— Ненужно слов, — сказала она, когда Пенг завел было разговор о том, как сожалеет. — Слова не помогут...
Веки китаянки были припухшими — плакала, и это, действительно, произвело на Пенга больший эффект, чем тысячи и тысячи слов.
— Просто знай, — закончила Киу, — что если б не Энн, у нас вряд ли бы получилось быть вместе.
Едва Киу сообщила о взлете вражеского корабля, весь технический персонал рассредоточился по базе. Разбирали баррикады, восстанавливали связь и автоматику, собирали останки пришельцев. Штреллер поставил задачу Ен Куану как можно быстрее определиться с работами по ремонту и базы и системам обороны, но прошла информация о возможном переезде и кореец вернулся к разбору завалов.
Пока Маркус раздавал указания, мимо пронесли тело Осадзе. Не то, чтобы Гурам был его другом, но немец знал его уже много лет и мысль, что ворчливый пулеметчик погиб, давила. Тем более, именно Штреллер пригласил его в этот проект, и по собственному мнению, нес за наемника ответственность.
Еще больнее стало, когда они с Мишель узнали об Энн. Слова застряли в горле,... а потом Хенриксен ушла. Проститься с МакГрин в ангар заглянуло, наверное, половина базы. Маркус улучил минутку, когда никого рядом не было и присел у тела.
— "Прощайте, бравый капитан — в мыслях зазвучали голоса предков — вы были отважным воином и надежным спутником. Мы будем скорбеть и отомстим стократ." — Маркус сбился и продолжил вслух — Прости нас, Энн, не уберегли.
До самого вечера Штреллер видел Мишель лишь мельком, и каждый раз ему казалось, что на плечах девушки лежит тысячетонный груз. Ближе к ужину, когда изнуренные икскомовцы стали расходиться по своим комнатам, Маркус не выдержал и постучался к Хенриксен.
— Мишель, это я, можно?
— Конечно. — Вопреки ожиданиям, девушка открыла дверь сразу. И по её лицу было видно, что она не плакала — это почему-то встревожило Штреллера ещё больше. — Входи.
Мишель жестом предложила немцу сесть на её койку, а сама опустилась на кровать Энн. Маркус заметил, что по застеленному одеялу осиротевшей постели разложены всякие бытовые мелочи — пара расчёсок, резинки для волос, авторучки...
— Я решила разобрать её вещи, пока мы здесь. — Пояснила Хенриксен, не глядя на сидящего напротив мужчину. — Большую часть отправлю родителям, письмо сестре Юры Летова... Наверное, допишу сама. Она не успела... Но вот что делать с этим — я не знаю.
Она протянула Маркусу фотокарточку с обтрёпанными краями. На снимке были изображены двое — счастливо улыбающаяся девушка и темноволосый парень.
— Это Энн? — Не сразу поверил Штреллер.
— Да, здесь ей девятнадцать.
— А рядом...
— Её муж.
— Её... кто? — Немец уставился на фотографию, будто увидел на ней живого динозавра.
— Муж. — Вздохнула снайпер.
— Она никогда...
— Бывший. Они поженились сразу после школы, а развелись через год. Но это мало что изменило для них. Всё было... очень странно. Он — художник, ещё со школы увлекался... Хороший, но... очень творческий. Настоящий художник, правда. — Девушка говорила, всё также глядя мимо Маркуса, но тон её оставался пугающе будничным. — Я его всего трижды видела — один раз он навещал Энн в госпитале, два раза мы к нему приезжали сами... Я так и не разобралась в их отношениях. Они разошлись много лет назад, но у него вся мастерская завешена её портретами, а она присылала ему еду, потому что сам он покупать забывал... И теперь не знаю...
Она впервые подняла взгляд на Штреллера:
— Не знаю, что делать. Написать ему? Просто отправить снимок? Оставить себе и забыть? Я не знаю...
Её голос внезапно дрогнул.
— Вот оно как — Штреллер помолчал, разглядывая снимок — Знаешь, нужно написать, обязательно. Энн заслуживает того, чтобы ее помнили, а не забыли потихоньку, уверенные в том, что она разорвала отношения. И ему это будет важно, узнать о ее последних днях. Мне бы было важно.
— Уверен? — Мишель снова опустила взгляд.
— Да. Если тебе слишком тяжело, я могу написать. Пусть лучше казенное извещение, чем неизвестность.
— Да нет. — Девушка снова вздохнула и отвела взгляд. — Ты прав. Это будет подло — сперва взвалить на себя ответственность, а потом бросить. Тем более, что... я ведь единственная, кто виноват в случившемся.
— Не пытайся взвалить на себя всю вину. Ты ведь не из тех слабовольных меланхоликов, которые любят выискивать, что ещё плохого вокруг случилось, верно? — Штреллер попытался ободряюще улыбнуться.
— Не в этом дело. — Мотнула подбородком Хенриксен. — Ты... Знаешь, как мы познакомились? С Энн?
— Да, ты ведь рассказывала.
— Нет, я рассказывала, как мы впервые встретились — когда меня ранили. Познакомились мы позже. — Она заговорила сперва спокойно и медленно, потом всё быстрее, гладя себя по коленям и уставясь на носки своих туфель. — Когда я вышла из госпиталя, операция ещё не закончилась. Я сбежала за два дня до того, как меня должны были выписать, и ещё не была назначена в часть... И отправилась искать свою спасительницу. Ты ведь знаешь, я не могла просто отправить письмо с благодарностью через полевую почту. Мне обязательно нужно было её найти и поблагодарить лично. Ну и...
Мишель умолкла. Немец терпеливо подождал несколько минут, прежде чем она продолжила:
— Я опоздала. Когда я нашла роту Энн, оказалось, что утром её разведгруппа попала в засаду и считается уничтоженной. Её саму записали в пропавшие без вести, потому что тела не нашли — район контролировал противник. Ну я и... я попыталась стащить чью-то винтовку, не сумела и отправилась в город, в зону боёв... Только с пистолетом. Ох, сейчас я умнее... Но всё равно поступила бы также.
— И ты нашла её? — Маркусу показалось, что, начав говорить, канадка чуть ожила, на её губах даже появилась тень улыбки — хотя в глаза ему смотреть она всё равно избегала.
— Я нашла другую разведгруппу из её же роты. И вместе с ними... Да, нашла Энн. Её и вправду захватили живой. Держали в пустом здании, где была база местных... В общем, она была в плену часов десять, но... Наверное, обменивать её на своих пленных они не собирались, а хотели подбросить тело к нашим постам, для деморализации. — Голос снайпера стал сухим, холодным. — С ней успели сделать много... плохого. В том числе того, что бывает с женщинами-военнопленными... И... Глаз она потеряла именно там. Все, кто знал Энн позже, думали, что это боевое ранение, но глаз... — Капитан закашлялась и прикрыла рот ладонью. — ...раскалённой чайной ложкой. Прости, я не такая неженка, просто никогда и никому ещё об этом... И не знаю, зачем я тебе... Прости...
— Ничего, я видел такое — Маркусу вспомнились несколько операций по освобождению — Ужасно, что Энн прошла через это. Но почему ты винишь себя, ты же помогла ее спасти?
— Угу. — Девушка потёрла ладонь о ладонь. — Понимаешь... После случившегося я стала навещать её в госпитале, и поняла, что она... В общем, что ни черта мы её не спасли тогда — опоздали. — Мишель хлопнула ладонями по коленям, поджала губы. — Ты понимаешь? Она, кажется, всегда была угрюмой, но тогда... Энн просто уходила — хотя физически шла на поправку. Ну и я... взялась за неё. Сумела немного вытянуть. Вернуть интерес к солнцу, к цветам... Не отходила от неё ни на шаг, навещала каждое утро и каждый вечер, когда не могла оставаться в госпитале весь день. Помогал один врач, лечивший её, старичок-хирург из местных... Потрясающе мудрый человек, и очень добрый. Благодаря ему она к концу лечения начала смотреть на мужчин как на людей... Но этого было мало — её нужно было тормошить, тянуть, оживлять, успокаивать ещё очень долго. И я решила... посвятить себя этому.
— Так и завязалась ваша дружба? — Осторожно вставил Маркус — просто чтобы не молчать. Понятно было, что Хенриксен ещё не выговорилась.
— Но с такими ранами, потеряв глаз, Энн не могла остаться в армии. — Продолжила Мишель, словно и не заметив его реплики. — И передо мной встало на выбор два варианта. Или мне уходить со службы и ехать в её город, устраиваться на работу там, жить рядом или вместе с ней, окружать её заботой... Или как-то оставить её на службе. Держать при себе.
Маркус сглотнул. Он, кажется, понял в чём дело. А Мишель вновь вскинула голову и встретилась с ним взглядами:
— Я дура и эгоистка. Я тогда только начинала карьеру, горела энтузиазмом защищать весь мир от чего угодно, думала о том, что обязательно выполню то ребяческое обещание, данное родителям — стать генералом... И я сделала всё, чтобы Энн не комиссовали. Мне и о себе тогда пришлось позаботиться, моя рана тоже была не из лёгких. — Она коснулась пальцами ключицы. — В общем, у меня всё получилось. Энн должна была вернуться домой, но осталась в армии, как моя вечная напарница.
Минуту они оба сидели в тяжёлой, липкой тишине. Потом капитан произнесла надтреснутым голосом:
— У меня были напарники до неё. Двое из них погибли. Я пережила их смерти, и не то, чтобы с трудом. Но Энн стала мне больше чем напарником, и больше, чем подругой. Высокопарно, наверное, но я будто раны в её душе залатала кусочками своей, стежок за стежком, несколько лет... И она была благодарна. Она мало говорила, но дел было достаточно. Я заботилась о ней, она опекала меня, и мне это даже казалось немного забавным. Я не думала о том, что варианты, вставшие передо мной тогда, не были для неё равнозначны. Первый был несравнимо лучше. И для неё, и для меня. — Мишель вдруг криво усмехнулась. — Маркус, я эгоистка не только потому, что тогда думала о своей карьере. Я эгоистка потому, что мне необходимо, чтобы меня любили.
— Любому человеку... — Начал Штреллер, но девушка перебила его:
— Да, да, знаю. Но мне было нужно, чтобы меня любили все и постоянно. Потому я сближалась со всеми, кого знала, как могла. Отвечала взаимностью, старалась дарить тепло... Но не ждала — требовала в ответ того же. Требовала тепла, доверия, верности... Искренних. И не замечала. А Энн обеспечила мне всё это и с лихвой. И постоянно была рядом. Только теперь... Такое понадобилось, чтобы я смогла признаться себе и сказать вслух, облечь в слова... И теперь понимаю, что правы те, кто говорил мне, что я не туда пошла. Помнишь наш разговор в отеле, на том островке? Мне действительно стоило стать учительницей младших классов. Там это свойство было бы полезно, не стало бы недостатком. — Она покачала головой. — У меня слишком хорошее воображение, и теперь я слишком ярко вижу, что было бы, уйди я тогда с Энн... Как было бы хорошо... И ей, и мне...
Штреллер пересел к девушке, немного помолчал. Утешать Мишель лживыми фразами о том, что она ни в чем не виновата, было неправильно, но и видеть, как чувство вины толкает девушку к саморазрушению, сил у Маркуса не было.
Он заговорил негромко, но жестко:
— Глупости, твое воображение тебя обманывает. Не стоит считать Энн безвольной куклой, она этого не заслужила. Да, ты подтолкнула ее к продолжению службы, но, я уверен, ей самой это было нужно. Поверь мне. — Немец взял Мишель за руку, стараясь быть как можно более убедительным — Как ты думаешь, кто идет в наемники? Чаще всего это люди, искалеченные войной. Нет, есть и искатели приключений, и любители пострелять по живым мишеням. Но большую часть подопечных Вермеера когда-то сломала война. Большая, маленькая — неважно. У покойного Гурама в боях погибло трое младших братьев, Алексей единственный из каравана, пережил атаку душманов в Афганистане... У многих есть подобные раны и они не хотят заживать. Каждый из таких солдат возвращается домой, бежит от прошлого и только потом понимает, что его кошмар остался рядом, навсегда. Единицы способны вернуться к нормальной жизни, остальные спиваются, кончают с собой... или становятся наемниками, потому-что только армия дает им относительный покой. — Штреллер внимательно посмотрел в глаза Хенриксен — Не будь такой наивной, Мак Грин не смогла бы спокойно зажить обычной жизнью, даже с твоей поддержкой. А здесь — Маркус бросил взгляд на фото Энн на тумбочке — мне кажется, ей было хорошо, было о ком заботиться и во что верить. Да, Мишель, ты виновата перед, и забыть об этом не удастся. Но и жила полной жизнью все это время она именно благодаря тебе, и ей бы очень не понравилось, что ее лучшая подруга пытается показать вашу дружбу твоей эгоистичной прихотью.
— Хех... — Короткий смешок Мишель был совершенно нормальным — не хриплым и не сдавленным. Она улыбнулась краешком рта и кивнула. — Наверное, даже я не знала Энн настолько, чтобы сказать — прав ты или нет. И сейчас поздно гадать. Оставим... Энн решать самой. Да и плакать о ней всё равно не выходит. Знаешь, я вдруг поняла, что вообще никогда раньше не плакала — и сейчас не смогла, даже когда захотела. Так что... — Она вдруг повернулась к Маркусу, взяла его ладони в свои, заглянула немцу в лицо. — Но себя-то я знаю хорошо. И я уверена, что ошиблась. Может тогда, может раньше. Поддалась упрямству — ты же знаешь, что я упрямая. Ведь помнишь наш разговор в отеле? Я выбрала и упёрлась. Решила до конца верить себе. Я добилась многого на этом пути, и, пожалуй, больше смелости нужно не чтобы идти дальше, а чтобы бросить всё и начать сначала.
Девушка неожиданно сняла очки и положила их на тумбочку. Прижавшись плечом к плечу Штреллера, тихо сказала:
— Когда всё закончится, я уволюсь со службы. Поищу другой путь. Наверное, и правда попробую работать с детьми... И научусь не требовать от людей слишком многого. Но одиночкой мне уже не стать. Нужен будет кто-то рядом... Как была Энн. Даже сейчас мне просто страшно находиться в комнате одной... И знать, что никто не придёт. — Канадка запнулась. — Маркус, ты... можешь остаться сегодня на ночь? Со мной?
— Если ты правда этого хочешь — Штреллер крепко обнял девушку, будто пытаясь защитить ее, наверно от нее самой — Ты никогда не будешь одна.
— Спасибо... — Прошептала Мишель, обнимая его в ответ. Когда их губы соприкоснулись, Маркусу показалось, что он целует Мишель впервые...
* * *
В комнате было темно, её освещал лишь ночник в виде хоккеиста, стоящий на тумбочке, и Штреллер не знал, сколько времени осталось до побудки. Можно было найти на полу свои часы или дотянуться до будильника, чтобы лучше рассмотреть скрытый тенью циферблат, однако немец не решался этого сделать — ведь Мишель спала рядом, положив голову ему на плечо, прильнув всем телом... Маркус чувствовал её тёплое дыхание, прикосновения её нежной кожи, за время службы загрубевшей лишь на ладонях, ощущал запах её чистых волос — до его визита девушка всё же успела сходить в душ... Вместе им было спокойно и уютно, и он боялся неосторожным движением разрушить эту иллюзию, помня, что осталось за дверью их тёплого гнёздышка. Отгоняя мысли о промозглых коридорах, испещрённых выбоинами от пуль и попаданий плазмы, Штреллер легонько погладил Мишель по боку, потом по животу, и весело подумал, что канадка его обманула — тогда, когда обещала, что будет кричать... С другой стороны, так тихо и сладко стонать, будоража кровь — наверное, тоже какое-то женское искусство?...
Как только немец прикрыл веки, перед его внутренним взором всплыло совсем ещё свежее воспоминание — картинка, от которой он невольно расплылся в улыбке...
