Федор Иммануилович нес дозор в астрокуполе головного тягача. Половина минчан спала, намаявшись на установке маяков. Олег и Сергей-первый героически зевали на вахте в рубке, а старшина минчан, Семен Васильевич, там же, с ними, придумывал и чертил в блокноте схему нового спуска, по которому “Ермунганд” мог бы вернуться к Молочной, не ломая карданы о ребра Лестницы Гигантов.
Эйлуд продолжил:
— Представить себе эволюцию, приводящую к такому вот организму механическим путем естественного отбора, вообще не могу… А если они чьи-то, то можно по ним выйти на хозяина. Скорее всего, бессмертного. Опять же, смертный должен прожить ну прям вообще совсем о-о-очень долго-о-о, чтобы насоздавать Иных.
— Не скажи, — Мия вздохнула. — Вот есть у нас торговая точка. Там талантливая девочка-биолог такое устроила за своего парня. Планету на уши поставила. Монолитная экосистема океана, как тебе?
— Если девочка-биолог, то в мире есть наука биология, по крайней мере, — не согласился Эйлуд. — И довольно высокого уровня. А тут есть? А почему мы тогда не видим даже нормальной селекции? Ты видела, какое у них зерно дохлое? Пшенично-пырейные гибриды, что мы продаем, здешние даже не едят, сразу сеют. Им и это зерно кажется крупным!
Эйлуд показал на Капитана:
— Если вот он привезет какую-то действительно отборную сортовую пшеницу, местные от одного удивления тапки отбросят. Нету здесь биологии. Значит, Иных мог создать лишь гений невероятного уровня. А тогда где прочие следы его деятельности?
— Во времени, — вздохнула Хоро. — Допустим, он это все сотворил тысяч пять назад. И привет. Следы стерлись, оставленные знания переврали до неузнаваемости. А потом и анекдотов насочиняли.
— Ну хорошо, мама. Вот найдешь ты его… — Мия плюхнула нож в миску, вытерла руки. — А что ты будешь спрашивать?
Хоро пожала плечами:
— Чем больше думаю, тем больше понимаю: он мне родня больше по духу, чем по телу.
— Если вообще существует.
— На этот счет не сомневаюсь, — Хоро усмехнулась. —Мы-то вот они.
Они подошли к высокому крыльцу Вычислительного Центра, когда от палатки дружинников окликнули:
— Эй, вы на работу?
Звездочет развел пухлыми руками:
— Не дома же сидеть в такой день. С ума сойдешь от неизвестности. Лучше уж со своими.
— Значит, жены вам не свои? — Вадим Гибарян из пятой расчетной лаборатории вроде и улыбался, а вроде и не одобрял.
— Вы че, жен с малыми еще из города не выслали? — Звездочет прекрасно умел отвечать вопросом на вопрос.
От палатки подошел еще Трофимыч: молодой парень с бородой и двустволкой, которого звали по отчеству из-за смешной истории на охоте; Звездочет не стал вспоминать ее сейчас.
Приблизившись, Трофимыч полез чесать затылок:
— А вы, смотрю, тоже оделись… По форме?
Звездочет и брат его, Толмач, оделись как годы назад — с удивлением отметив, что не сильно-то потолстели на, казалось бы, абсолютно сидячей работе. Влезли в толстые штаны и плотные водолазки, накинули жесткие потертые куртки. Некогда, в городе Ноль, для различия черных кожанок Звездочет набрызгал на спину своей куртки из баллончика красное солнце; Толмач обошелся так.
Привычно братья подвесили дареные “браунинги” — на шнур, чтобы вытаскивать в случае чего. Звездочету такого делать не приходилось, а Толмач ходил отбивать Волну в самый Вейл, и там настрелялся из карабина Симонова в полное свое… Не удовольствие, нет… В полное свое насыщение. Но оба они даже не задумывались и ничего не вспоминали о старых вещах: тело само вспомнило, само сдвинуло снаряжение на привычные места, так, что не мешали объемные животы, не цеплялись рукава, косточки запястий не стукались о затворы на каждом шагу.
Братья не задумывались и о том, как они выглядят сегодня для коллег-программистов, привыкших видеть их в клетчатых ковбойках, свободных легких брюках; наконец, в штиблетах — вместо высоких шнурованных ботинок!
Подбежавшие из палатки дежурные смотрели на братьев с опаской. Наконец, Трофимыч спросил юношеским баском, точно как в кино “Чапаев”:
— Слыш, начальники… А вы это… За большевиков, али за коммунистов?
Звездочет посмеялся чуть смущенно. Толмач улыбнулся, но и только. Он думал, что со всеми этими распровыяснениями забыл купить на следующий месяц таблетки от давления, а их-то пить надо ежедневно. И не прекратится ли выпуск, и что в таком случае придется делать? Упражнениями сильно давление не собьешь, а ходить с высоким постоянно — нарываться на неприятности, чисто по Булгакову: не что смертен, а что внезапно смертен, вот же засада…
Звездочет в то время отвечал на вопросы сбежавшихся дежурных. Девчонки, принесшие термосы. Старый электрик Дим Димыч, он же Дым Дымыч, он же просто Дым. Электрик взял двустволку просто почувствовать себя хоть на каплю моложе… А вот лощеный сухарь и аккуратист Гаврила Игоревич, начальник математического сектора — его в образе восставшего ситуайена представить выходило с трудом, однако ж!
Все сбежавшиеся смотрели на братьев круглыми глазами.
Гаврила Игоревич спрашивал:
— Вы, насколько я понимаю, предложенное вчера по телевизору разъединение страны никоим образом не поддерживаете?
— Как все мы, — добавил Трофимыч. — А то с чего бы мы на улицу вышли?
— Нет, — отвечал Звездочет. — Никоим образом не поддерживаем.
— А можно узнать, почему?
Отошли к палатке, к принесенной откуда-то лавочке, расселись.
— Кто творил шампанское? — буркнул Толмач. — Не забудьте завтра заплатить.
— Э-э…
— Лавку потом на место верните… Революционная гвардия.
Звездочет посмотрел на коллег внимательно и подумал: можно рассуждать о государственных интересах, но что такое “государство”? Как там, в “черном тюльпане” говорил Короткевич: “Его в суп кладут или в дождь на плечи накидывают?”
И Звездочет взял такой пример, который самому ему казался понятным и близким:
— Ну, смотрите, коллеги. Мы вот сейчас работаем над такой… Штуковиной… Вадим, тыжпрограммист, — улыбкой Звездочет дал понять, что шутит, — наверное, ты поймешь. Значит, общесоюзная… Не библиотека, а кодотека. На главных серверах. Там лежит отлаженный код разных элементарных вещей. Не на дискетах пересылается, как сейчас. А постоянно крутится. И, если тебе надо быстро накидать нечто, ты просто ссылки на эти функции ставишь. А машина сама подтягивает по сети самую последнюю, самую свежую, проверенную и вылизанную версию. И включает ее в твой код.
— Интерсетевая компиляция… — Вадим задумался. Задумались и все остальные. И девочки из математической группы, и Дым Дымыч, который не то, чтобы все понял — но ощущение прикосновения к большому делу почуял даже он.
Заговорили все сразу:
— Язык придется выбрать раз навсегда.
— Си, конечно, чего тут фигурять.
— С платформами проще, у нас их всего-то три. Первое, “БЭСМ”-архитектура, второе, “Урал”-архитектура, и третье, “Сетунь”-архитектура… Как ты назвал: кодотека?
— Одна “статья” — одна функция. По одному бинарнику для каждой платформы. Название компилятор понимает, как вызов, а если в статье появляется ссылка — точно как в обычной гипертекстовой статье! — это, соответственно, субвызов.
— Глобальные переменные…
— В жо… — Вадим покосился на девочек и продолжил, — … сткий линк убираем. Вообще их нафиг. Смысл-то кодотеки в чем. Чтобы использовать ее часть, не надо знать структуру целого.
— Тут сразу и устойчивость к внешним помехам. Подумаешь, выбьет узел-другой…
— А если нету нужной функции?
— Как сейчас с Большим Информаторием. Написал сам, чего надо. Оформил как статью, выслал на модерацию, ее добавили. В этом же и суть: использовать уже существующую структуру. Только информацию в библиотеке человеки читают, а это библиотека для компьютеров будет!
Дежурные рвали друг у друга листочки со списками “самых-самых” функций, когда Трофимыч опомнился:
— Ведь мы сейчас накидаем этих функций столько, что модераторы захлебнутся!
Дим Димыч тронул Звездочета за толстый кожаный налокотник:
— Борис, а ты сам чего хочешь от этой штуки?
Звездочет ответил тихо, вынуждая всех умолкнуть и вслушиваться:
— Нулевой порог вхождения. Не надо быть программистом, не надо учить высшую алгебру, чтобы накидать готовыми функциями что там тебе хочется прикладного. Потому что вдруг ты биохимик, и в битовых масках не сечешь, а результаты опытов обработать надо. Вот, заходишь в привычную тебе библиотечную структуру, где все расписано по полочкам, и собираешь целевой функционал. Оно у тебя на машине компилируется, потому что все ошибки там заранее профессионалы выловили. Не сидишь три дня над отладкой, а пользуешься сразу, не загружая сервера.
Вадим Гибарян почесал подбородок:
— Слушай, это ж какой порядок в проектах настанет! Все начнут одинаковые библиотеки применять вместо самописева. А то сегодня, кого ни возьми… Ладно, на уровне железа более-менее все совместимо. Но в программной-то архитектуре у нас форменная “классификация животных по Борхесу”.
— Связность, — прибавил Трофимыч. — От базовой математики до каких-то хитрых узкоспециальных задач. Все в едином ключе — стиле — форме… Строго говоря, при едином интерфейсе сами функции можно и на разных языках писать…
— Хорошо, — Гаврила Игоревич потер пальцами веки. — Теперь попробуем идею на прочность. Зачем такие сложности, зачем постоянная сеть, зачем кодотека? Сделаем просто вменямый загрузчик. Пусть он собирает чего кому надо…
— Если у нас атом системы некая функция, — тонким голосом вступила девочка с термосом, — то почему не на Прологе написать? Или там на Лиспе?
Звездочет поднял обе руки и громко сказал:
— Стоп! Закончили обсуждение. Забываем, с чего начали.
Переключил голос на тихий, вынуждая опять вслушиваться:
— Вы задали мне вопрос: почему я против разъединения. Да потому, что если мы с вами сейчас разъедемся: Вадим к себе в Ереван, девочки-практикантки обратно в Киев, Дым под Калугу, я в Питер, брат…
— В Город Ноль, — буркнул Толмач. — Там, надеюсь, подобной херни не будет.
Звездочет посмотрел на брата и вздохнул: мы сумеем вернуться в твой двор — счастья нам не вернуть все равно!
— Короче, разъедемся — такую вещь никто делать не захочет, все разбегутся по уделам.
В паузе все принялись отхлебывать из крышечек термосов, как-то сразу поняв, что вокруг совсем уже ноябрь, холодное и мокрое начало ноября, скоро годовщина Революции… Дим Димыч, помнится, ворчал: “Никак у нас не истребят показуху, вон и высадку на Марс почти к ней подгадали”.
Сейчас Дим Димыч снова задал вопрос:
— Борис… А оно правда так важно, чтобы порог вхождения снизить?
— Важно, — вздохнул Звездочет. — Или у нас будет поголовная компьютерная грамотность, или нас просто не будет. Как страны. Как общества. Мы же им конкуренты. А значит, нас из чистой целесообразности удавят, “ничего личного”. Будем только на английском общаться, “встраиваться в рынок”. Летать в Лос-Анджелес или какой там еще Бонн ездить, на работу проситься. Что, кино не смотрел, Дым?
— То-то и оно, что смотрел, — Димыч отвернулся от здания Вычислительного Центра, поглядел вдоль непривычно-пустой московской улицы, на застывший поодаль трамвай. Когда немец под Москвой стоял, оно примерно так же выглядело. Кто-то уезжает от греха, кто-то хватает оружие и бежит к “своим”; девки вон, тоже отсиживаться не захотели: “мы советские!” — и сидят сейчас на баррикадах. Город против шерсти погладили, не мурлыкать же он теперь будет!
— Смотрел кино, — повторил старый электрик. — Большинство-то людей такими категориями вообще не мыслят. Зачем для всех порог опускать? Ведь вы, программисты, тогда не нужны станете. Сами себе копаете яму? Да те ребята из кино про вас четко сказали… — Димыч оглянулся: вроде практикантки-киевлянки не слышат, — вы йобнутые. Что значит ” всем”? Нормальные люди такими категориями вообще не мыслят!
Звездочет плечами не пожимал, а чисто рефлекторно положил пальцы на холодную рубчатую рукоять. Сказал медленно, четко, раздельно:
— Да нет наверное, Димыч. В коммунизме как раз это вот и нормально. Не “отнять и поделить”, это определение коммунизма от врагов. Определение коммунизма от коммуниста: “счастье всем, даром”!
Толмач тоже опустил руку за отворот кожанки, и там еле слышно раздался всем знакомый щелчок затвора. Девочки слышали его в кино про шпионов, Димыч в тире института, Вадим на инструктаже в добровольной дружине, а Трофимыч год, как отслужил срочную, где и настрелялся по мишеням вволю.
— И пусть никто не уйдет, — улыбнулся Толмач.
— Обиженным, — поправил Звездочет. — И пусть никто не уйдет обиженным.
— Да, — согласился Толмач. — Так тоже нормально.
— Нормально — это как ?
Поспелов сморщился.
— Как во всех остальных странах, нормальных.
— Конкретнее, Петр Николаевич.
— Англия. Америка.
— Америка… — Серов пошевелил пальцами. — Очень хороший пример. Латинская Америка вся капиталистическая. Почему же им святой капитализм не помогает? У них-то климат куда лучше нашего! Экваториальный. Все само растет. И никакого коммунизма у них там. Что же они так плохо живут? Откуда у них перевороты каждые полгода? Кто назвал Гондурас “Банановой республикой”? Откуда слово “пронунсиаменто”, зачем в святом капитализме придуманы “эскадроны смерти”?
Иван Александрович усмехнулся:
— Это ведь мы кровавые коммуняки. А у них там отчего благорастворение не наступает? Отчего аргентинские шахтеры ломают медную руду кирками и в наспинных корзинах на-гора выносят? Неужто Пиночет — агент Москвы?
И, убрав улыбку, потребовал:
— Отвечайте, Петр Николаевич.
Поспелов ответил:
— Коммунизм может существовать, если только его постоянно подпихивать. Ничего своего у коммунизма нет. Если совсем уже честно, то и вы, ваш рывок… Хрущевский рывок… Он ведь не сам собой произошел. Мне… Давали читать сведения. Оттуда. Из будущего. Вы только на них смогли выехать.
— И вы, следовательно, сочли, что СССР приговорен.
— Да.
— И решили ему помочь. Падающего толкни, верно?
— Верно. Что теперь вилять. Я — идейный. У меня в жизни материально все хорошо устроено. Мне людей жалко. Наших людей, которые в Союзе, как ватой со всех сторон обложены. Выпусти “ватников” наружу, их там вирусы сожрут мгновенно. Иммунитета нет.
— А спасти Союз вы, значит, полагаете невозможным?
— Бунт показал, что люди не особо верят вашим лозунгам.
Серов оглянулся; Ефремов сидел у дальней стены кабинета, прищурившись, дышал ровно. Ну да, вспомнил Серов, у него же сердце атомное. Небось, и давление не скачет.
