— Я не балаболю, я просто пошутил... Слушай! — вдруг осенило его. — Давай и вправду такси возьмём... Ну, повозку какую-нибудь. Чтобы до дому доехать. А я заплачу.
Десять минут спустя они уже неспешно тряслись, сидя на неструганных досках расхлябанной телеги. Возница подгонял смирную лошадёнку, Боява смотрела на Стёпку сочувствующим взглядом, а он держался за борт, изо всех сил старался не кривиться от боли, когда колёса прыгали на камнях мостовой, и думал о том, что победа не всегда бывает праздником.
* * *
Тётка Зарёна не стала ни охать, ни причитать, ни расспрашивать. Сразу выгнала дочь за водой, Степану велела раздеться, разложила его на лавке, густо смазала пахучей мазью все синяки и ссадины, промыла рану на голове, которая к счастью, оказалась вовсе не трещиной... А вот с ногой было хуже, как бы даже и не перелом. Хозяйка долго мяла её, вертела туда-сюда, сокрушённо вздыхала, но ни к какому окончательному выводу, кажется, не пришла. Намазала ушибленное место чем-то похожим на мёд и туго перебинтовала чистой тряпицей. Вот тебе и неуязвимый демон, ругался про себя Стёпка, терпеливо снося все лечебные процедуры. Очень даже уязвимый, вон как всего измочалили. То, что какой-нибудь обычный человек на его месте после схватки с немороками не только мог на всю жизнь остаться инвалидом, но и вообще с этой жизнью распрощаться, ему в голову не приходило. А он только синяками да ушибами отделался. За такую победу — вполне подходящая цена. Могло быть гораздо хуже.
— Лежи и не вздумай подниматься, — строго велела ему травница. — Я велю Бояве тебе питья принести. Тебе сейчас много пить надо.
Стёпка послушно выпил большую кружку не слишком противного отвара, улёгся на лавку и притворился спящим. Когда суета утихла, и его оставили одного, он осторожно поднялся и достал из своей котомки целебный мешочек. Не то чтобы он не доверял лекарскому опыту травницы, просто ему нужно было выздороветь как можно быстрее. Смаклу увозят всё дальше, его вообще уже увезли бог знает куда, а он тут разлёживается на лавке, как "я инвалид, ножка болит". Мешочек молчал, не твердил, чтобы его отверзли, но Стёпку это не смутило. Он же не при смерти сейчас был, просто хотел подлечиться. Первую щепотку порошка он осторожно высыпал на рану на голове. В волосах приятно вспенилось, слегка зашипело — и боль моментально утихла. Так, одно дело сделали. Теперь нога. С ногой получилось столь же хорошо и быстро. Огромный пугающий синяк никуда не делся, но все болезненные ощущения исчезли без следа. Стёпка помотал ногой, даже присел. Работает, как новая, словно и не было никакого ушиба. Чтобы не расстраивать тётку Зарёну, повязку он вернул на место. Пусть думает, что это её мази так хорошо помогли. Со спиной пришлось повозиться, не хватало обычного зеркала, но, попыхтев, он кое-как справился и с этой проблемой. Потом снова улёгся на лавку. Прежде чем обдумывать свои последующие действия, нужно было хорошенько отдохнуть. Он ведь понятия не имел, как и на чём ему добираться до Великой Веси. Уже засыпая, решил поговорить об этом с Угрохом и Стрежнем. Они люди опытные, бывалые, что-нибудь да присоветуют...
* * *
Когда хозяйка заглянула в каморку, он сидел, отрешённо глядя в стену и размышляя над только что приснившимся вещим сном. Очень было похоже на то, что ему в очередной раз (очень вовремя!) подсказали единственно верное решение. Во всяком случае, оно, это решение, Стёпке очень нравилось. И чем больше он размышлял, тем больше оно ему нравилось.
— Ты зачем встал? — сердито спросила его травница. — Тебе что велено было — лежи и не поднимайся. Боява тебе все потребное может принести.
— Некогда мне разлёживаться, — твёрдо сказал Стёпка, стряхивая оцепенение. — Пока я здесь отдыхаю, моего друга увозят. А голова и нога у меня уже не болят. Ваши мази хорошо помогли.
Она, разумеется, не поверила. Пришлось снять повязки и дать себя ощупать и осмотреть.
— Экое диво, — бормотала травница. — Глянь, насколь ты живучий. Другой бы в горячке день-другой промаялся, да отварами бы его поить, да рану на голове промывать, чтобы не нагноилась. А у тебя даже рубцов не осталося.
— На нас, демонах, все как на собаках заживает, — сказал Стёпка.
— Вас, демонов, пороть некому, — невесело усмехнулась в ответ тётка Зарёна. — Я-то, глупая, мыслила, что у тебя ума достанет не соваться куда ни попадя. А ты хуже Боявы, право слово. За малым тебе ногу не отсекли.
— Я не виноват, что они сами все ко мне лезут, — не очень убедительно попытался оправдаться Стёпка. — Я вообще никого трогать не хотел. Просто так получается.
Боява, конечно же, успела всем рассказать об их приключениях, и вечером после ужина, когда вернулись отец с братом, Стёпку призвали на семейный совет, и ему пришлось "толково и обстоятельно поведать всё с самого начала, поскольку Боява, выдерга, небось приврала немало, ей полной веры нет, она на язык у нас чрезмерно бойкая".
Как человек опытный и уже кое-что понимающий Стёпка начал свой рассказ с того, что сразу предупредил: он сегодня никого жизни не лишил и даже не поранил, поэтому переживать не о чем, поскольку никакого страшного преступления за ним не числится. Угрох после такого заявления одобрительно хмыкнул, остальные покивали, и только тётка Зарёна бормотнула что-то насчёт того, что Стёпку самого сегодня чуть не прибили, а уж про раны и упоминать не стоит.
Рассказывать было легко, все события первой половины дня ещё отчётливо стояли перед глазами. Некоторые подробности Стёпка, понятное дело, упустил (придурошного гузгая, например, и унизительное избиение мечами), но всё остальное расписал точно, особенно про оркимага и рыцарей. Потом все долго молчали. Молчала Боява, впервые услышавшая о немороках, молчали её братья, молчала хозяйка, тяжело молчал и Угрох.
— Немороки, говоришь. Оркимаг, говоришь, — пробурчал он наконец в бороду. — Порубил их, говоришь.
Неприкрытое сомнение слышалось в его голосе. Стёпке стало ясно, что мастер ему не верит. Да и не удивительно. Он и сам, например, ещё вчера не поверил бы в то, что можно доспех с одеждой разрубить без малейшего ущерба для владельца этого самого доспеха.
— Меч свой покажешь ли?
Стёпка молча достал из кармана рукоять ножа. Показал клинок, убрал его, снова выдвинул.
— Завражская эклитана, — прогудел Угрох.
— Демонская, — негромко поправила Боява, но отец в ответ только слегка передёрнул плечами.
Стёпка помедлил секунду — и продемонстрировал ещё одно превращение.
Боява восторженно взвизгнула. Стрежень удивлённо покачала головой.
— Элль-фингский онгудон, — прокомментировал Угрох. — Меч мятежных каганов.
Потом был клинок Гвоздыри. Он тоже удостоился уважительного взгляда.
— Великоват для тебя? — сразу уловил главное мастер.
Стёпка кивнул, затем, подумав, вызвал в памяти призрачный клинок Шервельда. К его немалому удивлению — получилось. Не призрачный, разумеется, а вполне обычный, но точь-в-точь как у рогатого милорда. Очень длинный и ужасно тяжёлый. Пришлось даже удерживать его двумя руками.
— Где видел? — спросил Угрох.
— У призрака одного в Летописном замке, — Стёпка с облегчением превратил неуклюжую оглоблю в уже привычную и почти родную эклитану. — И как они с ними управлялись? Неудобно же.
— Это турнирный меч, — пояснил мастер. — Их давно уже не куют. А правда ли, что твоя эклитана беловражскую кольчугу режет?
— И не только кольчугу, — кивнул Стёпка. И выложил на стол обрезок рыцарского доспеха. Как знал, что придётся перед кузнецами отчитываться, потому и прихватил, уходя. Вспомнились злобные взгляды дознавателей, неприятно рыхлое тело оркимага и усыпанный рубленым металлом пол подземелья.
Отец с сыновьями долго разглядывали ровный срез металла, пробовали процарапать его своими клинками, ножами, даже грубыми напильниками, но ничего не добились. Затем попросили, чтобы Стёпка разрубил его у них на глазах. Стёпка разрубил, едва не попортив заодно и стол. Получилось два полукольца. Глаза у оружейников стали круглыми. Похоже, только теперь они поверили, что он в самом деле сумел нашинковать оркимажьих немороков.
— Нам бы в дружину таёжную таких бы мечей да поболе, — сказал Стрежень. — Позволишь ли мне?..
Стёпка позволил, но из этой затеи ничего не вышло. В чужих руках эклитана моментально превращалась в обычную рукоять обычного перочинного ножа.
— На хозяина зачарован, — усмехнулся Стрежень, с некоторым сожалением возвращая нож Степану. — Никто окромя тебя им владеть не сможет.
— Справное оружие, — согласился и Угрох. — Да токмо нам оно без пользы. При всём хотении такой меч не скуёшь. Да что о том жалеть... Значит, в Весь собираешься, Стеслав? Думаешь, что сумеешь гоблина отбить?
— Нет, — вздохнул Стёпка, вспоминая вещий сон. — Мне бы до другого места сначала добраться. Смаклу я всё равно уже не догоню. Если только верхом... Да я ведь не умею совсем, — и пояснил, увидев, непонимание на лицах всех присутствующих, даже тётка Зарёна удивлённо округлила глаза. — У нас на лошадях давно никто не ездит.
— А на ком же у вас тогда ездют? Уж не на драконах ли? — спросила Боява. И так серьёзно спросила, что соври сейчас Стёпка — ни на миг бы не усомнилась. После всего случившегося её недоверие к приблудному любителю сон-травы испарилось без следа.
— На железных повозках. Автомобилями называются. И лошадей в них запрягать не надо. Они сами едут, очень быстро.
— Ну, конь-то тоже сам едет, — улыбнулся Угрох. — Так куда ты добраться хочешь?
— Недалеко от Проторы место такое есть, Змиевы зубья называется? Мне бы туда попасть поскорее.
— Вроде слышал о таком, — согласился Угрох. — Это ежели по старой дороге вокруг озера ехать. И что ты там потерял в Зубьях этих?
— Надо мне туда. Очень надо.
* * *
Выехали рано утром, когда солнце ещё даже не показалось из-за крыш. Стёпка неумело вскарабкался в седло, уселся позади молодого весёлого гоблина, поправил за плечами увесистую котомку, оглянулся. Боява с матерью стояли на крыльце. Тётка Зарёна улыбалась, Боява недовольно поджимала губы. Ей тоже хотелось куда-нибудь ехать, кого-нибудь спасать, сражаться с весичами, с оркимагами, с самим чёртом. Да кто же её отпустит. Поэтому она на Стёпку слегка злилась и страшно ему завидовала. Он был свободен в поступках, он был почти сам себе хозяин да ещё и демон к тому же. Трудно примириться с тем, что тебе такая свобода недоступна.
Из дома напротив вышла проводить избавителя Миряны стеснительная девица, появились откуда-то похожие друг на дружку весёлые кумушки. Стёпка помахал рукой сразу всем. Он надеялся, что поездка не затянется слишком надолго. Потому что ехать верхом, да ещё за спиной всадника не такое уж большое удовольствие. Ничуть не похоже на ту весёлую скачку со старухой, когда вёрсты неощутимо улетали назад. Но что поделать — хорошо хоть такие попутчики отыскались. Боява вчера прибежала, доложила довольно, что какие-то знакомые проторские купцы согласились сделать небольшой крюк и довезти Степана до нужного места.
И вот он уже покачивается в седле, копыта глухо брякают по мостовой, ещё не проснувшийся город проплывает мимо. Высокие заборы, лениво облаивающие редких прохожих полусонные собаки, резные ставни на окнах, ещё не открывшиеся лавки, потихоньку оживающие постоялые дворы... Показались вдалеке угрюмые башни Оркулана — и скрылись за крышами. Тёмные брёвна двухэтажного строения напомнили Магическое подворье. Стёпка невольно насторожился, но нет — просто похожий дом. А забавно было бы помахать на прощание Горевладу... Что-то притихли маги, между прочим, ни слуху об них ни духу. Неужели смирились с невозможностью изловить злокозненного демона? Насколько Стёпка догадывался, в Усть-Лишае к этому времени только ленивый не знал, что в доме мастера Угроха живёт тот самый Стеслав-избавитель. Вчера вечером целая женская делегация заявилась, хорошо хоть рассказывать ничего не пришлось, вышел, поздоровался со всеми, показал себя любимого, матрон порадовал, девиц в краску вогнал да тем дело и ограничилось. Супер-пупер-поп-звезда местного разлива. Честное слово, ничего хорошего нет, когда на тебя вот ТАК все таращатся! Есть, кажется, такое стихотворение: "Быть знаменитым некрасиво". Стёпка бы его переиначил по-своему: "Быть знаменитым неуютно". Потому что могут запросто порвать на сувениры.
Уже перед воротами они нагнали телегу, которой правил грузный тайгарь. За его спиной, на мешках сидели две очень упитанные женщины. Видимо, жена и дочь. Стёпка с облегчением спрыгнул на землю, а когда выехали из города, забрался в телегу. Хозяин почти не обращал на него внимания, гоблин ускакал вперёд, зато женщины... Оказалось, что мать — хорошая знакомая тётки Зарёны. Это была та самая Свилага, что из Проторы с мужем за сукном приезжала. Удачно получилось. А так как она прекрасно знала, кого они подвозят, пришлось Стёпке опять сделаться рассказчиком. Но он уже привык и историю освобождения Миряны рассказывал почти наизусть, работал языком, а думал при этом о своём.
Его душу раздирали страшные сомнения. Он совершенно не был уверен в правильности принятого решения. Вещий сон вполне мог оказаться никаким не вещим, и Стёпка даже думать боялся о том, что будет, если все его призрачные расчёты и надежды на чудо не сбудутся. Он понимал, что в прямом смысле останется у разбитого корыта. И никто ему не подскажет, что делать дальше и как поступать. Он представлял себе, как бредёт один по бесконечной дороге в далёкую Весь, как проводит ночи где-нибудь в лесу, у костра, как мёрзнет и мокнет, как смертельно устаёт и в конце концов выясняется, что он по незнанию забрёл куда-то совсем в другую сторону, например, к границе Оркланда, и поэтому ему придётся идти обратно... Бр-р-р-р!!!
За этими размышлениями и промелькнул — незаметно и неинтересно — первый день пути. Стёпка машинально утолял голод, когда останавливались напоить коней и подкрепиться, бездумно смотрел на неспешно разворачивающиеся поля, луга и рощи, на пронизанную солнцем тайгу, на дремлющих женщин. Гоблин, которого звали Стышва, поначалу делал попытки его разговорить, похохатывал, посмеивался, но Стёпка рассеянно отмалчивался, не реагируя на насмешки и подколки, и гоблин успокоился. На ночь остановились в постоялом дворе, что Стёпку обрадовало. Ночлег обошёлся ему недорого, всего в полкедрика. Расплачиваясь, он не видел, как Свилага с облегчением выдохнула и покосилась на хмурого мужа — скуповатые проторцы вовсе не желали тратить кровные денежки на чужого отрока, который мог бы, между нами, и на сеновале переночевать.
Второй день путешествия был ещё скучнее и тянулся раза в два дольше. Говорить с попутчиками было абсолютно не о чем. Одуревшая от жары Свилага всю дорогу спала, распустив мокрые губы на пол-лица и изредка похрапывая. Стышва ехал впереди с луком наготове, видимо, надеялся добыть на ужин какую-нибудь птицу или зайца, но так никого и не подстрелил. Дочка — неприятная круглолицая девица лет семнадцати, оставшаяся для Степана безымянной, — неутомимо щелкала калёные кедровые орешки, шумно сплёвывая шелуху через борт. Время от времени она вдруг оживлялась и спрашивала у Стёпки, называя его почему-то то на "ты" то на "вы":
