— Ну ничего, — хмыкнул вошедший адмирал Кузнецов, — и так неплохо получилось. Товарищ Первый Секретарь, на флоте и в базах по данным от сего дня часовой свежести, полный порядок.

— Хоть где-то у нас порядок… Постойте. — Теперь грудь потер уже Машеров, и встревоженные Серов с Кузнецовым немедленно кинулись в коридор за доктором. Дослушивать вопрос остался один Ефремов, тоже, впрочем, нашаривающий пенал с таблетками, который так и не отвык носить.

Машеров спросил:

— А как там высадка на Марс?

Высадка на Марс началась точно по графику.

Корабль встал на опорную орбиту, рассчитанную, чтобы челнок не тратил топлива на лишние развороты. Отстыковался — прямо вниз. Там посидел, взлетел — а тут “Надежда” завершает очередной виток, считай, уже на эллипсе сближения. Долго траекторию стыковки искать не надо.

Проверили еще раз механизмы ангара. Блокировали шлюз между ангаром и главным стволом. Все влезли в скафандры, все пристегнулись к постам.

Рубка дала “добро” на раскрытие створок. С толчком в ноги — легоньким, почти незаметным, на фоне успевших надоесть ударов импульсного привода — пружинные толкатели вышвырнули челнок в пространство. Армстронг доложил, что выравнивание на посадочной траектории прошло успешно.

Все выдохнули; Леонов решительно придавил нужные кнопки. Тормозной импульс; челнок провалился в самый низ экрана и очень скоро отстал от “Надежды”, потерялся на фоне красно-бурого диска.

В работу автомата вмешиваться практически не пришлось. По замерам высоты и плотности атмосферы компьютер “Надежды” построил график работы тормозного двигателя, который теперь и выполнял с нечеловеческой скрупулезностью. Челнок шел к планете — первой чужой планете, которую человек достигал собственными силами, без мистических Порталов и без чудесных подарков древних цивилизаций.

Армстронг и Леонов не думали в этот момент ни о чем, сосредоточившись на приборах, в готовности подхватить управление, буде вдруг откажет автомат.

Геолог Шоно, русско-бурятский американец, не скрываясь, молился — только, судя по прикушенной подушке большого пальца, явно не христианскому богу.

Немка, прикрыв глаза, смотрела на цифры. Она прекрасно помнила показатели, потому что сама же их высчитала. И теперь думала только: цифры должны совпадать. Пока цифры совпадают, все хорошо. Если волноваться, и сама с ума сойдешь, и дела не сделаешь. Поэтому — цифры, и все.

Ядерщики смотрели друг на друга; каждый шевелил губами — то ли молился, подобно буряту, то ли ругался, и стеснялся, что сосед это увидит.

Электронщик вынул свою световую арфу и включил ее, но не мог заставить себя ударить по струнам: буквально не поднимались руки. Он тоже искал опору в исправной работе оборудования, и он тоже бегал взглядом по панелям в раз навсегда заученном ритме: воздух — целостность корпуса — исправность реактора — подача энергии — индикаторы вспомогательных механизмов привода — рулевое управление — штурманское оборудование рубки — медицинское оборудование — прочее. И снова по кругу.

— Девять до касания, — говорил Армстронг. — Восемь…

Китаянка Чжу, закусив губу, смотрела, как цифры артериального давления на мониторах всей команды упорно и равномерно ползут вверх. Сто тридцать, сто трицать пять, сто сорок… Лишь у пилотов — как у космонавтов, сто двадцать… Максимум — сто двадцать пять. Ну да, они-то делом заняты, а люди в рубке просто ждут.

— Семь… Парни, это в самом деле гора с лицом!

— Нил, не отклоняемся, садимся по графику.

— Есть… Перетягиваю… Импульс! Касание через три… Две… Импульс!

На экранах взлетела пыль: челнок ударил в грунт под собой последним факелом, окончательно приведя посадочную скорость в ноль.

Космонавты “Надежды” синхронно выдохнули. Пыль оседала медленно-медленно, и вот, наконец-то, на экране появилась усеянная камнями красно-оранжевая пустыня под оранжевым небом, и край челнока на переднем плане. Край качался: тележка с видеокамерой отъезжала на выбранную для съемки точку. Потом ее объектив повернулся к прочно сидящему на рыжем грунте “Фонарю”. Для улучшения обзора при посадке челнок остеклили буквально по всем ракурсам, и теперь он выглядел старинным фонарем на спине паука. Или — картинкой вируса из учебника биологии. Граненый стакан на решетчатых посадочных ногах.

На тележке вспыхнул съемочный прожектор; в его свете стекла забликовали так, что сделались вовсе непрозрачными. Центральное стекло плавно отъехало вверх, из открывшегося проема высунулась лесенка.

По ступенькам неуклюже ступала фигура в скафандре, за ней — вторая. Оба космонавта остановились на широкой нижней ступеньке лестницы, взялись за руки и одновременно спрыгнули на грунт; все в корабле видели, что у правой фигуры нога чуть скользнула вперед на пыли, и левая фигура подхватила товарища.

В наушниках раздался прекрасно всем знакомый голос командира корабля “Надежда” и начальника экспедиции:

— Приехали! — Леонов шумно выдохнул. — Здравствуй, Марс! Мы пришли с миром, ради лучшего будущего!

Та фигура, что поддерживала товарища за локоть, свободной рукой сделала приветственный жест, и наушники донесли:

— That’s one small step for man, but one giant leap for mankind.

И каждый в корабле подумал: а хорошо, что по скафандрам не видно, кто там какой нации. Успеем еще глотки друг другу порезать. Человечество всегда находит на это время. Хотя бы сегодня — будем землянами.

Космонавты на экране, переваливаясь в тяжелых скафандрах, уверенно вынесли камеру, штатив. Пока один устанавливал камеру, второй вернулся в челнок и там, видимо, переключил трансляцию. Теперь картинка приобрела четкость, яркость и глубину куда большую, чем обеспечивала простенькая “расходная” камера на кибер-тележке.

Мишки в скафандрах отошли несколько поодаль, за радиус выхлопа челнока, и воткнули в грунт штативы с флагами: советский красный и американский полосатый — тех еще, Соединенных Штатов, на чем настоял при подготовке экспедиции Кеннеди. Чтобы собрать все же Америку обратно. Только теперь внимательный зритель мог бы заметить, что скафандры отличаются конструкцией манжет, формой скругления воротника, величиной и немного формой шлема. Но ранцы оба землянина носили строго одинаковые, все разъемы на любом скафандре находились в одних и тех же местах. И, конечно, разъемы тоже унифицировали…

Космонавты посмотрели на флаги, убедились, что те слабо шевелятся под марсианским ветром, показали друг другу пальцами: “окей”, и снова помахали руками в объектив.

Кибер-тележка успела отъехать метров на сто, откуда теперь гнала картинку: пыльная желто-красная равнина, “фонарь” челнока, пара флагов и две фигуры в скафандрах. Никто, разумеется, не предвидел, что именно эта, несколько грубоватая, картина в разрешении триста шестьдесят пикселей на двести сорок, станет основой для сотен и сотен полотен, встанет на заставку новостных передач, заглавных кадров десятка фильмов — почти как фотография переходящих улицу “битлов”. Слепок, срез, ухваченное мгновение — первые. Они первые. Больше ничего не важно!

Доктор-китаянка довольно прижмурилась: давление у всех возвращалось к норме. Сама она заранее приняла таблетку, чтобы во время волнительного момента хотя бы врач на корабле имел ясную голову.

Щелкнул регистратор: приборы челнока погнали поток данных. Температура, ветер, давление, влажность, количество пыли, сила света Солнца. Очнулся электронщик, довольно заурчал: емкости памяти вполне хватало, все работало предусмотренным образом. Бортмеханики вгрызлись в телеметрию: тоже хорошо, челнок в полной исправности, Алексей и Нил смогут вернуться обратно.

Тем временем космонавты подошли к невысокой скале метров за двести от места посадки. С собой они привезли на тележке универсальный бур, а Леонов нес в руках небольшой белый плоский контейнер. Сняли с тележки штатив, камеру, которую поставили так, чтобы хорошо показывала выбранный камень. Леонов принялся сверлить скалу. Нил пошел кругом, “поисковой спиралью”, тщательно фотографируя каждый шаг и диктуя комментарии. С каждого шага Армстронг брал образец грунта — или камушек, если попадался — и определял его в ячейку контейнера, который потом уложил на тележку.

Леонов закончил бурить, и камера показывала теперь прямоугольное углубление в скале с четырьмя отверстиями по углам. Алексей вставил в отверстия обычные разжимные анкера, привезенные за миллионы километров из подмосковного строительного магазина. В углубление он поместил плоский контейнер, повернув его вертикально. Накрыл все это широкой блестящей табличкой, которую несколько минут, пыхтя, надевал сразу на четыре анкера — все видели, что в перчатках ему это нелегко, но Леонов справился.

Потом Леонов взял инструмент, перещелкнул на нем головки: вместо бура гайковерт. Затянул анкера, все четыре. Отнес инструмент к тележке, откуда Нил уже вынул две ракетницы.

Космонавты встали по стойке ‘смирно’, единым движением подняли руки с зажатыми в них ракетницами и дали залп, глухо прозвучавший в разреженной атмосфере Марса. Нил Армстронг принял вторую ракетницу, ушел из кадра, и, видно, встал за съемочный пульт, потому что камера отцентровалась между анкеров, сделала “наплыв”. Космонавты в рубке “Надежды” смогли разобрать на привинченной табличке гравированную фотографию Хрущева, а ниже надпись с датами:

ХРУЩЁВ НИКИТА СЕРГЕЕВИЧ

15.04.1894 — 11.09.1971

Леонов поднял глаза к небу, поискал там Землю. Но Марс не Луна, у Марс есть атмосфера. Так что Леонов увидел в ржавом, непривычном небе только две серые точки. Поменьше — Луна, побольше, ясное дело, Земля.

Земля толкнула в ноги; Гиря упал на бок, перекатился и отбежал от частокола.

Умник за ним не последовал: он по плану залезал на единственную в селении башню, она же дозорная вышка. По мату и сопению Гиря понял: пулемет Умник не бросил.

Войска из них, конечно, аховые. Но, чтобы научиться воевать, надо воевать — никакого иного пути просто не существует. Восточный человек приобщил Гирю к древней восточной мудрости, гласившей: «Восточная мудрость не должна заменять собственную!»

Гиря глянул в небо: вроде бы луна, вроде бы звезды; туман только начал подниматься. К утру все затянет, на вытянутую руку человека не увидишь. Он подбежал к воротам, у которых зевал вроде бы караульный. А нехрен спать на посту, за это даже в Советской Армии можно получить в рыло.

А в советском стройбате за это просто стреляют. Вот как Гиря: шлеп, и не стало незадачливого караульщика.

Что же он, один тут стоял?

Гиря огляделся. Ему никто не рассказывал, что хуторяне отсыпались перед завтрашней резней, и бодрствовал только кузнец — девушка, за которой он бегал добрый год, наконец-то согласилась. Мало ли, не вернется кузнец из вылазки завтра в полдень, и вспомнить будет нечего.

Не будет в полдень вылазки; вот Гиря с натугой открыл воротину. Вот с ревом побежали внутрь стройбатовцы, вот загремел в ночи пулемет — после холодной тишины гулко, резко, страшно! — полетели трассеры, пока что поверх крыш.

Рассыпались по улицам. Завопили где-то бабы. Загремели автоматы — не все привыкли к звуку, даже захватчики вздрагивали. Разбуженные бойцы хутора выбегали в тьму, натыкались на алую спицу трассера или злобное “гррх” короткой очереди, и падали тут же.

Толстый с Иваном, судя по звукам, дорвались до баб. Рано это они; Гиря решил потом припомнить — но потом. Сейчас пусть. После сегодня никому обратного пути не будет.

— Василь, пошли, главного прижучим.

— Ты на каком языке будешь с ним базарить?

— Умник же есть.

— Гиря, так не годится. Пулеметное руководство выучил Умник. Казну считает Умник. Теперь Умник еще и переводчик? Мы все на нем висим, неправильно это.

— Чего раньше молчал?

— Не думал, что ты такой… — Василь пошевелил пальцами, — однозадачный, во.

— Слышь, бой пока идет. Потом давай!

Сквозь крики и треск — дверей, костей, автоматов — подошли к самому большому дому. Оттуда никто не выбегал. Судя по глухим ударам, все окошки второго этажа, и так неширокие, закладывались окончательно, сплошь. Первый этаж и так-то обходился без проемов. К двери на втором этаже вела лесенка, которую успели втянуть.

Гиря огляделся. Своих никого; он заглянул в один двор — пусто; сунулся во второй, откуда орали — и чуть не блеванул. Видимо, туповатому Васе-Кабриолету не хватило девок в доме, так он поймал то ли козу, то ли овцу, а чтобы не сбежала, вставил задние ноги животного в собственные сапоги, и так сношал. Гиря с особенным удовольствием прописал изобретателю-рационализатору мощный подсрачник — тот влупил несчастной овечке до гланд, потом недовольно обернулся, и тут уже Гиря влупил ему в подбородок левым кулаком: с левой никто удара не ждет.

Вася-Кабриолет упал, как выключенный. Животное — Гиря так и не понял, какое — сбежало, на прощание тугой струей обдристав упавшего. Из дома высунулся Толстый, облизывающий губы. Гиря стрельнул ему над головой, чтобы привести в разум, но не угадал: Толстый упал на колени и от страха обосрался тоже.

— Тьфу, блядь… Говноджигиты. Некого за Умником послать!

Умник, однако, прибежал сам. Он отлично видел, что свои побеждают — чего тут сидеть, на вышке? Приказ, он же на время боя приказ, любому дураку ясно. А тут бой кончился; нахрена сидеть, пропускать все самое интересное?

Точно так думали все прочие, оставленные Гирей сторожить периметр. Они кинулись в поселение, на треск и визг. Так что, когда поодаль отвалилась крышка подземного хода, и по промоине полезли кузнец, старшина охотников, а с ними их семьи — никто их не заметил. Никто не погнался, когда уцелевшие хуторяне кинулись лесом, наощупь, по давно заготовленной тропе на дальнюю охотничью заимку.

— Пошли главного выкуривать!

За главного в большом доме остался Тохта: ему выпала короткая соломинка. Сейчас он думал: до рассвета будут ломать входную дверь. Потом, в узких низких сенях, сделанных нарочно, чтобы ни замахнуться, ни крутануть оружием вдоль пола, он возьмет одного-другого коротким тесаком, а повезет, еще и вилами поколет. Напавшие колдуны, все поголовно. Но успеют ли они крутить своими смерть-палками в тьме и тесноте дома?

Поджога стены Тохта не боялся: сгорит и городок со всей добычей. Хотели бы такого, сразу бы поджигали… До возвращения своих из Квохора он, конечно, не доживет. Зато умрет хорошо, как воин и мужчина, на радость Черному Козлу.

Тохта выглянул в оставленную щель. Вот это новости!

Перед входом собрались трое из налетчиков. Должно быть, предводители. Тохта наклонился к веревке настороженного арбалета: тот смотрел примерно на среднего. Но краем глаза Тохта уловил движение и обождал тянуть веревку.