Токугари разжал руку и преподнес жене черный шелковый мешочек, который он до этого успешно прятал в кулаке.
Императрица Миамори стремительным и жарким наскоком застала своего повелителя врасплох: обвила его шею руками и дважды поцеловала, перед тем как выпорхнуть к настенному зеркалу. Оба раза получилось в щеки, потому что Токугари никогда и никому не позволял большего... кроме своей законной супруги... Но и ей не часто перепадало, чтобы в губы... Токугари беззлобно фыркнул и перевернулся на бок, подперев себя локтем, чтобы удобнее было видеть, как Миамори вертится перед своим отражением. Женщина и зеркало — это зрелище всегда завораживало своею... своим каким-то странным бесстыдством, некоей магией, которую мужчинам испытать не себе — просто не дано. Вот она осмотрела сережки, вертя их на ладони... Освещения мало, угу: мгновением раньше было много, а теперь мало! Сама, наспех сотканным заклинаньем, не вызывая слуг, махнула пальцем — зажгла шесть светильников вокруг зеркала, теперь почему-то глядит на сережки в зеркале, даже не надевая... Наконец, нацепила и смотрит на себя в упор...
С Токугари даже сон слетел, настолько уморительным показалось ему обычное женское предзеркальное камлание. Император побился сам с собою об заклад, что жена сейчас возьмется за румяна, белила, помады, иные краски — и, конечно же, угадал! Вот она медленно приближает накрашенное лицо к зеркалу, напустив на себя всю возможную величавость и строгость... А задница, меж тем, довольно мило оттопырена под полупрозрачной ночной рубашкой... Вот отпрянула! Спохватилась и украдкой скосилась на мужа... Но Токугари был настороже и оказался проворнее: нет, нет, он не смотрит, а тихо дремлет, распустив губы, лежа по-прежнему на боку... И опять огромное зеркало подманило к себе молодую императрицу... И слева посмотреть... и справа... Сережки сработаны на совесть, без скидок на царственное величие кующего: при Дворе искренне признавали способность принца... теперь уже императора... ваять из металла изящные безделушки... С мечами, увы, чуточку хуже, там выше добротного ремесленничества ему никогда, наверное, не подняться. Императрица Миамори, тем временем, нерешительно потянулась к шкатулке с перстнями и ожерельями... Нет, оставила сию мысль. Тут главное — вовремя пресечь, не то она возьмется подбирать к сережкам все остальные тряпки и побрякушки, включая туфли и зимнюю шубу... Славно, когда есть чем отвлечься от горечи, усталости и мерзости прожитого дня. Кабинет его, наверное, уже принял прежний безмятежный вид... Родственники княгини Денарди извещены и вовсю мыслят о наследстве... Хорошо бы каким-нибудь волшебством перенести в столицу старого Когори Тумару, чтобы он, потея, пыхтя и сопя, но толково и по-мужицки основательно доложил свои догадки и соображения... Ах, если бы они там все справились с Моревом! С помощью богов, разумеется! Уж он бы потом никаких даров не пожалел бы! Во все храмы, не только в столичные! Однако трудно торговаться с богами, ибо резоны их не всегда понятны смертному...
— Дорогая, ты ослепительна, да. Но не пора ли тебе отдохнуть, почивая?
Миамори покорно кивнула, по-прежнему неотрывно глядя в зеркало, вся еще во власти древней женской волшбы.
— Теперь я буду главная государыня!
Угу. Токугари перевернулся на живот, встал, подтянув худые колени, на четвереньки, и побрел, глубоко проваливаясь в перины, к краю широченного супружеского ложа. Вышел он туда, куда надо: внизу, на квадратном коврике у алькова стояли его спальные туфли — только ноги спустить. Расчет оказался точным: Токугари успел подойти к жене, пока она стояла на месте, и теперь зеркало отражало их обоих, в ночных рубашках с фамильными вензелями, замерших рядом, можно сказать — в обнимку.
— Ну конечно, дорогая! Ты теперь главная государыня. Но пока матушка жива, пусть она об этом не догадывается, хорошо?
Б-боги... Императрица Миамори втянула голову в плечи, в робкой попытке избавиться... нет... нет, не от супружеской длани, которая легла ей на шею под самым затылком, пальцами дотягиваясь до горла, но от того лютого хлада, который сочился из его десницы. А его аура... О, боги!.. Он ее сейчас убьет! Но ведь она ничего такого не имела в виду! Она просто...
— Ладно, Мири?
— Д-да, д-дорогой государь. Я... я просто...
— Понимаю, ты просто. Снимай сережки и возвращайся на ложе, мой птерчик. Понравились тебе они?
— О... д-да! Очень, очень, очень! Можно, я тебя поцелую?
— Конечно. Один раз. Я рад, что тебе понравилось. И пойдем спать: так-то у меня завтра день плотно утолкан — хоть на луну вой.
Лед и ужас не сразу, но покинули сердце императрицы Миамори: вроде бы, он перестал гневаться неизвестно за что и даже заснул. Как бы ей вот придумать такие заклятья, чтобы заранее провидеть — на что он разъярится, а на что нет? И тогда бы она ни под каким видом, ни за что не приблизилась бы к той стороне его души, из которой смерть на всех скалится! Вот Чени — он никогда не будет ее так пугать, он любит мамочку... Да, засвистел, засопел... Значит, и ей можно прикорнуть, в тепле и в тишине, у него под бочком. Но сначала еще раз обдумать: вроде бы, к малой короне они вполне подходят и на ближайшем же Большом молебне в храме Земли она... она... Сон был осторожен и мягок: главная императрица уснула, и сама не заметила — как.
А Токугари не спалось. Он ладонью проверил ауру супруги — дары богини Сулу вкушает, теперь можно и повздыхать, поворочаться. Сна по-прежнему ни в одном глазу — вот ведь досада. В руках и в ногах тяжесть разлита, спину поламывает, в виски давит — самое бы время провалиться до утра в сновидения и грезы, да никак не расщедрится для него ночная богиня. Ну, тогда остается мыслить о сущем, о предстоящем.
Вот-вот грянет битва, неведомо кого неведомо с кем. Отец выяснил все, что сумел и послал, туда, куда ему было подсказано богами неких избранных: Санги Бо, Когори Тумару, маркиза Хоггроги, еще кое-кого... Считается, что там случится наиболее опасная часть Морева. Однако в том месте нет надежды решить количеством сию опасность, имеется расчет на неведомое другое — и поэтому отец счел достаточным прикрепить к этим людям довольно небольшое войско. Основные же военные силы Империи уже приведены в полную боевую готовность по всем рубежам, по всем гарнизонам. Удельным властителям под страхом немедленной и позорной смерти приказано прекратить все усобицы вплоть до весны, на подзуживания не поддаваться, внешнюю же угрозу отражать, не жалея живота.
Унылые бдения в отцовском кабинете пригодились, да еще как пригодились: уже которые сутки Токугари трогает неуверенною рукой нити управления — и все они послушны ему, и почти все знакомы ему. Мятежей нет, видимого недовольства со стороны подданных и придворных — нет, заговоров нет, не считать же таковым смехотворную попытку отравления со стороны уязвленной ревнивицы...
Все это весьма хорошо. А плохо то, что Токугари ни в чем не уверен! Ибо он ничего не знает непосредственно: он не видел размеры войска при Когори Тумару, он ни разу не приценивался к мясу и хлебу в столичных лавках... и тем более в провинции. Он никогда не видел своими глазами предмет земельного раздора между баронами Камбор и герцогами Бурыми... На западной границе решается судьба империи, чужими руками и мечами решается, а он вынужден поднимать по свиткам историю чужих решений, да свитками же и почтовыми птерами пытаться чем-то там руководить. Ужас, да и только. Он, как и батюшка его, все знает только через чужие руки. К которым он, как и отец, испытывает сплошное и неизбывное недоверие! Да, да, да! Недоверие!..
Токугари поднес к глазам кисть левой руки и, наконец, рассмотрел, невзирая на полутьму, что именно так его беспокоило в эти минуты: крохотная соринка впилась в подушечку пальца! Мелочь — а думать мешает. Надо зубами ее уцепить и вынуть, не то от заклинаний женушка проснется и тут уж будет не до мыслей и не до сна... Порядок.
Естественное и оправданное недоверие, ибо указательный палец на левой руке крестьянина... какого-нибудь Сивого Кумыря, этому крестьянину Кумырю во сто крат дороже, нежели указательный палец самого государя, и дороже всей левой руки государя... да и дороже самого государя, чего уж там... Рыцари и дворяне иное дело: эти не колеблясь отдадут жизнь за благополучие трона и империи... Казалось бы — да! Но — тоже в узко очерченных границах: ну-ка попробуй заставить их творить бесчестное (по их сословным предрассудкам) — немедля предадут тебя, изменят империи животом или смертью! Та же и Денарди — ужели она не понимала, как опасна для государства внезапная смерть престолонаследника??? Да ей было чихать, главное — что прохихикает двор в ответ на ее худосочный взлет и немедленное падение!
Никому нельзя доверять! Никому, никогда, ни в чем! Гм... И при этом делать свое дело — как сие совместить? Как??? Научите, боги!
Но боги равнодушно молчали, предоставив свежеиспеченному императору корчиться в пламени собственных страхов и страстей. Ящерные коровы шли и шли, покачивая раздутыми боками, из стены в занавеску, пастушок в четвертый... а может и в семнадцатый уже раз прогнал перед ним всё потешное стадо, но избавления так и не было: не спалось.
И только к самому рассвету Токугари нащупал некое подобие мира в измученной душе.
Да, он не доверяет никому и не будет доверять впредь — ни людям, ни обстоятельствам... ни даже богам! Никому. Но он не может не понимать, что древняя булатная сталь из небесного камня отличается от небесного железа, ставшего женским украшением, он знает это, он верит в это. Такова истина и ее стоит держаться. Обопрись на нее — она поможет искать и другие опорные истины. К примеру, он твердо знает, что придворных, воинов и вообще всех его подданных объединяет вера в него, в Его Величество... Разве канцлер Бенгироми Лаудорбенгель доверяет нынешнему императору? Нет. Или доверял прежнему, с которым бок о бок трудился чуть ли не сотню лет? Нет, конечно же, не доверял Бенги батюшке! Всегда ждал от него каверз и непредвиденного худого. Но верил в него. Верил! И хочет верить в наследника, иначе вся долгая предыдущая жизнь сановника Бенги была никому не нужной трухою.
То-то же. И он, Токугари, верит. В отца, в империю, в неотесанного и незаменимого Хогги Солнышко, в жестокого и хитрого обжору Когги Тумару, в усталого канцлера Бенгироми, в свои войска, в простодушную и тщеславную Миамори, в законы, по которым живет империя, по которым живет природа, в самую природу. В себя, наконец... Хотя... в себя... Да, он верит и в себя! Пусть и не доверяет полностью своей слабой человеческой сущности, ибо изучил ее неплохо... Не доверяя — верь! Ты в них, они в тебя! В Бытие! В Радость! В Победу!
В будущее, наконец, которое невозможно знать, но в которое стоит верить.
КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ
8. ПЕРЕПУТЬЕ ТРЕТЬЕ
Там, на западной границе, вдали от Океании и Двора, внезапную смерть государя переживали менее остро, чем в столице, хотя — кто как... Юный и бесшабашный, однако же умный и честолюбивый Керси Талои, к примеру, понимал, что если удастся упрочить, или пусть даже сохранить свое положение в свите императора Токугари, то его будущее заиграет куда более яркими красками, нежели в недавних мечтах. Какое, там, к демонам, Морево, когда перед ним горизонты открылись!..
А вот Когори Тумару тосковал втихомолку. Нет, сановник не боялся ни отставки, ни даже немилости от нового владыки: что будет — то и будет... Но — печальный рубеж обозначился, во всей своей неприглядности. Раньше у него были некие защитные шоры на думах, против неумолимого Времени: 'старый-то хрыч подревнее будет — а твердо на троне сидит, из ума не выжил, клыки и когти все на месте'. Ныне же, при Дворе, дееспособных ровесников ему, Когори Тумару — по пальцам одной руки сосчитать. Это даже милосердно, что он далеко от столичной гущи событий и при очень важном деле. Таком важном, что и погоревать толком некогда.
Разное думали посланцы государевы, но жили и действовали в походе слаженно и четко, прежде заведенным порядком: Когори Тумару — за все в ответе и всему голова, остальные беспрекословны; Керси Талои — исполнителен и ловок, не имея строго определенного круга обязанностей, затыкает собою щели и недостатки в войсковом быту: он и вестовой у его высокопревосходительства, и караулы проверяет, и по обозам старший. У другого бы дворцового счастливчика голова бы кругом пошла от предвкушения близкого будущего, а рыцарь Керси — внешне тот же самый Керси, словно бы и не догадывается, какими завистливыми глазами на него смотрит войсковая гвардейская молодежь... Ничто не застает Керси врасплох, нипочем ему ни изнурительная служба, ни презрительное фырканье тех, кого он по службе вот-вот обгонит... Чуть утро — Керси уже на коне, в поля помчался, охотиться, либо упражняться в боевых умениях. В глазах отвага, на устах улыбка или песня... Какая еще усталость? — не ведает он никакой усталости! И только близкий, самый надежный друг его, молодой князь Докари Та-Микол, совершенно свободный от мук зависти придворной и служебной, увидел и почувствовал, какое смятение, какой ужас поселился в душе у Керси, когда тот узнал, что в расположение войска вот-вот прибудет его светлость маркиз Короны Хоггроги Солнышко, бывший удельный повелитель для бывшего своего пажа Керси Талои! Захочет ли он разговаривать с... перебежчиком... или вообще — поглядит ли в сторону того, кто... кто своими поступками... Нет! Он не предатель, он не совершил ничего предосудительного для воина и дворянина! Да, сменил повелителя, такое бывает, тем более что нынешний повелитель — не враг маркизу Короны, отнюдь не враг, а напротив: это Его Высочество престолонаследник, а ныне Его Императорское Величество Токугари Третий!
Ну, так и что из этого, что ныне он при Его Величестве?
Его светлость маркиз Короны сызмальства взял мальчишку-молокососа Керси, тридевятого сына из дома Талои, в пажи, потом в оруженосцы, потом представил оруженосца Керси на венчание в рыцари, отправил в столицу, с тем расчетом, чтобы на южных границах, далее и на долгие годы вперед, в любой битве, бок о бок с маркизом станет одним лихим рыцарем больше... Убежал рыцарь, остался при дворе. Встретятся они лицом к лицу, взглянет маркиз на него, усмехнется и... Да лучше бы зарубил! И зарубил бы — кто с его светлости спросит? Когори Тумару с ним ссориться ни за что не станет, а Его Величество — тоже, разве что за самоуправство пожурит своего бывшего приятеля, крутого на поступки, но бесценного и безраздельно верного слугу... Смерть, все-таки, лучше позора, пусть рубит!
О, как боялся Керси этой встречи! С каким душевным трепетом стоял в то утро в жиденькой шеренге рыцарей, встречающих маркиза! Но — обошлось!
Его светлость, поравнявшись с Керси, изволил узнать и даже остановился с улыбкой:
— Рад за тебя.
Керси, как положено, тут же сделал шаг вперед.
— Конечно, жаль, что так вышло, но... Служба есть служба, здесь, как и везде. Окреп, гляжу, мясца поднабрал. — Маркиз хлопнул Керси по плечу, и у того едва колени не подломились от тяжести удара, словно дерево упало! Но это была открытая улыбка от его светлости, чистая улыбка, без коварства и подспуда! — Тури тебе приветы шлет, особо меня просила не забыть, дважды повторяла, и какую-то там вышивку в подарок, но посылка сейчас в обозе, после найду. И не забывай родные края, понял? И честь нашего уроженца высоко держи!
