— Сейчас, сейчас я тебя перевяжу, чертов агрегат, ни хрена не видно, все расплывается! Сашка, Сашка не молчи! Ты как?
Самохин стащил с головы ПНВ вместе с противогазом. Привыкшие к люминесцентной картинке глаза, без прибора вообще отказывались что-либо видеть.
— Чеснок фонарик есть? Подсвети!
-Сейчас, — Чесноков стянул с головы ПНВ, достал фонарик и, прикрывая луч рукой, направил на татарина. Луч света скользнул по залитой кровью разгрузке солдата и уперся в выбитое стекло глазницы противогаза.
Самохин трясущимися руками вытащил индпакет, зубами разорвал упаковку и замер, пытаясь понять — как и что перевязывать.
— Противогаз сними, — прошипел Чесноков.
Сержант ухватился за хобот противогаза и осторожно стянул с головы солдата. Хлюпнула заполненная кровью маска противогаза. Взгляду предстала безрадостная картина. Пуля вошла в глаз и вырвала затылочную часть черепа. Самохина замутило, еле сдержав рвотный порыв, он бережно положил голову товарища на пол и выдавил сдавленным шепотом: — Все, нет уже нашего татарина.
— Как же так, — тяжело опустился на пол Чесноков, — через два месяца дембель должен был быть, а он...
Глава 20 Мы тоже можем играть в такие игры
Газета "Правда" 1 июня 1992 года
Посольство России в Турции направило ноту протеста в министерство иностранных дел Турции в связи с освобождением террористов, угнавших самолет в ноябре прошлого года. Министерство иностранных дел обвиняет руководство Турецкой республики в грубом вмешательстве во внутренние дела Российской Федерации, финансовой и материальной поддержке бандформирований на территории Чеченской республики.
Министр иностранных дел РФ, Чуркин Виталий Иванович, потребовал официальных объяснений и извинений и сделал жесткое заявление от имени Правительства Российской Федерации о возможных встречных мерах по всесторонней поддержке курдского национально-освободительного движения.
Посольство Турции в России вручило в министерство иностранных дел России встречную ноту в связи с заявлением Чуркина, назвав его политическим шантажом, грубо попирающим нормы международного права.
* * *
После ночного штурма прошло двое суток, заполненных следственными мероприятиями, разминированием зданий больничного комплекса, вывозом оружия и боеприпасов, предварительными допросами захваченных террористов.
В плен попало полтора десятка относительно целых боевиков. Руководствуясь приказом главнокомандующего президента Ельцина, десантники и спецназ открывали огонь на поражение по всем вооруженным лицам, оказывающим сопротивление. В ходе штурма погибло тридцать семь заложников, семьдесят человек было ранено, в основном от огня террористов.
Группа террористов в количестве пятидесяти человек попыталась прорваться в сторону реки Кумы, но фланговым огнем с двух опорных пунктов была рассеяна.
Потери спецназа и десантников составили двадцать пять человек убитыми и тридцать три человека ранеными, не смотря на защитную экипировку и применение раздражающих органы дыхания и зрения химических средств.
Кроме того, в первый день, было убито двадцать один сотрудник милиции при нападении на отдел милиции и сорок мирных жителей при захвате заложников. Двенадцать заложников террористы расстреляли в качестве устрашения, для подкрепления выдвигаемых требований.
Общие потери составили сто пятьдесят четыре человека, в том числе восемьдесят девять человек жителей Буденновска.
Возле больничного комплекса оцепленного силами спецназа внутренних войск, где все еще проводились следственные мероприятия, собралось более пятнадцати тысяч человек с цветами, портретами погибших родственников, с траурными лентами. Все прилегающие улицы были запружены людьми. Не было никаких сообщений в прессе и по телевидению, но люди поодиночке и целыми семьями стягивались к месту трагедии.
В проломе бетонного ограждения стоял закопченный, подбитый бронетранспортер. Люди подходили, возлагали возле него цветы, фотографии родственников, некоторые ставили свечи и, постояв в молчании, отходили в сторону, предоставляя возможность следующим за ними отдать последние почести жертвам теракта.
Постепенно поминальный характер мероприятия перерос в стихийный митинг. Исконные русские проблемы, вскрытые в свое время Герценом " Кто виноват?" и вытекающие из первого "Что делать?" начали овладевать массами, взведенными плачем и отчаянием людей, потерявших родных и близких.
Стихийно возникающие то тут, то там митинги протеста вылились в массовое шествие жителей к районному отделу милиции, где продолжал работу штаб антитеррора.
Людской водоворот кружил у здания, с требованием жестко покарать террористов.
Бензинчику в костер народного гнева плеснули и средства массовой информации, в том числе и иностранные, представители которых заполонили город, ежечасно смакуя и пережевывая, как жвачку, произошедшие события со страниц газет и экранов телевизоров. Предоставляя газетные полосы газет и эфирное время различным политологам, обозревателям, депутатам и даже экстрасенсам, осуждающих действия и бездействие властей, повлекшие такие значительные жертвы среди мирного населения и заложников.
Телерадио ведущие, репортеры, вместе с своими гостями обсасывали каждый эпизод многоплановой драмы, выискивали виновных и крайних. Некоторые дописались до того, что обвиняли в происшедшем президента и правительство. По их глубочайшему убеждению, именно политика руководства страны привела к трагедии, когда недовольство масс выплескивается на улицы и стремление угнетенных национальностей к свободе принимает такие уродливые формы как терроризм.
* * *
Сегодня я сделаю то, за что меня проклянут миллионы, осудит вся прогрессивная мировая общественность, а Россию еще долго не примут в Совет Европы. Хотя я и подстраховался, создав видимость законности своих действий. Пока я гонял военных с генеральскими звездами и организовывал работу штаба антитеррора, Пулин по моей подаче, фактически силой продавил в Верховном Совете поправку в уголовный кодекс о смертной казни за терроризм, захват заложников и, под шумок, за производство и сбыт наркотиков.
Поправки были внесены от администрации президента, под видом ужесточения ответственности, чтобы припугнуть террористов на переговорах с целью вынудить освободить заложников и сдать оружие. Помилование по этим статьям подразумевалось только для лиц, добровольно сдавшихся или участников сообщивших заблаговременно о планируемом преступлении, вернее преступление для таких граждан переквалифицировалось по другим статьям уголовного кодекса.
Трупы убитых и тяжелораненых бандитов после описания, фотографирования, уточнения у оставшихся в живых соратников фамилии, имени и отчества, вывезли по моему требованию на городскую свалку, где заранее огородили колючей проволокой пару соток земли и выставили охрану.
Туда же пригласили некоторых представителей прессы и аппаратную центрального телевидения.
Когда я озвучил в штабе антитеррора свою задумку по расправе с террористами, то выслушал много мыслей о правовом государстве, варварстве в моем лице, справедливом суде, конституционном праве на защиту и подписании Россией декларации о правах и свободах личности.
В ответ я предложил всем осуждающим и порядочным выйти к людям, стоящим перед зданием, потерявшим близких, поучаствовать в похоронах, сопроводить груз двести — погибших в бою солдат, побеседовать с освобожденными заложниками и спросить — какой мерой отмерить виновникам их гибели? Желающих, особенно, видно не было.
Я вышел на крыльцо отдела милиции, попытался вдохнуть свежего воздуха и едва не отшатнулся от тысяч взглядов воткнувшихся в меня, якобы гаранта конституционных прав на жизнь и здоровье людей. Энергетика взведенной толпы, рокочущей гневом, брызжущей ненавистью, отчаянием и болью гранитной плитой рухнула на плечи, выдавливая остатки воздуха. Масса людей, увидев меня, нахлынула практически вплотную, сдерживаемая жидкой цепочкой сотрудников милиции и моей охраны. Только глава края рискнул выйти вместе со мной и предстать перед своими избирателями.
Выкрики людей с требованиями справедливого возмездия, перемежались плачем и проклятиями, и как это часто бывает в такой ситуации, доносились крики и о смене правительства, президента и местной власти. Политические оппоненты действующей власти не упускали возможности заявить о своих претензиях не только на место в первом ряду, но и на право вести за собой в светлое будущее.
Для акул пера поднаторевших на репортажах и съемках авто, авиа и железнодорожных катастроф, стихийных бедствий, пожаров и прочих трагедий, атмосфера на площади была в самый раз по душе. Телеоператоры снимали близким планом отчаявшихся и убитых горем людей, корреспонденты лезли к людям с микрофонами, пытаясь взять интервью.
Операторы первого канала, Би-би-си и Си-би-эс и корреспонденты газет, аккредитованные в пресс-центре штаба антитеррора, придвинулись как можно ближе, думая, что будут делать репортажи для своих изданий и каналов, а на самом деле играть отведенную мной для них роль статистов и соучастников съемок задуманного мной мероприятия.
Суханов тенью проскользнувший за мою спину подал громкоговоритель.
Я поднес матюгальник ко рту и молча ждал пока народ успокоится, устало отмахнувшись от корреспондентов. Постепенно, начиная с первых рядов, люди успокаивались, замолкали, ожидая моего слова. Волна тишины катилась через всю площадь и, отразившись от края, вернулась ко мне молчаливым вопросом — почему?
— Вы спросите, почему я допустил ЭТО?! — уронил я первый камень в фундамент народного гнева, — я отвечу, нельзя! Нельзя вести переговоры с террористами. Пойдя на уступки сегодня, мы будем ежедневно уступать завтра! На смену этим придут другие, придут их дети и жены, — я постепенно повышал голос, практически кричал в громкоговоритель, — и остановить их может только страх, страх что также придут и к ним в их село или город, ворвутся в их дом, разрушат спокойствие в их семьях, уничтожат их родственников.
Я не смогу дать каждому щит, но я могу взять за вас в свои руки меч и покарать бандитов! Мои руки это вы, моя совесть это ваша совесть, ваша боль это моя боль! Ваш гнев и ваша ненависть во мне, и я ваша месть!
Я выплескивал свой гнев, настраиваясь на одну волну с народом. Взводя все туже и туже пружину ненависти, готовую вырваться и смести все преграды.
— Я буду гарантом вашего правосудия! Шестнадцать бандитов выжило при штурме и ждут справедливого суда. Я спрашиваю вас, что они заслужили?
Люди слитно выдохнули: — Смерти! — Над площадью повисла тревожная тишина, слово было сказано, слово было брошено в благодатную почву, — смерти, смерти, — доносилось отовсюду.
— Я, Ваш президент, я гарант конституции, а конституция декларирует всем гражданам право на справедливый суд! Как мне быть?
— Смерть, собакам собачья смерть, — ожесточенно выкрикивали люди по всей площади.
— Сделав этот шаг, террористы поставили себя над обществом, они сами исключили себя из него. Я предлагаю лишить террористов гражданства и применить к ним высшую меру наказания! Но! Многие наши сограждане желают видеть Россию в Европе, а там запрещена смертная казнь. Что мне делать?
— Смерть, — неслось в ответ на каждую мою фразу.
— Я вас услышал, да будет так, суд будет здесь и сейчас, судить будете вы, а я исполню ваш приговор! — выкрикнул я еще громче, перебивая толпу.
Люди в удивлении от моего согласия постепенно замолкали, пораженные телеоператоры крутили камерами с толпы на меня и обратно, выхватывая самые яркие кадры.
На крыльцо, за моей спиной, сотрудники милиции и спецназа внутренних войск выводили попарно скованных наручниками террористов. Ударами под ноги, ставили их на колени перед людьми, удерживая за плечи.
Дождавшись завершения шебуршания за спиной, я сделал несколько шагов в сторону, освобождая обзор, и показав на террористов, сказал: — Вот они! Вот те, кто убивал ваших жен и отцов, братьев и сестер, врываясь в квартиры, сгоняя перепуганных людей в больницу. Те, кто расстреливал заложников требуя прессу и телевидение, те, кто стрелял в наших солдат, закрываясь людьми как живым щитом!
Я подошел к одному из террористов и, ухватив его за бороду, вздернул на ноги.
— Это главарь бандитов, бывший тракторист, правоверный коммунист, прошлогодний угонщик самолета из Минеральных вод в Турцию — Шамиль Басаев, благословленный своим отцом и женой на войну с неверными. Каков его приговор?!
— Смерть! — хором отозвалась толпа.
Я перешел к единственной оставшейся в живых женщине, остановился, глядя ей в глаза, испуганные, презрительные, непримиримые, не верящие в происходящее. Не отрывая взгляда, я бросил в мегафон: — Женщина, снайпер, это она стреляла в наших солдат, она расстреливала заложников в больнице, заставляя других выбрасывать трупы в окно. Но женщины по нашему закону освобождены от смертной казни! Какой ее приговор? — Я резко повернулся к людям, смотря на их реакцию.
— Смерть, — сперва неуверенно, в разнобой, постепенно подхватывая то там, то здесь, — смерть, — неслось со всех сторон.
Я снова обернулся к террористке, та поникла головой, придавленная приговором людей.
Крутнувшись на месте, я снова спросил у людей: — А что с рядовыми бандитами? Вашими согражданами, еще вчера учившимися, сидящими с вами за одной партой, бывшими рабочими и крестьянами, одурманенными националистической пропагандой. Обманутыми своими властями и взявшими в руки оружие для защиты, как они думают, суверенитета Чечни от России. Какой приговор для них?
— Смерть!
— Приговор оглашен! — подвел я итог импровизированного судилища. — Завтра будет приведен в исполнение. Приглашаю всех пострадавших, завтра утром выезд отсюда в девять утра. — Я ссутулился от тяжести принятого решения и, покачиваясь от усталости, пошагал обратно в штаб.
Спецназовцы тычками подняли на ноги ошарашенных столь скорым правосудием и нестандартным вынесением приговора террористов и погнали в СИЗО, расположенное во дворе отдела милиции.
Прокурор края снова насел на меня на предмет недопущения самосуда и проведения досконального, подробного следствия и передачи дела в суд.
