— А я постараюсь тебя не перегнать, хотя и мешкать не могу. Руку — и разбежались. Мне — прямо...
Перчатка хлопнула о перчатку.
— А мне чуть правее. До встречи, Керси!
— До встречи, Лин!
Керси понимал: Кари никогда не отступит от артикула и присяги, если на то не будет исключительных причин, раз уж он решил — значит край. Кари не трус и не лодырь, Кари, скорее, собственными интересами пожертвует в пользу друзей, но уж никак не наоборот. Стало быть, все он делает правильно. Почему так жарко? Пора бы прохладе выползти из оврагов, до заката ведь не так уж и далеко. Хороша почва: ни глины тебе, ни торфяников: крупный песок с мелкими камнями, твердый, слежавшийся, знай себе скачи! Такая и под дождями не расползется в непролазную квашню, чудесные здесь земли. Через пару-тройку долгих локтей будет дорога — вообще настанет отдых, а не скачка.
— Ты, Север, не думай, что я ленюсь, но до ровной дороги в галоп и не мечтай: как раз ногою в кхоровую нору угодишь! И кто тогда побежит в атаку со всей этой грудой железа на горбу? То-то же.
Керси взялся за флягу — что-то легкая слишком! А-а, б-боги! Фляжка-то пустая! Ладно, по дороге попьет, рыцарь вообще не должен обращать внимания на подобные пустяки! Единственно, что настроился глоточек сделать — ан нет его! Пошевеливайся, дружище Север, рысью пошевеливайся! Почуешь трактир, либо колодец — сразу скажи.
Действительно: по ровной широкой дороге конь шел гораздо быстрее: пусть и не в галоп, как грозился Керси, но отличной рысью. Скорбеть долго по умершим Керси не умел, потому что за свои семнадцать лет жизни ему еще не довелось пережить близко подобного горя: да, умер император, дворянин и рыцарь, человек возведший в рыцари его самого, но... Его Величество был стар, обременен болезнями, в то время как новый государь, которым без сомнения станет Его Высочество принц Токугари, весьма еще молод, у него более ста лет впереди... А он, Керси, на виду у нового государя, на хорошем счету... Дошло ли до него донесение, или ему не до пустяков теперь? Ничего себе — пустяки! Нет, принц работящ и злопамятен, конечно же прочел... Что там такое впереди? Кто смеет...
С каждым мгновением Керси приближался к перекрестку дорог: та, по которой скакал он — имперская, та, что поперек — местных властителей, баронов Камбор. На самом перекрестке стояла огромная, довольно старомодная карета, у нее не хватало колеса. Рядом с каретою суетится много народу, все сплошь вооруженные мужчины... Костерок. Считать по лошадям — не менее дюжины их... Но не разбойники, явно дворянского происхождения... А-а!.. Колесо сломалось, один из мужчин орудует молотом... Эти ему помогают. Завидев приближающегося всадника, четверо человек попрыгали в седла и перегородили ему путь. Сие наглость, если не сказать больше.
— Стойте, сударь. Дальше вам пока дороги нет.
— Да неужели??? — Керси поставил Севера на дыбы, чтобы его остановка не выглядела испугом, и расхохотался. И все же следовало быть осмотрительным, не нарываться на драку тотчас же. Правая рука его передумала лезть за спину и легла на секиру. Не вынимая. — По имперской дороге? Нет хода рыцарю? Это забавно.
— Да, сударь. По обличию вы дворянин и рыцарь, но нынче на больших дорогах всякой пакости хватает. Если вы окажетесь тем, кем выглядите — вам никто не причинит вреда и задержки. Представьтесь. Я — баронет Роболи Камбор, старший сын его сиятельства.
Надо же, — мелькнуло в голове у Керси — барона сиятельством называют! Впрочем, Камборы, кажется, имеют такое право.
— Рыцарь Керси Талои, из отряда его светлости герцога Когори Тумару.
— А почему, сударь Керси, вас понесло из владений князей Та-Микол через наши владения?
— А что, сударь Роболи, сие запрещено?
— Никак нет. Но — не принято. И люди из дома Та-Микол хорошо об этом знают. Вы же — не знаете. Что весьма странно и настораживает. Боюсь, вам придется представить более весомые доказательства вашего имени и происхождения, нежели манеры и цвет шпор.
Краем глаза Керси заметил: в окошке кареты, за шторкою, мелькнуло нечто белое, шляпка... и взор... Отлично! Керси вновь расхохотался беспечно и бросил руку вверх и за спину, за мечом.
— Доказательства я предоставлю немедленно! Кто первый за ними? Или вы предпочтете нападать сворой?
— Довольно! — От кареты пошел такой густой рык, словно бы за нею спрятался медведь-великан. Мужчина, махавший молотом по ободу колеса, разогнулся и густо сплюнул на обочину. Был он огромен и пузат, лицо почти до самых глаз покрывала рыжая борода, под низеньким лбом светились раздражением и любопытством слезящиеся голубые глазки. Ранее Керси никогда не видел его воочию, но догадался немедленно: сам знаменитый барон Камбор. А эти вокруг — явно, что его сыновья, очень уж похожи.
— Довольно, я сказал! Наговорить столько глупостей в один присест — на это способны только расфуфыренные дворянчики из Океании, да еще мои тупые сыновья! Сколько раз было говорено: шина под колесо должна быть домашнего железа, того, что из меловой норы! А вы какое взяли? — барон полез в штаны, вытащил оттуда мятый-перемятый берет и водрузил его на плешивую голову.
— Сударь, вы хотя и из столицы, что очевидно, однако на дурака не вполне похожи. Четко объясните мне, что вы тут делаете, и тогда, быть может, я попрошу вас об одолжении — кое-что передать дорогою... Фири, негодница! Я тебе!.. Гм... Дело в том, что я собирался в гости к матушке, сегодня годовщина... впрочем, не важно чего. Она будет волноваться задержкою. По древнему обычаю, в мирное время ежели, ни я, ни мои сыновья именно сегодня разделиться не можем. Слать же к матушке гонца-простолюдина — ну вы же понимаете, у старых людей полно капризов и предрассудков...
— Да, сударь. Я — тот, кем назвался. Был приглашен на охоту в Горячее ущелье молодым княжичем Докари Та-Микол. Нам сообщили скорбную весть, самую горькую в пределах империи, и я донесу ее до вас, если вы не знаете?
— Не-ет! Что такое?
— Его Величество император... Ушел к богам. Вот свиток с посланием, мне адресованный. Охоту сразу долой, нам всем — по местам, сверхсрочно. Докари поскакал в объезд, а я напрямую.
— Ух, ты! Не надобно мне ваших свитков, я верю своим глазам и вашему слову. Ух... Токугари теперича будет?
— Вероятно, да. — Керси спешился и встал на колено.
Барон сделал знак, и все присутствующие, во главе с ним, также преклонили колена.
— Скорбно. Знавал я хорошо государя, ох, знавал, и хотя давал он мне выволочки иной раз, но... Скачите своею дорогой, сударь, и да хранят вас боги! А мы тут управимся. Матушка подождет, потому как одно дело — ей беспокоиться, а совсем другое — присяга. Да и вообще! Роби, на коня — и к бабке! Сегодня можно нарушить обычай, сегодня день — что иная война! Предупредишь, мол, задерживаемся, про черную новость скажешь.
Керси одним прыжком взлетел в седло, по последней столичной моде — в прыжке еще — сорвав с головы берет, Север снова взметнулся на дыбы, Керси перегнулся через седло в изящном поклоне — глаза его ощупали полутьму там, за шторами... поближе бы подобраться... ничего не видно...
— Прощайте, судари и сударыни! Я восхищен знакомством!..
И только пыль змеею по имперской дороге.
Ах!!! Если бы Фирамели была не такая трусиха!!! Счастье было так близко! О, если бы только она догадалась взять с собою заветный платок! Она бы нашла в себе силы — и, не боясь батюшкиного сквернословия, отдернула бы занавеску! Но он все равно узнал ее! Да, он ее заметил... и губы его шевельнулись... а пальцы... прикоснулись к губам... чуть было не прикоснулись... О, боги! Стоит его увидеть — и сердце не слушается, и голова кругом! Ну почему, почему так?
Г Л А В А 11
Император умер на рассвете. Но до этого он гадал, исступленно, с самого вечера, почти всю дождливую ночь напролет, а помогал ему верховный жрец храма Земли, его святейшество Ару. Волховали вдвоем, втайне ото всех.
Гадание закончилось, и Его Величество замер в оцепенении, только глаза его нехорошо тлели в предрассветной тьме, опасно, как у голодного нафа.
Душно казалось в молельне, жарко и не по-хорошему томно, верховный жрец задыхался, ему было уже все безразлично, вплоть до судеб мира, хотелось только одного: выйти из дворца, вобрать сырого холодного воздуха во всю старческую грудь, а потом... И не надобно никакого потом: лишь отрешиться и созерцать, а Его Величество пусть сам решает, что делать с полученным ужасом... Почему император так смотрит на него? Что... что такое... Император приблизился к своему жрецу, и на свету единственной лампады, сквозь мутную дымку благовонных испарений стал особенно заметен синюшный цвет его лица... Больше верховный жрец почти ничего не увидел в этой жизни: император поднял руку... с мечом... за что... Боль!..
Зарубив жреца, его величество рассеянно, по старинной рыцарской привычке, махнул ритуальным одноручным мечом крест накрест, дабы смести кровь с клинка, с третьей попытки, не заботясь о красоте движений, вогнал меч в ножны на поясе и побрел вон из молельни. Он шел, а синева на его лице с каждым шагом — не то чтобы таяла, но претворялась в бледность, в какую-то мертвенную желтизну. Черные облака из предрассветных сумерек заглядывали в окна, словно пытаясь выпить из него остаток сил и мужества. Со всех сторон тянуло леденящими сквозняками. Но они не освежают, эти сквозняки, а только нагоняют ноющую боль во все измученное тело. Или чудятся они ему? Огоньки-то в настенных светильниках не трепещут. Император уже на половине пути стал терзать ногтями тогу над сердцем, пот на лбу сначала выступил крупными каплями, а теперь уже тек безостановочно... Гвардейский десятник Зали Ривач, стоявший в ту ночь в карауле, увидел, как пошатнулся император и, преодолев смертельный страх перед Его Величеством, прыгнул, успев подхватить на руки обмякающее тело... Теперь надобно кричать тревогу...
— Тихо... тихо... Зали, да?.. — Его Величество сипел, почти шепотом, но явно был в сознании.
Очумевший от внеуставности обстановки, Зали Ривач молча покивал, душа и разум отказывались понимать происходящее, но и то сказать: на его месте растерялись бы и куда более сообразительные люди, а он — всего лишь простой вояка, звезд с неба никогда не хватавший...
— Зали... неси меня в кабинет... жрецов не надо... тревоги не надо... сына... сына зови... скорее...
Зали Ривач — глаза из орбит — перебирал ногами изо всех сил, семенил, стараясь не сотрясать Его Величество, но, при этом, поскорее добраться до кабинета. За ним клубилась, осторожно жужжа, выраставшая с каждым мгновением ночная свита: караульные, слуги, жрецы, люди канцлера, люди Когори Тумару... Заодно исполнилась одна из заветных мечт десятника Зали: подскочившему сотнику своего караула он отдал на бегу короткое до грубости повеление: принца в кабинет! И сотник исчез, ринувшись выполнять приказ от нижестоящего...
Домовой Пеля сначала истошно захохотал над увиденным, а потом вроде как призадумался и гнусаво, в четверть голоса, завыл...
— Где... Токи... где... скорее... Всех вон из кабинета... иначе на кол... ты останься.
Зали опять кивнул, силы и разум постепенно возвратились к десятнику и он сумел добавить вслух:
— Слушаюсь, Ваше Величество!
Получилось тихо, но, в то же время, достаточно по-военному, внушительно.
Принц Токугари, по какой-то случайности, ночевавший в ту ночь во дворце, безмятежно спал под запах дождя, один на ложе, когда его без церемоний, дерзновенно прикасаясь к плечу, разбудили с тревожной вестью.
— Прочь, прочь все! Сам оденусь! Меч! Не этот — старый!
Принц мчался по анфиладам дворца с непокрытой головой, без камзола, в портках без пояса, в башмаках на босу ногу, ножны двуручного меча, небрежно и наспех брошенного за спину, мотались вместе с плохо застегнутой перевязью, били по плечам... нет, некогда останавливаться поправлять... Придворные... Откуда они все понабежали в столь ранний час, даже не рассвело еще как следует... Отец, отец... все хорошо, все будет хорошо... не впервой...
— Что он, Бенги? Лучше ему? Лекари где?
Канцлер, как обычно, с красными от недосыпу глазами, небритый (тоже долго не спал в эту ночь и толком заснуть не успел), помотал сизыми щеками туда-сюда:
— Плох. Никому не велено, — показал глазами на дверь, — вас ждет.
Принц вошел, не стучась. Зали Ривач шагнул, было, преграждая путь, с мечом в руках, но тут же согнулся в поклоне — узнал.
— Кто?
— Гвардии десятник Зали Ривач, "крылатого" гвардейского полка! Согласно личному повелению Его Ве... — Не договорив, десятник опять нырнул навстречу нетерпеливому жесту и выскочил из кабинета.
Токугари на цыпочках подбежал к диванчику, сбросив на ходу перевязь с мечом, брякнулся на колени. Глаза его были сухи, сердце бесилось в груди... Вот оно... Как он этого ждал... И как не хотел, как боялся — боги свидетели!!!
— Отец... батюшка, это я, Токи.
— Ты?.. Кто — ты... А-а... Токи. Я так боялся... не успеть... Беда, Токи, большая беда. Наклонись... ближе... еще...
Никогда еще не слышал он от отца такого дрожащего, слабого голоса.
Принц прижался головой почти вплотную к голове отца, а тот сипел и кашлял, силясь что-то рассказать ему... Токугари понимал через слово, но и услышанного хватило ему, чтобы в сердце вошел ужас, кошмар, который неизмеримо сильнее изгнанного прежнего, бывшего в нем только что, преднаследного...
— Отец! Батюшка! Но... что-то, все-таки, можно сделать? Знаю про Морево. Ты же предпринял... Что?.. А я — что? Что я могу... Кто? Как его зовут?.. Как? Батюшка, я не слышу... Убью, найду и на пыль развею, но — кто? Ты только скажи! Имя, отец? Как?... Не разберу! Отец?.. Отец!!!
Токугари осекся и медленно поднял голову, обшаривая глазами кабинет. Пеля. Домовой завизжал от ужаса, поймав прямой взгляд принца, теперь уже императора, и попытался забиться поглубже в угол кабинета, насколько ему позволяла цепь.
— Скажи мне, Пеля, что ты слышал? Покажи мне, Пеля.
Домовой выл и визжал, видно было, что он старается изо всех сил выполнить приказ, задобрить нового повелителя, столь ему ненавистного ранее...
— И всё? Точно не слышал? Ладно. Ладно, я тебя потом казню... если успею.. а сейчас — без толку, той радости не будет. Что же мне теперь делать?
Токугари метнул взгляд на дверь: закрыта, охранные заклятья на месте. Они подождут, теперь все они подождут, хотя... недолго им всем... нам всем... Трепещущие пальцы глубоко вмялись в щеки, в дрожащие губы — Токугари осел прямо на паркетный пол и расплакался. Он сидел, ноги в калачик, раскачиваясь из сторону в сторону, как нижайший жрец из захолустного храма во время молитвы, и плакал без стеснения, то тихо, придушенно, то опять срывался на громкие рыдания. Теперь он один, вовеки один — и не с кем разделить эту чудовищную ношу, во сто крат более тяжелую, нежели та, что выпадает на долю обычного властителя. Вот так же, небось, и его отец плакал, когда унаследовал тяжесть сию от деда, а тот от прадеда... Но не было в их жизни конца света и конца времен. А у него — есть. Но чего у него нет — это лишнего мгновения, да, по родному отцу погоревать — и то нельзя. А матушка... О, боги! Ей-то как об этом сказать??? Как? Не канцлера же посылать...
