— В любом случае, я боюсь не бунта, доктор. Это скорее пригодность самого правительства — я имею в виду жизнеспособность нашего государства, независимо от того, кто сидит в кресле моего отца. — Широкое мясистое лицо мужчины повернулось к Муубу, полное непривычного сомнения. — Ты понимаешь меня, Мууб? Могу тебе сказать, чертовски немногие понимают, как внутри этого проклятого двора, так и за его пределами.
Мууб был впечатлен — не в первый раз — проницательностью младшего Хорка. — Возможно, вы боитесь, что сбои сделают невозможным организованное общество, подобное Парц-Сити. Восстания станут не главными. Сама наша цивилизация падет.
— Вот именно, — сказал Хорк, и в его голосе прозвучала почти благодарность. — Больше нет городов — нет сборщиков десятины, или парков цветов, или художников, или ученых. Или врачей. Нам всем придется махать руками в восходящем потоке и охотиться на кабанов.
Мууб рассмеялся. — Есть несколько человек, которые хотели бы увидеть обратную сторону десятины.
— Только глупцы не могут оценить преимущества. Когда каждый человек должен будет не только содержать свое собственное жалкое стадо свиней, но и изготавливать вручную все инструменты, которыми он пользуется, как самый бедный сборщик мусора... тогда, возможно, он будет вспоминать о налогообложении с ностальгической нежностью.
Мууб нахмурился, почесывая один глаз. — Вы думаете, такой коллапс близок?
— Пока нет, — сказал Хорк. — Нет, если только сбои действительно не разнесут нас вдребезги. Но это возможно и становится все более вероятным. И только дурак закрывает глаза на возможное.
Мууб, опасаясь, какие ловушки могут скрываться за этим замечанием, повернулся и уставился вниз, в пыльный, освещенный воздух Пэлл-Мэлл.
Хорк прорычал: — Теперь я поставил тебя в неловкое положение. Давай, Мууб, не начинай вести себя как один из этих чертовых придворных поросят. Я ценю твою беседу. Я не хотел сказать, что мой отец такой дурак.
— ...Но он не обязательно разделяет вашу точку зрения.
— Да. Черт возьми. — Хорк покачал головой. — И он не даст мне возможности что-либо с этим сделать. Это расстраивает. — Хорк посмотрел на Мууба. — Я слышал, ты недавно его видел. Где он?
Разве ты не должен знать? — Он в своем саду, в корке. Конечно, он не выносит разреженного воздуха, поэтому в основном сидит в своей машине, наблюдая, как кули продолжают свою работу.
— Значит, он здоров?
Мууб вздохнул. — Ваш отец старик. Он хрупкий. Но — да, с ним все в порядке.
Хорк кивнул. — Я рад. — Он взглянул на врача, ожидая его реакции. — Я серьезно, Мууб. Я расстраиваюсь из-за него, потому что не всегда уверен, что он решает ключевые вопросы. Но Хорк все еще мой отец. И кроме того, — прагматично продолжил он, — последнее, что нам сейчас нужно, — это кризис преемственности.
По галерее прокатился гул разговоров.
Хорк наклонился вперед в своем коконе. — Что происходит?
Мууб указал. — Волынщики выдвигаются на позиции. — Сотня волынщиков, одетых в яркую, бросающуюся в глаза одежду, теперь выплывали из дверных проемов по всей Пэлл-Мэлл и занимали свои позиции, выстраиваясь вдоль маршрута парада. Ближайшие к ним волынщики — четверо, по одному у каждой из составных стен торгового центра — были серьезными молодыми людьми, умело топившими маленькие печи, которые они носили на поясах вокруг талии. Тонкие, заостренные трубки вели от печей замысловатыми завитками к широким, похожим на цветы раструбам; раструбы из полированного дерева зияли над головами волынщиков, как пасти сверкающих хищников.
— Там! — воскликнул Хорк, указывая вниз по проспекту, его лицо светилось смесью возбуждения и алчности.
Мууб, подавив вздох, наклонился еще дальше вперед и, прищурившись, оглядел торговый центр, пытаясь разглядеть в воздухе далекие пятнышки, которые могли быть приближающимся парадом в честь дня подношения: серьезные, полные горожане, несущие огромные снопы пшеницы, или гротескно раздутых воздушных свиней.
Трубачи нажимали клапаны на своих печных коробках. Внутри каждого раструба закручивались сложные воздушные узоры, посылая импульсы тепла вдоль шейки раструбов — импульсы, которые исходили из них в результате процесса, который всегда казался магическим решительно немузыкальному Муубу, как волнующие раскаты звука.
Далеко внизу, на рынке, ревела толпа.
* * *
Тоба Микксакс натянул поводья и, не мигая, уставился в окно. — Я собираюсь отвезти его прямо в больницу общего блага. Это приличное место. Ею занимается личный врач Хорка...
Машины всех размеров проносились мимо них непрерывным беспорядочным потоком. Свинокоманды испускали клубы зеленого газа. Громкоговорители ревели. Тоба что-то кричал в ответ через систему своей машины, но усиленные голоса были слишком искажены, чтобы Дюра могла понять, что говорится.
Честно говоря, это было ужасно. Дюра, стоявшая с Фарром позади сиденья Тобы и смотревшая на хаотичный водоворот летящих деревянных ящиков, прикусила тыльную сторону ладони, чтобы не закричать.
Но каким-то образом Тобе Микксаксу удавалось не только избегать столкновений, но и вести их вперед — медленно, но вперед — к ошеломляющей громаде самого города.
— Конечно, это не самое дешевое. Я имею в виду общее благо. — Тоба глухо рассмеялся. — Но, честно говоря, ты не сможешь позволить себе даже самое дешевое. Точно так же, как не можешь позволить себе самое лучшее.
— Твои слова мало что значат, Тоба Микксакс, — сказала Дюра. — Возможно, тебе стоит сосредоточиться на машинах.
Тоба покачал головой. — Просто мне повезло, что я приехал в город с тремя потоковыми в день великого подношения. Именно сегодня. И...
Дюра перестала слушать. Она старалась не обращать внимания на облако мчащихся машин на переднем плане своего видения, чтобы разглядеть за ними сам Парц.
Южный магнитный полюс сам по себе был достаточно впечатляющим — как огромный артефакт, грандиозная скульптура магнитного поля и его линий. Вихревые линии почти повторяли форму магнитного поля, поэтому было легко проследить впечатляющую кривизну магнитного потока. Это было совсем не похоже на плавную, легкую, опоясывающую Звезду кривизну ее родного региона, дальнего восходящего потока; здесь, на самом дальнем нисходящем потоке, вихревые линии сходились со всей мантии и погружались в массу Звезды вокруг самого полюса, образуя воронку магнитного поля, очерченную сверкающими, колеблющимися вихревыми линиями.
И, подвешенный прямо над устьем этой огромной воронки, словно бросая вызов самому праву полюса на существование, город Парц висел в воздухе.
Город имел форму тонкой поднятой руки со сжатым в верхней части кулаком. "Рука" представляла собой деревянный стержень, который поднимался вверх из погружающейся вихревой воронки полюса, а "кулак" представлял собой сложную массу деревянных конструкций, растянувшихся на многие тысячи человеческих ростов. Четыре огромных обруча из какого-то сверкающего вещества — "якорные ленты", как назвал их Тоба, два выровненных по вертикали и два по горизонтали — окружали массу кулака; Дюра могла видеть распорки и лонжероны, прикрепляющие обручи к массе "кулака".
"Кулак", сам город, представлял собой перфорированную деревянную коробку, подвешенную внутри обручей. Отверстия — круглые, эллиптические и прямоугольные — прорезали поверхность коробки, и аэромобили въезжали и выезжали из многих отверстий, как маленькие существа, питающиеся каким-то большим зверем. Ближе к основанию города эти порты были гораздо шире: они зияли, как рты, темные и довольно неприступные, очевидно, предназначенные для массовых поставок. В одном из них Дюра увидела, как из огромного аэропоезда с пиломатериалами вытаскивают стволы деревьев.
Сверкающие потоки, сотни их, бесконечно вытекали из основания города и поднимались в воздух, довольно красивые: Тоба сказал ей, что это были канализационные стоки, реки отходов тысяч жителей Парца.
Пока машина петляла по городу — Тоба, бессвязно крича в свою громкоговорящую трубку, очевидно, искал порт для въезда, — Дюра уловила дразнящие проблески сквозь множество широких шахт сложных сооружений, слоев зданий внутри самого города. Сложный комплекс зданий возвышался на вершине города, величественный и элегантный даже на взгляд наполовину сбитой с толку Дюры. Среди этих верхних зданий были даже маленькие корковые деревья, поднимающиеся в воздух дугами. Когда она указала на это Тобе, он ухмыльнулся и пожал плечами. — Это дворец комитета, — сказал он. — Расходы не имеют большого значения, если вы живете так высоко...
Свет наполнял город, сияя из его многочисленных портов и рассеивая лучи в окружающем его пыльном воздухе, так что Парц был окружен богатой, сложной сеткой зелено-желтого освещения. Город был огромен — почти за пределами воображения Дюры, — но он показался ей ярким, воздушным, полным света и движения. Люди толпились вокруг зданий, а потоки аэрокаров кружились вокруг шпилей дворца. Даже на "руке" под кулаком города, хребте (как называл его Тоба), который рос вниз по направлению к полюсу, были установлены крошечные машинки, которые постоянно карабкались вверх и вниз по веревкам, натянутым по всей длине хребта.
Город рос по мере того, как они приближались, и, наконец, стал таким огромным, что более чем заполнил маленькое окошко машины. Дюра начала находить все это собрание ошеломляющим по детализации и сложности. Она вспомнила — со странным чувством ностальгии — свою панику, когда впервые увидела машину Тобы. Вскоре она научилась справляться со своей паникой и почувствовала, что почти контролирует этого странного, слабого человека, Тобу Микксакса. Но теперь она столкнулась со странностями невообразимо большего масштаба. Сможет ли она когда-нибудь смириться со всем этим — когда-нибудь снова взять под контроль свою собственную судьбу, не говоря уже о том, чтобы влиять на события вокруг нее?
Ее смущение, должно быть, отразилось на выражении ее лица. Тоба улыбнулся ей, не без сочувствия. — Это, должно быть, довольно ошеломляюще, — сказал он. — Ты знаешь, насколько велик город? Десять тысяч человеческих ростов, от края до края. И это не считая хребта. — Маленькая машина продолжала осторожно передвигаться по городу, как робкий воздушный поросенок, ищущий место, где можно пососать грудь. Тоба покачал головой. — Бьюсь об заклад, даже на ур-людей произвели бы впечатление десять тысяч человеческих ростов. Да ведь это почти сантиметр...
* * *
Машина въехала — наконец-то — в узкий прямоугольный проем, который, как показалось Дюре, уже был заполнен оживленным движением. Машина продвигалась вглубь города по узкому туннелю — "улице", как назвал ее Тоба Микксакс, — по которому сновали машины и люди. Все эти жители Парца были одеты в плотную, тяжелую, яркую одежду, и, как показалось Дюре, все они совершенно не боялись потоков машин вокруг себя. Впечатления Дюры от воздушности и яркости города, оставленные снаружи, теперь испарились; стены улицы сомкнулись вокруг нее, и машина, казалось, все глубже погружалась в липкую темноту.
Наконец они подъехали к пролому в стене улицы, проходу, ведущему в более светлое место. Это был вход в больницу, сказал Тоба. Дюра молча наблюдала, как Тоба с неосознанным мастерством протискивался на своей машине сквозь последние несколько слоев уличного движения и подбадривал свиней, чтобы они осторожно завели машину в больничный отсек. Когда машина остановилась на полу из полированного дерева, Тоба завязал поводья узлом, оттолкнулся от сиденья и потянулся в воздухе.
Фарр странно посмотрел на него. — Ты устал? Но свиньи сделали всю работу.
Тоба рассмеялся и обратил к мальчику покрасневшие глаза. — Научись водить, малыш, и ты узнаешь, что такое усталость. — Он посмотрел на Дюру. — В любом случае, теперь начинается самое трудное. Пойдем; мне нужно, чтобы ты помогла мне объяснить.
Тоба потянулся к дверце машины. Когда он отпустил защелку, Дюра вздрогнула, наполовину ожидая еще одного резкого изменения давления. Но дверь просто скользнула в сторону, почти не издав шума. В открытый салон аэромобиля хлынуло тепло; Дюра почувствовала покалывание от открывающихся по всему телу охлаждающих сверхтекучих капилляров.
Тоба вывел Дюру и Фарра из машины, неуклюже протиснувшись в дверной проем. Дюра ухватилась руками за край дверного проема, потянула — и обнаружила, что падает вперед, уткнувшись лицом в спину Тобы с такой силой, что у нее заболел нос.
Тоба пошатнулся в воздухе. — Эй, полегче. К чему такая спешка?
Дюра извинилась. Она неуверенно посмотрела на свои руки. Что все это значило? Она с детства так не переоценивала свои силы. Это было так, как если бы она внезапно стала невероятно сильной... или же легкой, как ребенок. Она чувствовала себя неуклюжей, потерявшей равновесие; жара этого места казалась подавляющей.
Ее уверенность упала еще больше. Она покачала головой, раздраженная и испуганная, и попыталась выбросить этот маленький инцидент из головы.
Больничный отсек представлял собой полусферу шириной в пятьдесят человеческих ростов. Здесь были подвешены десятки машин, в основном пустых и без своих команд: ремни безопасности безвольно болтались в воздухе, а один угол был отгорожен сеткой, как загон для воздушных свиней. Из одного вагона, гораздо большего, чем у Тобы, выгружали пациентов: раненых, даже выглядевших мертвыми людей, связанных в узлы, как у Адды. Руководил операцией высокий мужчина; он был совершенно безволос и одет в длинный, красивый халат. Люди — все одетые — двигались между машинами, торопясь и с выражением необъяснимой озабоченности на лицах. Некоторые из них нашли время с любопытством взглянуть на Дюру и Фарра.
Стены из полированного дерева были настолько чистыми, что блестели, отражая изогнутые изображения суеты внутри отсека. Широкие шахты, пронизывающие стены, пропускали яркий воздух снаружи в этот разгрузочный отсек. Огромные колеса без ободов — вентиляторы, как сказал ей Тоба, — вращались в шахтах, разгоняя воздух по отсеку. Дюра медленно вдохнула, оценивая качество воздуха. Он был свежим, хотя и липко-горячим и пропитанным фотонами свиного зловония. Но было что-то еще, аромат, который был одновременно знакомым и в то же время странным, вырванным из контекста...
Толпа.
Вот и все; воздух был наполнен всепроникающим, затхлым запахом толпы. Она словно снова стала маленькой девочкой и застряла в самом центре сетки, окруженная потными телами взрослых, других детей. Ей было жарко и она страдала клаустрофобией, внезапно осознав, что здесь, в городе, ее окружает больше людей, чем за многие поколения прожило в ее крошечном племени человеческих существ. Она почувствовала себя голой и не в своей тарелке.
Тоба коснулся ее плеча. — Пошли, — сказал он с тревогой. — Давай достанем носилки из машины. А потом найдем кого-нибудь, кто...
— Хорошо. Что у нас здесь? — Голос был резким, насмешливым и с напыщенным акцентом Тобы.
Дюра обернулась. Двое мужчин приближались, энергично размахивая руками в воздухе. Они были невысокими, коренастыми и носили одинаковые костюмы из толстой кожи; в руках у них было что-то похожее на свернутые кнуты, а на лицах — маски из жесткой кожи, которые приглушали их голоса и не позволяли прочитать выражения их лиц.
