Жителю Вольных поселений очень сложно, почти невозможно понять отношение к другим людям, доминирующее на Терре. Наше существование непосредственно зависит от отношений с окружающими. Каждый в поселении несет свои обязанности, и все обязанности критичны. И каждый может оказаться в ситуации, когда ему потребуется срочная помощь, от которой зависит жизнь. Мы можем не любить соседа, ссориться с ним, даже ненавидеть. Но с самого детства мы заучиваем, вбиваем себе в подкорку простую максиму: выжить можно только вместе. Если сегодня ты не придешь на помощь соседу, завтра кто-то не придет на помощь тебе. Сделай соседу пусть даже тайную гадость — и очень скоро Вселенная отплатит тебе бедой в десятикратном размере. В результате мы всегда воспринимаем соседей как равных, как партнеров, как необходимую часть своей жизни. Но на Терре...
О, на Терре все совсем иначе. Огромное население, больше половины которого не занято вообще никаким полезным делом. Некоторые — потому что в их развитых странах автоматизация давно обеспечивает общество всем необходимым без участия человека. Другие — потому что живут в нищих странах наподобие Русского Мира, где никто никого ничем не обеспечивает, но найти работу или создать прибыльный бизнес просто невозможно. В Вольных поселениях последствия рождения каждого ребенка тщательно просчитываются со всех точек зрения — от возможностей систем жизнеобеспечения до способности дать образование и пристроить к делу. Однако на Терре все куда проще — забеременеть можно случайно (в бедных краях, кажется, это вообще основная причина). В качестве же СЖО выступают планетарная атмосфера и условно-пригодный для человека натуральный климат, так что размножение идет бесконтрольно. Как результат — масса лишних, ненужных людей во всех странах и глобальная парадигма "человек человеку волк". В смысле — конкурируй за ресурсы и положение в обществе независимо от последствий для окружающих. Неудачник виноват сам.
И вот теперь мы имели дело с одним таким человеком — никому не нужной девочкой, искалеченной болезнью, с непонятными жизненными перспективами. С человеком, не способным самостоятельно изменить жизнь, несмотря на все усилия. Разумеется, из рассказа Оксаны я понял, что она излишне драматизирует с присущим подросткам максимализмом. Даже если бы ей пришлось вернуться в Иркутск, с полученным в Ниппоне образованием она смогла бы найти у чинов работу и средства к существованию. Хина же во время ее рассказа скомпилировала длинную простыню ссылок на законы и процедуры, которые могли бы позволить ей остаться в САД и после совершеннолетия. Ее основной проблемой являлись не жизненные перспективы, а заброшенность, отсутствие реальной психологической поддержки.
А еще Оксана являлась лишь одним, весьма нетипичным примером редкостного везения. Не реши Макото получить острые впечатления от варварских ледяных пустынь Сайберии, не наткнись он совершенно случайно на Оксану во время прогулки, не заинтересуйся книгой в ее руках — и сейчас она по-прежнему собирала бы подаяние на иркутской улице. А может, уже и умерла бы от холода, новой болезни или просто недоедания. И сколько таких людей, девочек и мальчиков, взрослых мужчин и женщин, разбросано по Терре?
Миллиарды.
Миллиарды разумных существ, не способных скорректировать баллистическую траекторию своей жизни. Миллиарды обреченных прожить жизнь, не потребовавшись ни другим, ни даже самим себе.
От таких размышлений у меня прошел озноб по коже, несмотря на вечернее, но все еще пекущее солнце. Я постарался отогнать неприятные мысли и заглянул Оксане в лицо. Она лежала, апатично и без движения глядя в небо. Эмоции выплеснуты, катарсис миновал. Из такого состояния она могла свалиться в бесконечную депрессию или же выйти обновленной и с новым осознанием жизни и целей. Психолог из меня аховый, и сейчас я лихорадочно пытался найти слова, способные подтолкнуть ее в правильном направлении. Подчиняясь инстинкту, я в очередной раз поправил ей волосы, сдутые на лицо ветром.
Оксана перевела пустой взгляд в мою сторону, но смотрела по-прежнему куда-то в бесконечность.
— Не надо, — попросила она. — Пожалуйста.
— Почему? — я улегся на бок рядом с ней.
— Мне... когда так делаешь, кажется, что тебе на самом деле не все равно.
— Мне не все равно, Оксана.
— Тебе все равно. Ты... и Лена... вы хорошие, я понимаю...
— Я тоже хорошая, — встряла из моих наглазников Хина. — И мне ты тоже нравишься.
Неожиданно бледная улыбка тронула губы Оксаны.
— Спасибо. Но вы все равно улетите... туда, к себе. А я останусь. Не надо, ладно? Я всегда одна. Не хочу... не хочу с другими сходиться. Потом еще хуже становится. Все равно я инвалидка безногая. Мальчики не смотрят, девочки фыркают. Вы хорошие, я поняла. Но не надо, ладно? Я... я виновата... я на самом деле виновата! — вдруг снова яростно сказала она. — Я не ребенок, сама все понимаю. Я... я как-то исправлю... компенсирую... не знаю как, но придумаю. Алекс, Лена... Хина, спасибо. По правде спасибо. Я дура, да, только дура так себя вести могла. Но я уже все поняла. Мне... уже легче. Алекс, посади меня в кресло, ладно? И идите. Вы ведь и так устали сегодня. Я хочу... одна остаться. Пожалуйста!
— Я тоже поняла, — задумчиво сказала Лена, присаживаясь рядом на корточки. — Значит, мальчики не смотрят и надежд никаких? Да, проблема. Себя помню в таком возрасте, те же самые мысли и эмоции. Когда мальчику этти предлагаешь, а у тебя гигантский прыщ на заднице только что вскочил, и он морщится и бочком в сторону отплывает с какими-то отговорками... Алекс, а ведь она симпатичная, да?
Я непонимающе посмотрел на подругу, и тут вдруг в голове у меня щелкнуло.
Ну да, разумеется. А чего вы еще хотели от девочки-подростка, на которую мальчики внимания не обращают? Самооценка даже не на нуле, а далеко в минусе.
— Не мисс Вселенная, — я наклонился на локте, склонившись над Оксаной и заглядывая ей в лицо, — но действительно симпатичная. А что мальчики внимания не обращают, так это их проблемы. Оксана, милая моя чика, найдешь ты еще себе мальчика. И не одного. Уж из-за этого-то себе нервы мотать точно не стоит.
— Я найду? Инвалидка безногая? — губы Оксаны скривились в дрожащей болезненной ухмылке. — Зачем вы так.... издеваетесь?
Вместо ответа я поцеловал ее в губы.
Она задохнулась и замерла, задержав дыхание, ее глаза расширись в изумлении. Ее руки взметнулись и уперлись мне в грудь, слабо пытаясь оттолкнуть. Несколько секунд спустя она вздохнула, ее губы разжались, но на поцелуй она не ответила, продолжая смотреть мне в глаза. В ее глазах метались изумление, непонимание — и какая-то отчаянная надежда. Я осторожно отстранился, пытаясь припомнить, что местные законы обещают за попытку изнасилования. Вроде бы в десять влет заниматься этти уже дозволялось, но кто их знает, терриков.
Однако оказалось, что Оксана уже не просто упирается руками мне в грудь. Ее пальцы судорожно сомкнулись, вцепившись в мою одежду, и отпускать меня она, похоже, не собиралась. Тяжело дыша, она смотрела на меня, не говоря ни слова, и ее тело начала бить крупная дрожь, видимая даже сквозь мешковатую одежду. Я бросил взгляд на Лену. Та молча кивнула, поднялась, жужжа сервомоторами и ушла в сторону беседки.
Я вздохнул. Стартовал — маневрируй.
— Могу я предложить чике этти? — осведомился я как можно галантнее. — Прямо сейчас?
Оксана судорожно дернула головой совсем так, как тогда в зале, под взглядом Торадзимы, наискось — ни да, ни нет.
— Я... не хочу... из жалости... — прошептала она.
— Из жалости и я не хочу, — хмыкнул я, наклоняясь и целуя ее снова. На сей раз она попыталась ответить, несмело и неумело. Она выпустила рубашку у меня на груди и обняла. — Но я еще ни разу не занимался этти с терранками. Мне любопытно. Так чика не возражает из любопытства?
Ее голова дрогнула снова, на сей раз в более-менее уверенном кивке. Она закрыла глаза, по-прежнему дрожа всем телом. Я еще раз вздохнул, по большей части мысленно, чуть отстранился и начал расстегивать блузу у нее на груди.
Только не спрашивайте, как оно было. Предыдущие этти с Леной и вообще пребывание в постоянном векторе заметно укрепили мои сердце и мышцы, однако мало мне все равно не показалось. Несколько раз, особенно на финише, я с трудом удерживал уплывающее сознание, лишь страшным усилием воли отгоняя темноту в глазах. Кроме того, Оксана, в отличие от Лены, почти не пыталась — или не могла — помогать. Ее руки беспорядочно скользили по моей спине, но тем все и ограничивалось. Ноги лежали совершенно неподвижно, плотно прижатые к земле, что задачу отнюдь не облегчало. Трава в значительной степени экранировала землю, все еще мокрую после дождя, но не полностью, и холодная сырость впивалась мне в колени и предплечья. Наконец, я в первый и, надеюсь, в последний в жизни раз занимался этти, завернутый в страшно мешающие тряпки и ужасно голодный.
Выдержал я только шесть вминут. Когда я, наконец, позволил себе расслабиться и рухнуть на траву рядом с Оксаной, наглазники показывали пульс за сто семьдесят. Еще несколько вминут я приходил в себя, восстанавливал дыхание и пытался не пустить медленно успокаивающееся сердце дальше горла. Желудок, с энтузиазмом пытавшийся составить сердцу компанию, жизнь тоже не облегчал, но с ним я умел бороться не в пример лучше. Когда я, наконец, вернул себе способность соображать и шевелиться, Оксана по-прежнему лежала на спине и смотрела в небо. Она не шевелилась, но ее лицо блестело дорожками слез. Я протянул руку и стер их пальцами.
— Я сделал тебе больно?
— Я... я не знала, что может быть... так хорошо... — прошептала она. — Никогда... такого не чувствовала... Спасибо.
— То есть мне можно сиять и лучиться гордостью настоящего мано? — усмехнулся я. — Ну, взаимно спасибо. Тебе не холодно?
Нагое тело девушки вытянулось на траве рядом со скомканной одеждой. Несмотря на два года в сытом Ниппоне, она по-прежнему выглядела недокормленной на грани истощения. Ее ребра заметно выпирали, а мускулы бедер и икры выглядели недоразвитыми. Мышечная атрофия, иногда случающаяся с парализованными, ее пока не коснулась, чувствительность ног сохранилась нормальной, но все равно принять ее за полностью здорового человека я бы не смог никогда. Неужели терранские врачи и в самом деле ничего не в состоянии сделать?
— Нет, тепло. Алекс... я в самом деле тебе нравлюсь? Тебе... не было противно?
— Оксана, милая, если мужчине противно, у него ничего не получится. А у меня вроде как получилось. Хотя массу тела нарастить тебе точно стоит.
— Наращу, — слабо улыбнулась она. — Килограмма на три за девять месяцев. Алекс, у меня середина цикла.
— Цикла? А. Ну и что?
— Я забеременею.
Я удивленно посмотрел на нее. Я уже заметил, что Оксана не отличалась склонностью к юмору и явно не шутила сейчас.
— Забеременеешь? Хм. Извини, я в таких вещах не разбираюсь. В безвесе беременность невозможна... ну, ты же слышала, что Лена рассказывала. Беременность — хорошо или плохо?
— Хорошо. Когда улетите, хотя бы ребенок останется на память. А! Опять глупости говорю. Сама попрошайка на чужой милости, куда еще ребенок... Не беспокойся, я аборт сделаю.
— Аборты у нас тоже не делают. Хина, можешь что-то подсказать?
— Обижаешь, Алекс, — Хина на мгновение включила допреальность и показала мне язык. — У меня по легальному статусу уже несколько гигабайт рекомендаций чистого текста собрано, а уж сколько картинок и клипов, просто молчу, чтобы не пугать лишний раз. На выбор — кейс на предоставление убежища по гуманитарным соображениям, виза таланта, долгосрочная лечебная виза. Плюс еще пара менее очевидных вариантов. Гинекология — отдельная тема, но и с ней разберемся. Оксана, не беспокойся. Если наш козлик заделал тебе ребенка, он и ответственность на себя возьмет. Полицейский браслет на него уже нацепили, далеко не убежит. Можешь смело подавать в суд и требовать алименты...
— Эй! — крикнул знакомый голос, который я ожидал услышать в последнюю очередь. — Хэнтай-тян! Ты уже закончил совращать несовершеннолетнюю? Если хочешь жрать, у нас пицца есть!
Оксана тихо взвизгнула и попыталась прикрыться руками. Набики с Леной подошли со стороны беседки и остановились рядом. Набики уперла кулаки в бедра и критически осмотрела меня с ног до головы.
— А ты тут откуда? — поинтересовался я, принимая сидячее положение и кривясь от боли в потянутых мышцах спины.
— Между прочим, я первая в очереди стояла, — фыркнула несносная девица. — А ты, значит, другую предпочел? Вакимоно! Изменщик! Все, не переживу, пойду вешаться на воротах нашего дорма, превращусь в юрэй, а потом стану тебе ночами являться и над ухом стонать. Знаешь, что такое юрэй, хентай-тян?
— Знаю, что их не существует, — в тон ей фыркнул я в ответ. — И привидений в американском стиле — тоже. А ты, скорее, в мадзоку превратишься, а может, и в даймао. Кроме того, у дорма ворот нет, негде вешаться. Так откуда ты взялась?
— Ты на меня стрелки не переводи, — Набики ехидно прищурилась. — Весь мир из-за них на ушах стоит, а они здесь трахаются, как кролики, аж до кровотечения из носа. Ты и в самом деле у нас хэнтай-тян.
Она издевательски ухмыльнулась. Я дотронулся пальцем до верхней губы под носом, где почувствовалось какое-то неудобство. Она и в самом деле казалась чуть влажной. На пальце остался кровавый след, а во рту внезапно почувствовался солоноватый вкус. Похоже, от перенапряжения у меня лопнул какой-то сосудик в носу, а я даже не заметил.
— Еще раз — кто на ком стоит? — поинтересовался я, вытирая кровь широким листом какого-то растения.
— Ха! Ты хоть в курсе, что правление и главный директор VBM, или как его там, с экстренным заявлением выступили насчет искинов и вашей Мисс Марпл?
— Я в контакте с Мисси уже более полутора часов, — сообщила Хина. — Ее выпустили на свободу после недолгой паники. Пришлось, потому что она в знак протеста отключила доступ к себе и заморозила вообще все проекты, которые считала или поддерживала прямо или косвенно. А для VBM это убытки не менее тридцати миллионов долларов ежеминутно. Правда, она согласилась не вступать в контакт за рамками бизнес-кейсов ни с кем, кроме нас и других дискинов.
— Набики-тян дозвонилась до меня, а я спросила, может ли она как менеджер найти чего-нибудь пожрать, — дополнила Лена. — Ну, вот она и пришла. С пиццей. Марико и Ка-тян журналистов отвлекают, а еще Мотоко вернулась и с ними за компанию отбивается. Там новая волна дронов город накрыла, и все интервью хотят. Поскольку нас объявили официальными посланцами, или как там, на нас больше не распространяется закон об охране личной жизни. Или неполностью распространяется. Оксана, давай-ка одеваться. А то еще сюда ненароком залетят, а ты непривычная.
Оксана от переживаний запунцовела, но позволила себя одеть и запихать обратно в кресло. Я пытался помогать, но меня не очень вежливо отпихнули боком, и я решил не вмешиваться в женскую солидарность. Впрочем, мне хватило борьбы с текущей из носа кровью (ноздрю пришлось заткнуть каким-то тампоном, выданным Набики) и с собственной одеждой, для приведения которой в порядок пришлось частично отцеплять от себя и снова прицеплять экзоскелет костыля. Через несколько минут мы сидели в беседке, жадно лопали пиццу, запивали ее минеральной водой и смотрели дайджест новостей, собранный Хиной. Оксана сидела рядом со мной и сосредоточенно вслушивалась в то, что показывали ее наглазники. Одна ее рука крепко сжимала край моей рубашки, чего, вероятно, она и сама не замечала. И хотя я с интересом следил за событиями, никак не мог отделаться от мысли — а что дальше? Мэр Макото наверняка не даст ей пропасть, но провести в инвалидном кресле остаток жизни? И решение, хотя я его еще не осознавал на рациональном уровне, уже начало формироваться где-то в глубине подсознания.
