— Теперь, однако, нет ни единого шанса, что казначейство получит остальные семьдесят процентов от людей, которые разорились в панике, и это означает, что консорциум не увидит капитализации, которую он должен был получить. Хуже того, поскольку все началось с облигаций Канала, консорциум запятнан в глазах общественности. Затем есть потеря всех записей консорциума, когда сгорела его штаб-квартира. Поверьте мне, мятежники не могли выбрать худшую психологическую мишень — во всяком случае, с нашей точки зрения, — чем эта.
Он горько пожал плечами.
— Недоверие распространяется далеко за пределы тех связей, в которые был вовлечен Квентин, — продолжил он. — Все облигации выбрасываются на рынок за четверть их номинальной стоимости, и чертовски мало желающих купить. Не только это, но не забывайте, что более трети общей капитализации консорциума должно быть в форме прямых частных инвестиций, а не облигаций казначейства. Эти акции тоже сбрасываются. Мне кажется, что весь консорциум терпит крах, и пока — и если только — они не смогут восстановить свои записи, никто на самом деле не знает, кому что принадлежит или кто кому сколько должен, что только усиливает панику.
— И то, что происходит с консорциумом, на данный момент действительно второстепенно, — вставил Нарман. — Как говорит Эдуирд, настоящая проблема — это банки. Пострадали даже члены гарантийного фонда, и многие из них тоже оказались с грудами бесполезных бумаг, несмотря на центральный банк. Казначейство на крючке из-за прямых депозитов этих банков, но никто не собирается покрывать их другие долги. На данный момент я не готов давать какие-либо точные прогнозы относительно того, сколько из них обанкротится до того, как это будет сделано, но Сова и я будем поражены, если это не что-то вроде пятидесяти процентов от общей банковской отрасли.
— И за пределами гарантийного фонда даже вкладчики не получат обратно и десятой части, — мрачно добавил Делтак. — Если не произойдет чуда, вся экономика республики пойдет коту под хвост, и мы, черт возьми, ничего не сможем сделать, чтобы остановить это.
— Или чтобы предотвратить избрание Хиджинса, — сказала Ниниэн. — Шарлиэн права насчет этого. Он был единственным серьезным кандидатом от оппозиции, с которым Миллир столкнулся до катастрофы. Сейчас у кого-то другого нет времени участвовать в гонке, а паника и страх напрямую влияют на ту ура-патриотическую ненависть, которую он извергает. Очевидно, что это все наша вина.
— Это смешно, тетя Ниниэн, — сказала Эйлана из своей комнаты. Это была очень милая комната, та самая, в которой она жила с двенадцати лет, но она ненавидела ее, потому что между ней и комнатой Ливиса не было удобного туннеля. — Как это может быть нашей виной?
— Потому что все, что идет не так где-либо на поверхности Сэйфхолда, — это наша вина, милая, — покорно сказал Кэйлеб. — Вот что происходит, когда ты самый большой ребенок в квартале и продолжаешь настаивать на том, чтобы поднимать волну.
— И когда так много людей хотят видеть, как ты перестаешь быть самым большим ребенком в квартале, — добавила Шарлиэн, и он кивнул.
— Но это не имеет никакого смысла, — запротестовала Эйлана. — Мы даже не были вовлечены в облигации — или в Консорциум, если уж на то пошло!
— С каких это пор паранойя и поиск козла отпущения должны иметь смысл, Лана? — спросила Илейн Кларик. Герцогиня Сирэйбор и ее муж сидели на веранде своего комфортабельного особняка в пригороде Мейкелберга. — Ни одна хорошая теория заговора в истории — здесь или на Старой Земле — никогда не беспокоилась о логике или здравом смысле! Виктимология — это все об эмоциях и поиске кого-то — кого угодно — другого, кто виноват в вашей ситуации. И, конечно же, этот "кто-то" должен был сделать это из чистой злобы! В конце концов, ты жертва, чистая и невинная пострадавшая сторона, которая никогда не делала ничего, чтобы заслужить то, что с тобой случилось. — Она покачала головой, выражение ее лица было горьким. — Поверь мне, иногда это действительно так работает. Видит Бог, Лизбит и Хейриет — я имею в виду Кристин — достаточно насмотрелись на это во время джихада. Но к тому времени, когда дело доходит до объяснения, почему во всем остальном виноват кто-то другой, разум и здравомыслие покидают здание.
— Немного горько, но это правда, — сказал герцог Сирэйбор, протягивая руку, чтобы взять ее за руку. — И отделить кого-то от чувства жертвы — это одна из самых трудных вещей в мире, Эйлана. Потому что это снимает с них бремя ответственности. Если это не их вина, то явно несправедливо ожидать, что они что-то с этим сделают, и они будут сражаться изо всех сил, чтобы не сдаться.
— Все это правда, и я ненавижу то, что происходит, и я ненавижу тот факт, что сейчас Миллир почти наверняка проиграет выборы, — сказал Кэйлеб. — Еще больше мне неприятно думать обо всех невинных свидетелях, которые вот-вот окажутся уничтоженными, особенно обо всех тех людях, которые купили облигации особого класса. Если консорциум разорится, они также потеряют все свои инвестиции, и для большинства из них это были чертовски большие инвестиции. Это одна из причин, по которой паника распространяется так быстро и проникает так глубоко.
— Я ненавижу все это, и больше всего я ненавижу тот факт, что мы ничего не можем с этим поделать. Но правда в том, что прямо сейчас это второстепенно. Семьи будут разрушены, люди, скорее всего, даже умрут до того, как это закончится, но на самом деле это не конец света. В конечном счете, так или иначе, Сиддармарк восстановится. Это может занять много времени и почти наверняка принесет массу страданий и горечи в процессе, но в конце концов это произойдет.
— Если только сначала с остальным миром не случится что-то еще худшее.
В сети связи воцарилась тишина. Менее чем через три пятидневки наступит Божий День 915 года. И если бы "архангелы" возвращались в фактическую тысячную годовщину дня Сотворения...
— Я не знаю об остальных вас, — сказал он теперь, придвигаясь ближе к Шарлиэн и обнимая ее, — но в течение следующих пятидневок или около того Сэйфхолд может позаботиться о себе сам. Даже в республике. Мы составили все планы, какие только могли составить, сделали все, что могли придумать, приняли все меры предосторожности, какие только могли придумать, и все сводится к тому, что кости, возможно, вот-вот перестанут падать, и мы на самом деле понятия не имеем, в какую сторону они приземлятся. Поэтому я советую всем нам провести следующие три пятидневки с людьми, которых мы любим больше всего. Никогда не помешает сказать им, что ты их любишь, даже если из леса не выйдут никакие гребаные архангелы.
— И если эти кости выпадут не так, у нас может не быть другого шанса.
.III.
Сиддар-Сити, республика Сиддармарк.
— И кто, по-вашему, позволил им украсть все, что не было прибито гвоздями?! — потребовал человек в кожаной куртке на платформе. — Кто?! Я скажу вам, кто — это был тот никчемный сукин сын Миллир, вот кто! Сначала он запихивает нам в глотку свой проклятый Шан-вей "центральный банк", а потом подписывает контракт с чертовым Чарисом, чтобы полностью разрушить экономику, которая была просто прекрасной, пока он не начал с ней возиться! А теперь это! Он украл хлеб прямо изо рта ваших детей, люди!
Отвратительный хор ответил ему, когда закипели факелы, проливая свой дымный, кровавый свет на аудиторию, которая заполнила площадь вокруг платформы. На площади Сент-Сесилия во время выборов всегда собирались большие толпы, но редко такие, как сегодня. И редко когда вместе с дымом факелов в воздухе витала такая ярость.
— И еще кое-что! — крикнул оратор. — Сколько людей головорезы этого мясника Паркейра застрелили прямо здесь, в Сиддар-Сити? Вы думаете, это просто совпадение, что мы приближаемся к выборам, а он и Миллир наводняют столицу войсками?! Пожалуйста!
Ответные крики были громче и уродливее, и он кивнул.
— Вот именно! — сказал он им. — Вот именно! И лучше не становится, друзья. О, нет. Ничуть не лучше! Это будет развиваться как снежный ком, пока не перевернет все на своем пути, и ни у кого во всей гребаной республике не будет горшка, в который можно помочиться. И когда это произойдет, проклятые Шан-вей чарисийцы вмешаются и предложат "спасти" всех нас, скупая каждую чертову вещь в поле зрения за гребаную десятую часть марки! И этот сукин сын Миллир будет держать дверь открытой для них, когда они войдут, а затем поцелует их в задницу, когда они выйдут оттуда со всем, что они смогут запихнуть в свои чертовы карманы.
— Чертовски верно, он так и сделает! — из глубины толпы донесся чей-то крик. — Предлагаю отправиться во дворец протектора и разобраться с его задницей прямо сейчас!
Поднялся громовой крик согласия.
— Да! — крикнул кто-то еще. — И я принесу веревку! И после того, как мы вытащим его никчемную задницу на улицу, мы должны!..
Он оборвал себя на полуслове, когда позади него раздался внезапный стук подкованных железом копыт по булыжникам. Толпа обернулась и увидела конных городских стражников, ведущих своих лошадей по двум улицам, которые выходили на площадь. У них были мрачные лица, у этих стражников, и они были одеты в полное боевое снаряжение, которое было бы трудно отличить от доспехов кирасира. У них были полицейские дубинки, но на этот раз на бедрах у них были револьверы, а у трети из них также были дробовики в седельных ножнах, и их было более пятидесяти.
Толпа, казалось, успокоилась, собралась, но переулок расступился, когда полдюжины стражников двинулись прямо к трибуне оратора. Они достигли его, и большинство из них остались верхом, повернув своих лошадей лицом к толпе, в то время как капитан, командовавший отрядом, спешился и поднялся по лестнице на платформу.
— Что, черт возьми, ты думаешь, ты делаешь? — говоривший зарычал, стараясь говорить достаточно громко, чтобы его услышала толпа.
— Я разгоняю это собрание, — категорично ответил капитан стражи.
— Вы не можете "разогнать" политический митинг! Это противозаконно!
— Могу, когда выступающие на этом митинге начинают подстрекать к насилию.
— Я не сказал ни единого слова, предполагающего насилие в отношении кого-либо!
— Ну, тогда, может быть, ты не слушал, что люди, с которыми ты разговариваешь, говорят тебе в ответ. Я слушал, и это прошло дальше мирной критики. Чертовски долгий путь в прошлое. — Капитан повернулся лицом к толпе. — А теперь разойдитесь, все вы!
— Ни за что, черт возьми! — крикнул кто-то из безопасной анонимности толпы.
— Поверь мне, многие люди, вероятно, пострадают в ближайшее время, если вы этого не сделаете, — предупредил стражник.
— Включая тебя, придурок! — вызывающе крикнул в ответ другой мужчина.
— Не так плохо, как люди, которых ты собираешься втянуть в мир боли своим ртом, друг, — категорично сказал капитан.
— Пошел ты!
Часть толпы беспокойно зашевелилась, начиная расходиться к краям площади, но гораздо большая ее часть зарычала в знак согласия с оратором.
— Хорошо, — сказал стражник. — Похоже, мы делаем это трудным путем.
Он посмотрел поверх моря голов на всадников, выстроившихся в линию шириной в две трети площади.
— Очистите площадь, лейтенант! — крикнул он, и эти всадники медленно двинулись вперед, описывая плавные дуги дубинками спецназа.
— Позор, — сказал Жермо Хиджинс своей ухоженной аудитории, качая головой со смешанным чувством печали и гнева, стоя на подиуме во главе огромного роскошного банкетного зала. Никто бы не догадался, глядя на элегантный фарфор и сверкающее столовое серебро, что весь ужин был организован менее чем за два дня.
— Это просто позор, — продолжил он, обращаясь к толпе состоятельных потенциальных доноров. — Другого слова для этого нет! Реакция лорда-протектора Климинта с самого начала этого кризиса была... по меньшей мере неуклюжей. Полностью оставляя в стороне вопрос о том, как Квентин и его сообщники смогли обмануть так много людей под присмотром лорда-протектора — в конце концов, он бывший канцлер казначейства; как он мог не заметить приближения чего-то подобного? — что мы должны делать с сотнями людей, которые были убиты или ранены — или с тысячами арестованных! — в разгар года выборов? Как можно не рассматривать это как попытку запугать своих политических оппонентов?
Хиджинс сделал паузу, чтобы глотнуть воды, и тишина была оглушительной.
— Я не готов обвинять лорда-протектора в преднамеренном подавлении голосования, — продолжил он тоном, который говорил прямо противоположное. — Однако я готов сказать, что это будет иметь такой эффект, и это противоречит всем принципам нашей конституционной республики! Свободное осуществление избирательного права каждым квалифицированным избирателем абсолютно свято в Сиддармарке... или, во всяком случае, так должно быть. Но, с другой стороны, мы также должны быть правительством законов. Законов, которые соблюдаются без какого-либо иностранного влияния, без какого-либо фаворитизма по отношению к королевствам, которые явно не принимают во внимание интересы республики. Мы не видели этого за последние пять лет, так почему мы должны ожидать, что остальные законы республики — основополагающие принципы нашей конституции — переживут следующие пять лет протектората Миллира? Независимо от того, добровольно ли он обманут Чарисом или нет, последствия будут теми же. Если мы когда-нибудь надеемся восстановить нашу экономическую основу, мы должны сделать это по-сиддармаркски, помня о ценностях и сильных сторонах, которые когда-то сделали республику величайшим единым государством на лице Сэйфхолда. Нам нужно вернуться к этим сильным сторонам и...
— У него все хорошо, — прошептал Гастав Фейфир на ухо Жейкибу Фирнандизу, когда Хиджинс продолжил свою речь. — На самом деле, у него дела идут лучше, чем просто "хорошо". Я уже слышу, как звенят марки в коробках для сбора пожертвований! — Издатель "Сиддар-Сити Сентинел" улыбнулся. — Прежде чем отправиться сюда, я написал свою редакционную статью на завтра, но, возможно, мне придется вернуться в офис и переписать ее, прежде чем ложиться спать!
— У него все хорошо, — согласился Фирнандиз. — Я все же надеюсь, что он не слишком настаивает на личном осуждении Миллира.
Банкир, который потихоньку арендовал банкетный зал не менее чем через трех посредников — и чей банк пережил нынешний экономический кризис гораздо лучше, чем большинство, потому что у него не было ни единого ценного залога Брейсина Квентина, — позволил своему лицу изобразить крайнее беспокойство.
— Он не может давить слишком сильно, — ответил Фейфир. — Не против Миллира и его толпы. И не в такое время, как сейчас. Все мои репортеры согласны с тем, что голосование полностью изменилось с тех пор, как разразился скандал с консорциумом, и общественное мнение становится только хуже, когда дело касается Миллира. Настало время, Жейкиб, время для него обрушить молот со всем, что у него есть!
Фирнандиз заметил, что издатель даже не пытался скрыть своего удовлетворения. Возможно, это было не очень удивительно, учитывая все, что он делал, чтобы разжечь ярость против правления Миллира.
