вагону. Пятнадцать мегаватт по тепловой мощности, и пять мегаватт на колесных электромоторах. Не ДнепроГЭС, конечно, но тянет будь здоров. Один грам урана ежесуточно; у гиганта-ледокола “Ленин” таких граммов расходуется всего-то в пять раз больше.
На карданные соединения и прочие корпусные детали Капитан сейчас не отвлекался: осмотрит второй номер. Благо, в снегоходной технике Эйлуд разбирается, признаков опасности не пропустит. Это Эйлуд позавчера нашел трещину на сцепке вагона-генератора. Пришлось бывший шестой вагон поставить крайним с хвоста, убитой сцепкой наружу. А бывший восьмой вагон, этот вот реакторный — прицепить шестым. Сразу за вагон-экраном.
Так, дозиметр не заходится писком-треском… Считаем зону безопасной… Капитан быстро скользнул мимо самой длинной платформы в составе. Реактор ему показывали на инструктаже. Маленький самовар из нержавеющей стали, утыканный трубками — точно как сердце сосудами, вспомнил Капитан. Сделали-таки Ефремову новое сердце, тоже атомное… Что же Капитану дома не сиделось? Мог бы не лезть в экспедицию, нашлись бы важные дела. И в компании Хоро — там один Лоуренс остался, зашивается, поди, бедолага. И по Вестеросу, где Капитан с успехом представлял Железный Банк, а теперь просто никого нету. Временно. Надо верить, что временно. Не такие авантюры прокручивали, в конце-то концов…
Да, показывали маленький реактор, активная зона — стальная бутылка метр диаметром и три длиной. Все остальное в двадцатиколесном вагоне — биозащита, механизмы управления, дублированные и троированные. Управляющий контроллер вообще на древней троичной “Сетуни” эпохи раннего Хрущева, именно вот потому, что ферромагнитным ячейкам плевать на радиацию.
Да, такой, с позволения сказать, “компьютер” завесил полторы тонны, отъел полтора киловатта мощности. И что? Спаренный реактор с обвесом потянул тонн семьдесят. Еще пару процентов сверху “МЗКТ-4571” вряд ли заметил. Запасы прочности тут по армейским нормам, чтобы танки из грязи выдергивать. Говорили, что где-то на аэродроме минский тягач порвал пополам застрявший в болотине “КрАЗ”, но сами рассказчики истории оговаривались: вернее всего, выдумка. Не любили водители “КрАЗы”, называли “людоедами”, выдумывали про них… Всякое.
Что в троичном компьютере никакой унификации с обычной техникой, тоже никого не смущало. Программы управления любым реактором всегда уникальные, ничего не поделаешь. Тут весь поезд уникальный. Пока что Союз может оплатить кусок практического опыта, погоняв по льду и снегу офигенно экзотическую технику: атомный! Колесный! Поезд! Какая там фантастика, зачем? Если оно просто с места тронется, футурошок всем уже обеспечен. А ведь оно не просто поехало, автопоезд уже неделю поднимается вдоль реки Молочной сквозь бури и морозы накатывающей Зимы…
Эйлуд осматривал механику: колеса, корпус, оси, сцепки. В составе сто шесть колес. Первый вагон — шесть, потом четыре по десять: жилуха, склады, платформа, вагон-экран. Потом три по двадцать: реакторный вагон, вагон-парогенератор, вагон-генератор тока… До крайнего вагона Капитан еще не добрался. Он старательно водил дозиметром вокруг вагона-реактора, вынюхивая утечки; совал дозиметр между вагонами, к стыкам паропроводов. Снег вокруг радиаторов парил, и Эйлуд подумал: надо бы подать состав метров на двадцать вперед, пока вагон-реактор не сел в проталину…
Сто шесть колес. Реактор выдает пять мегаватт. Вроде бы много, но поезд и весит немало. В первом вагоне, кроме управления, собственный дизель и небольшой обитаемый отсек — этакая шлюпка на совсем уже крайний случай. Так в той сухопутной шлюпке мотор шестьсот лошадиных сил, одна десятая всей энергетики поезда.
…Похоже, Капитан закончил. Складывает штангу, дозиметр прячет…
Эйлуд и Капитан пошли каждый со своей стороны состава, открывая технологические лючки и списывая показания с упрятанных туда приборов: проверить, не брешут ли циферблаты и модерновые экранчики в ходовой рубке.
Встретились у переднего бампера: он козырьком нависал над головами мужчин, просевших в снегу до колена.
— Замечания?
— Нет. Радиоконтроль?
— Норма.
— Плетенки?
— Держат.
— Пошли в тепло.
— Иди, я сейчас.
Подтянувшись за поручень, Капитан стащил с крыши тягача картонную коробку. Открыл, поглядел на оранжевые шары внутри, довольно хмыкнул и следом за Эйлудом нырнул внутрь.
Внутри, в тепле ходовой рубки, все обстояло нормально. За рулем нес вахту Семен, а за пультом реактора и электромоторов — Игорь, оба коротко стриженные, флегматичные механики-ядерщики с Минского Завода Колесных Тягачей. На штурманском кресле сидела Хоро — она там прекрасно умещалась, подобрав ноги, так что могла вертеться куда угодно. Сейчас она протягивала в проекторе пленку с беспилотника, сверяя ее с большой картой на переборке моторного отсека. Спросила вошедших:
— Резина не трескается?
Эйлуд пожал плечами:
— На вид нормально. Что завод-изготовитель скажет?
— Обижаешь, начальник, — буркнул Семен. — Колеса арктические, мы их три года как для северной техники выпускаем. До минус пятидесяти рекламаций не присылали.
— Кстати, сегодня?
Сверху, из астрокупола, подал голос ученый гляциолог Федор Иммануилович:
— Минус двадцать восемь. Ну, относительно земного нуля, по замерзанию воды.
Гляциолог пока что не имел предмета изучения, и занимался тем, что наблюдал погоду, в свободное время взахлеб читая многочисленные отчеты о Вестеросе.
— Еще бы, — поежился Капитан. — Зима близко.
Он выложил на штурманский столик свою коробку и открыл; в ней оказались одиннадцать апельсинов, напрочь замерзших.
— А ниже минус пятидесяти?
— А в таких температурах еще не ходили. — Семен взял себе апельсин, проколол кожуру трубочкой из ремкомплекта и высосал плод, не заморачиваясь чисткой, не пачкая пальцы в сладком и липком.
— Ха, получилось. Завтра так надо волосатые яйца выложить… Ну эти, как их… Киви, короче!
Капитан протянул Игорю блокнот с пометками; вахтенный ядерщик принялся сличать записанное с показаниями циферблатов и довольно кивал головой. Пока что непростая механика и релейная электроника работали безупречно.
— Что делать, если еще какой кардан лопнет, обдумывали?
— Только одно, — Семен вернулся к рулю, черкнул время в журнале и аккуратно подал поезд вперед: сразу весь, потому что сто шесть колес имели собственные электромоторы.
— Кардан завариваем и возвращаемся. Насколько я понимаю, для вас это не вопрос жизни и смерти. Просто исследовательская экспедиция. Будет вторая попытка, так ведь? Разрешите вопрос?
Поезд уверенно двинулся; слева за подогреваемым окном поплыли скалы, справа — тощие худые елки. Некоторое время все разбирали апельсины, прокалывали замерзшую кожуру запасным топливными трубками и пили холодный сок.
— Спрашивайте, Семен, чего там.
— Нам, конечно, лестно, что вы нашу технику выбрали, — Семен со скрипом почесал бритый затылок, пробежал пальцами по приборному щитку, касаясь подушечками тумблеров, но ни одного не тронув. Наконец, решился:
— Почему вы на дирижабле не полетели? Вон, Федор Иммануилович говорит, по отчетам в Клыках Мороза только два перевала. И Воющий мы уже миновали на левом траверзе. Там, пишут, едва конь протискивается. А у нас ширина два семьсот пятьдесят. И с дирижабля видно далеко. Не надо беспилотник поднимать.
Хоро посмотрела на ленту проектора еще раз, вздохнула и скомандовала:
— Машине самый малый, вахтенным тоже слушать. Общий сбор в рубке управления. Будем решать про подъем.
Семен перевел управление на “самый малый”, ядерщик Игорь повернулся от пульта чуть боком. Из жилого вагона пришли Сергей-первый и Сергей-второй, минские механики, а с ними Олег и Павел, минские же ядерщики.
Из астролюка отозвался Федор Иммануилович:
— Мне тут хорошо слышно, а внизу и так тесно.
Ходовую рубку на общий совет не рассчитывали, но первый вагон в целом считался спасательным, и места в нем на одиннадцать человек кое-как набиралось.
Хлопнула дверца тамбура, через пару минут в тягаче возникла разбуженная Мия, успевшая забежать к себе одеться.
— Все? — Хоро осмотрела собрание. Она сама, потом Капитан, Эйлуд, Мия, ученый, шесть механиков.
— Тогда слушайте. Вот, Семен Васильевич полагает, что подъем по Лестнице Гигантов нам не нужен. Васильевич, вам слово.
— Думаю, надо поставить поезд внизу, на берегу реки, как стационарную базу. Если даже протает в грунт, ниже не сядет.
— А вечная мерзлота? — спросил Сергей-второй, но ему ответил ученый из астролюка:
— На вечной мерзлоте высокие деревья не растут, корню держаться не за что. Здесь же тайга кругом, до хребта так точно.
— Думаю, то, что за хребтом… За чертой обитания, — поправился Семен, — следует изучать с дирижаблей и беспилотных аппаратов. У них намного выше скорость, они не боятся торосов, трещин во льду. Стоит ли рисковать поездом на подъеме?
Хоро насторожила уши:
— За какой конкретно узел поезда вы опасаетесь?
Механик мялся недолго:
— Паропроводы. Плетенки. На подъеме сцепки будут гнуться под углом градусов тридцать. По расчету все проходит… А в натуре мы первые идем. Опасаюсь.
