— Да, это так, Коди, — сказал теперь Сэмсин. — Как с посещаемостью?
— На самом деле намного лучше, чем я ожидал, учитывая погоду. — Трасхат пожал плечами. — Я бы сказал, что их, вероятно, три сотни, возможно, четыре.
— Это даже лучше, чем я ожидал, отец Арналд! — сказал архиепископ, кладя руку на плечо Сэмсина. — Ты, должно быть, делаешь что-то правильно!
— Я стараюсь, ваше преосвященство, — сказал Сэмсин с улыбкой. — В некоторые дни я кажусь более успешным, чем в другие.
— Поверь мне, сын мой, ты не единственный член нашего ордена, который мог бы так сказать, — с чувством сказал Брейтан. — Но каждый год мы отвоевываем немного больше позиций. И будет справедливо, если нам будет трудно снова завоевать доверие нашей паствы.
Сэмсин склонил голову в знак согласия с этим.
Орден Шулера получил чудовищный — и, как он неохотно признал, вполне заслуженный — удар в ходе джихада. Сам Сэмсин был простым младшим священником, только что окончившим семинарию и назначенным учителем в маленький горный городок в епископате Сент-Эйлин, в то время как юный Трасхат все еще учился в семинарии. Сэмсин был искренне благодарен за то, что он остался в Сент-Эйлине до конца джихада, потому что это задание уберегло его от отвратительных извращений инквизиции... и, как он с чувством вины сознавал, избавило его от решений, которые были вынуждены принимать священники вроде Кунимичу Рустада. Он надеялся, что у него хватило бы мужества Рустада, даже перед лицом Наказания, но он был слишком честен с самим собой, чтобы быть в этом уверенным. Верховный священник из лагеря Чихиро был назван великим викарием Робейром официальным мучеником Матери-Церкви, и Сэмсин сильно подозревал, что мученик Кунимичу станет святым Кунимичу, как только закончится минимальный двадцатипятилетний период ожидания.
Но было слишком мало Кунимичу и слишком много Уиллимов Рейно, слишком много священнослужителей, которые добровольно поддались безумию Жэспара Клинтана. Великий викарий Робейр был безжалостен в очищении ордена от гнили, и подавляющее большинство его прелатов и высших священников были без промедления освобождены от своих постов. Некоторые были переведены в другие ордена на испытательный срок; некоторые просто были лишены сана; и некоторые предстали перед церковными судами здесь, на землях Храма, даже если они не были переданы чарисийцам и их союзникам для суда в светских судах, как того требовали мирные договоры для любого, кто действительно служил в одном из концентрационных лагерей Клинтана.
Все это помогло объяснить, как Арналд Сэмсин смог стать старшим верховным священником в таком раннем возрасте. Конечно, архиепископ Ливкис был всего на восемь лет старше его, что было абсурдно молодо для архиепископа, которому доверили управление любым из епископств земель Храма. Если уж на то пошло, до джихада его должность занимал бы один из викариев, хотя фактическое служение народу епископата, несомненно, было бы поручено епископу-исполнителю, в то время как викарий, о котором идет речь, занимался более важными делами в Зионе.
Это было еще кое-что, чему викарий Робейр положил конец. Согласно его реформам, ни один викарий никогда больше не будет занимать какую-либо должность за пределами самого викариата.
— Ну, я понимаю, что это ваша церковь, а не моя, сыновья мои. Тем не менее, боюсь, что никогда не удастся сохранить кого-то достаточно верным, чтобы выйти в это, — Брейтан махнул рукой в сторону мокрого снега, барабанящего по оконным стеклам, — и ждать в продуваемом сквозняками соборе!
— Конечно, нет, ваше преосвященство, — сказал Сэмсин с улыбкой. Технически, Брейтан был "гостем" Сэмсина на сегодняшней большой мессе. Однако это был необычный архиепископ, который не соглашался со своим саном, независимо от того, в чьей церкви они находились.
— После вас, ваше преосвященство, — продолжил он, грациозно махнув в сторону открытой двери, и Брейтан подписал скипетр Лэнгхорна в знак благословения, прежде чем пройти через него.
Боковой проход привел их в вестибюль, где ждали послушники. В соборе святого архангела Шулера на самом деле не было больших сквозняков, но холода, исходящего изнутри закрытых дверей, было достаточно, чтобы заставить несчастных подростков дрожать, несмотря на их тяжелые шерстяные зимние рясы и льняные стихари, и Брейтан сочувственно улыбнулся, когда он и священники присоединились к ним. Архиепископ возложил руки им на головы, прошептав особое благословение каждому из них по очереди, а затем снова улыбнулся, почти озорно.
— Встряхнитесь, ребята, — сказал он им. — В святилище будет намного теплее, и все эти коленопреклонения, поклоны и пение скоро снова заставят вашу кровь двигаться!
— Мы знаем, ваше преосвященство, — сказал самый старший из трех скипетроносцев с ответной усмешкой. — И мы постараемся не стучать зубами, пока добираемся туда.
— Вот это дух! — Брейтан рассмеялся и сделал обеими руками прогоняющие движения, чтобы процессия построилась. Архиепископ занял свое место прямо за подсвечниками, Сэмсин и Трасхат стояли у его локтей, в то время как туриферы снимали чехлы со своих кадил и слегка покачивали ими, чтобы убедиться, что цепи были прямыми. Сладко пахнущий дым клубился, и ноздри Сэмсина раздулись, когда он вдохнул знакомый, успокаивающий аромат.
Затем служка, который наблюдал за происходящим, вошел через дверь вестибюля в собственно собор, и хормейстер, который наблюдал за ним, подал органисту сигнал, которого тот ожидал. Он кивнул в ответ, и прелюдия, которую он играл последние двадцать минут, плавно перетекла в мелодию, выбранную Сэмсином для сегодняшней мессы. Величественные вступительные аккорды "Лорд оф Эйдорейшн" наполнили собор, а затем хор разразился песней, когда носители скипетра — теперь их лица были торжественно радостными — прошли через двери, спустились по нефу и погрузились в эти великолепные волны музыки.
Сэмсин последовал за архиепископом, его собственный голос присоединился к голосу хора и других участников церемонии, и он почувствовал волну удовлетворения, когда понял, что оценка Трасхата была очень близка. Собор все еще был заполнен меньше чем наполовину, но это было намного лучше, чем в первый раз, когда он праздновал здесь Праздник Шулера.
После зверств джихада нетрудно было понять почему. Также было нетрудно обвинить мирян и мирянок в том, что им было сложно провести различие между действиями такого монстра, как Жэспар Клинтан, и порядком, который он использовал для совершения своих массовых убийств. Ежегодный День Искупления имел совершенно особое значение для ордена Шулера, и сам Шулер подвергся пристальному... изучению. Никто не мог отрицать слова книги архангела об ужасных наказаниях, которые он назначил еретикам и богохульникам. Некоторые люди пытались возразить, что Книгу Шулера следует читать в переносном смысле, но это было маргинальное движение, которому Мать-Церковь не потворствовала. Непогрешимость Священного Писания была абсолютной, засвидетельствованной самим святым Лэнгхорном и святой Бедар, и это означало, что святой Шулер написал эти слова, установил эти наказания.
Сэмсин хотел верить, что великий викарий Робейр был прав, когда утверждал, что Наказание Шулера, которое при всей его специфичности и ужасающей суровости составляло едва ли двадцатую часть всей Книги Шулера, было предназначено в первую очередь для устрашения и на самом деле должно было применяться только к тем, кто сознательно и с сердцем, наполненным со злым умыслом, пытался соблазнить невинного на службу к Шан-вей. Просто заблуждающиеся, искренне заблуждающиеся должны были быть возвращены к Свету, а не уничтожены и навеки обречены на Тьму. Такая судьба ожидала только по-настоящему невозрожденного, который сознательно отдал себя на службу Шан-вей и отказался отречься от своей адской любовницы.
Большую часть дней Сэмсин действительно верил в это, но все же иногда случались ночи, когда сон ускользал от него, поскольку он боролся с возможностью того, что даже великий викарий мог ошибаться. И все же в Книге Шулера было так много другого, так много указаний для воспитания детей Божьих. Да, она была суровой повсюду, суровой во многих местах, но в падшем мире, который Шан-вей оставила после себя сломленным и испорченным, такая суровость была необходима. Это была суровость отца, который хотел, чтобы его дети росли духовно сильными и нравственно прямыми, и только собственная духовная гниль Жэспара Клинтана позволила ему нанести массовое Наказание в результате холокоста, который сам святой Шулер никогда бы не санкционировал.
Эти знакомые мысли понесли его по нефу, сквозь музыку, мимо скамей, занятых прихожанами, которые бросили вызов холоду, ветру и мокрому снегу, чтобы быть здесь в этот великий праздник — Праздник святого Шулера, посвященный радостному дню, когда архангел вернулся на заслуженный отдых в славном присутствии Самого Бога, оставив позади изношенное смертное тело, в котором так долго жила его душа. Это бренное тело было похоронено в склепе этого самого собора, который был возведен с особой целью — охранять и освящать его могилу. Эта служба, проходящая здесь сегодня, была эпицентром всех других торжественных месс, проводимых по всей территории Сэйфхолда в память о святом Шулере в этот его день.
Сердце Сэмсина воспрянуло, наполняясь простой радостью и беспрекословной верой, которые слишком часто испытывались памятью о джихаде. Как бы ему хотелось цепляться за эту радость, за эту простую, проясняющую веру каждый день в году! Что мстительный, суровый Шулер, гнев которого Жэспар Клинтан смог исказить и извратить в своих собственных целях, мог каким-то образом превратиться в Шулера-учителя, Шулера-хранителя. Если бы только...
Арналд Сэмсин пошатнулся, вскрикнув, когда его руки поднялись, чтобы защитить глаза от внезапной, невыносимой вспышки света. Он никогда не видел — никогда не представлял себе — такого взрыва блеска, и он услышал другие голоса, испуганные, некоторые из них кричали, в шоке, замешательстве и внезапном страхе. Органная музыка умерла диссонирующей смертью, массовая гармония хоров распалась на отдельные крики тревоги, а затем заговорил голос, более глубокий, чем любой, который когда-либо слышал Сэмсин, более мощный, чем любая буря, которую он когда-либо испытывал.
— Не бойтесь, дети мои! — Его величие заполнило собор, скатываясь с высокого купола, растекаясь по нефу, как стена звука, и Сэмсин опустил руки, моргая, пытаясь разглядеть. Он не мог вполне...
Его зрение прояснилось, глаза вспыхнули, и он в благоговейном страхе бросился на колени, увидев могучую фигуру, возвышающуюся в святилище его собора.
Внутренний купол этого собора парил в сотне футов над полом; фигура, стоявшая под ним, возвышалась по меньшей мере на половину этой высоты. Она возвышалась, как титан, свет струился от него колышущимися волнами, и он знал это лицо. Он знал его!
— Не бойтесь, — повторил архангел Шулер. — Здесь вы в безопасности, потому что стоите на земле, освященной верой, посвященной надежде. В погруженном во тьму мире вы — маяк надежды и света, и я призываю вас быть сильными, всегда стоять за правду.
Сэмсин задрожал под суровым, но полным сострадания взглядом могущественного архангела. Он не мог отвести взгляд, хотя и слышал, как архиепископ шепчет слова Катехизиса Шулера, тоже преклонив колени у ног архангела.
— Вы пережили темные времена, — продолжил архангел. — Ужасные, злые дела были совершены от моего имени. Поступки, которые любой благочестивый человек должен отвергнуть как грязное извращение, которым они были. Прошло достаточно времени, чтобы вы осознали эту правду, обдумали ее и поняли, что, хотя от моего имени совершались ужасные вещи, на это никогда не было моего одобрения.
Сэмсин подписал себя скипетром и почувствовал, как эти слова — слова, подтверждающие его любовь к Шулеру и уверенность в том, что Жэспар Клинтан действительно извратил волю и намерение архангела, — пронизывают его, как солнце.
— И все же теперь, когда те дни и годы прошли, пришло время поделиться с вами еще одной правдой, более глубокой правдой. Ибо знайте, что этот мир действительно далеко отклонился от плана, ради которого ваши предки и ваши праматери, Адамы и Евы, оставившие вам Свидетельства, были приведены на него. Вы действительно живете в темное и падшее время, но... — этот могучий голос смягчился, потемнел от того, что могло быть почти болью, — оно пало не так, как вас учили.
Сэмсин застыл, когда архангел сделал паузу. Что? Что он мог иметь в виду?!
— Вас учили, что это была светлая Шан-вей, которая пала, позволив злу и тьме войти в мир. Но я говорю вам, что это была ложь.
Сердце Сэмсина, казалось, остановилось. Нет! Нет, это было невозможно! Каждое слово Священного Писания учит, что...!
— Знаю, что это тяжело слышать, дети мои, — тихо и серьезно сказал архангел. — Знаю, какую боль и смятение это причиняет вам. И все же это правда. Мне слишком долго мешали рассказать вам эту правду, но это из-за злых сил, которые действительно нарушили и исказили великий план Сэйфхолда, и эти силы исходили не от Шан-вей. Она не была той, кто предал этот план. Напротив, она была той, кто была уничтожена предателем этого плана, потому что она отказалась пойти на компромисс с ним. Потому что она отказалась отвернуться от великого дела, которое привело ее на Сэйфхолд, чтобы подготовить и превратить его в дом для всего человечества. И вам пора это знать. Время, когда я, наконец, могу сказать вам, кто был истинным предателем.
Сэмсин осознал, что качает головой снова, и снова, и снова, что он задыхается, как усталый бегун, его пальцы болят от силы, с которой он сжимал свой нагрудный скипетр, его сердце колотится, когда невозможные слова накатывают на него.
А затем другой свет, слишком яркий, чтобы его мог выдержать глаз смертного, спустился с купола собора над архангелом, как дрейфующая звезда, опускаясь к земле.
Или, подсказал ему его трепещущий разум, как в описаниях Свидетельств о кесей хи — великом огне, который ни один смертный не видел с тех пор, как последний архангел вернулся к Богу.
Обжигающее глаза сияние коснулось перил святилища, а затем медленно исчезло, превратившись во что-то, что мог вынести человеческий глаз, и Арналд Сэмсин тяжело сглотнул, увидев могучий том, покоящийся на перилах. Видел мерцающее, струящееся сияние священного блеска, танцующее в его драгоценных камнях, видел драгоценные металлы его обложки и знал — знал — что его страницы были из того же самого нетленного металла, на листах толщиной с бумагу, выгравированных более тонким почерком, чем могла бы создать любая смертная рука.
— Это мое Свидетельство, — сказал архангел. — Свидетельство Шулера, и я оставляю его вам, чтобы все, кто его видит, знали, что Я действительно предстал перед вами, что это действительно мое слово. И это слово, дети мои, — сказал он, в то время как Сэмсин дрожал перед ним, — состоит в том, что пал не Шан-вей, а солгавший всем Чихиро.
Хор вздохов прокатился по собору, и архангел посмотрел вниз на зал.
